Дневник шпиона

ВСТРЕЧИ В ЛОНДОНЕ

17 июня. Занятия в школе измучили меня. Я мечтаю провести несколько дней в полном бездействии. Дед настолько тактичен, что не расспрашивает меня о школе. Наоборот, он все время сам рассказывает мне новости и дает советы. За время моего отсутствия он выучил попугая кричать:

— Хип, Хип… Мы должны сокрушить большевиков…

И от этих криков мне нет покоя. Когда оба, попугай и дед, засыпают, я берусь за эту тетрадь. Я ее сильно запустил за время пребывания в Девоншире.

Завтра я начинаю делать визиты.

20 июня. Сегодня полдня я провел у лорда Лавентри, вернувшегося недавно из морского путешествия. Лорд встретил меня ласково, и я хотел было угостить его рассказами о Мурмане. Но он попросил меня не разговаривать о двух вещах: о войне и России.

— Эти темы наводят на меня скуку, — сказал он тихо.

Говорят, что он самый богатый человек в Англии. Ему прощают даже то, что во время войны он оставался пассивным, не читал газет и скучал больше, чем обычно, хотя на войне был убит его брат.

Он приучил себя жить отшельником и преследовать только несбыточные цели. Своими деньгами он интересуется мало. У него нет предприятий, а только паи и акции, с которых специальный человек режет проценты шесть часов в день. Кроме этого человека у лорда несколько нотариусов и стряпчих. Его деньги вложены, кажется, в предприятия всего мира. Нотариусы убедили его, что так невозможно разориться.

Он ест страшно мало и очень худ. Но его энергия в желании осуществлять утопии поразительна. В настоящее время он решил прочесть все интересные книги мира и большую часть времени проводит у себя в библиотеке. Там в шкафах у него расставлено до полумиллиона томов, и он уже прочел четверть.

— Чем вы думаете теперь заниматься, Эдди? — спросил он меня после обеда.

— Вероятно, буду работать при военном министерстве.

— Вот причуда! Прошу вас, не приходите ко мне в форме. Я не поклонник истребления людей, и мне не нравится все, что напоминает об этом! Последнее время меня раздражают даже фруктовые ножи.

Я оставался у него весь вечер, и мы о многом поговорили. Его отвращение к политике и женщинам совершенно ненормально. Он не позволяет произнести ни одного имени министра или красивой артистки. Когда я вышел от него, была уже ночь. Я пошел пешком и принялся раздумывать на ту тему, что, в сущности, моя дальнейшая жизнь будет посвящена тайному обереганию интересов лорда Лавентри, раз я собираюсь охранять порядок Англии. А он не желает даже видеть военной формы… От таких мыслей у меня появилось страстное желание — никогда больше не встречаться с лордом. И я действительно больше не пойду к нему.

Я шел пешком от Лавентри, и путь мой лежал по набережной с Ламбетовской стороны. Было близко к полуночи. Я увидел на скамейках несколько фигур, которые сидели, жалко скрючившись. Несомненно, они намеревались провести здесь ночь.

Я решил подойти к этим людям и немного поговорить с ними. Ведь в мои обязанности теперь входило интересоваться настроением безработных Лондона.

Человек, с которым я сел рядам, оказался, судя по голосу, уже немолодым. Я завел разговор с ним как бы машинально. Через минуту мы уже беседовали.

Со всею откровенностью безработного бродяга рассказал мне свою историю. До войны он был агентам уголовного сыска в Ливерпуле. Под влиянием патриотического воодушевления, а отчасти желая подработать, он перешел в военную полицию и три года пробыл на фронте. Но накопить денег ему не удалось, а когда война кончилась и он вернулся в свой город, место его было занято. За полгода безработицы он совершенно обнищал. Приехал в Лондон искать работу. Но специальность его узка, и найти место без знакомства невозможно.

— Я бы мог хорошо воровать, — сказал он иронически. — Ho посудите сами, сэр, какой смысл выворачивать свою профессию наизнанку. И вот третью ночь я провожу здесь. В ночлежку идти не хочется, легко нарваться на провинциального вора, который узнает меня.

Бродяга показался мне разумным и честным человеком. Этого мало: у меня явилась мысль, что он может быть мне полезен. Я спросил, как найти его, и он указал на почтовое отделение, куда можно направить письмо до востребования.

— Меня зовут Стефен Гроп, — сказал он радостно. — И я явлюсь как из-под земли, если вы только пикнете.

Потом он начал рассказывать мне о ночной жизни Лондона. По его наблюдениям, количество проституток после войны увеличилось приблизительно в десять раз. Особенно много появилось девчонок. Воров тоже стало больше. Но техника краж мало двинулась вперед, и поэтому жуликам приходится не сладко.

— Война всех обманула, — вздохнул он. — В общем, мы дрались не за новое счастье, а чтоб не потерять старого. Но многие потеряли все.

Я дал бродяге фунт, и он обезумел от счастья. Сейчас же начал прощаться со мной, говоря, что намерен поужинать и выспаться как можно скорее. Он принял меня за чудака-литератора, и поэтому мое поведение не показалось ему подозрительным. Мы расстались с ним в ту минуту, когда фонарь над парламентом потух.

22 июня. Сегодня сделал визит полковнику Мальмер и его дочери.

Полковник встретил меня по-приятельски, но не задал ни одного лишнего вопроса. Зато его дочь, сейчас же вслед за приветствием, спросила меня:

— Где вы пропадали полгода? Неужели ездили в Россию за своими вещами?

Полковник с большим интересом слушал, как я выпутывался из тяжелого положения. Оба они остались довольны моим ответом. Дочери понравилось, что я проводил время на берегу океана, отдыхая от войны.

Отец же понял, что я умею врать. Дальше беседа пошла уже менее опасная.

Когда мисс Мальмер узнала, что я остаюсь офицером и буду работать при военном министерстве, она сейчас же предложила мне войти в рабочую партию.

— У нас теперь разрешено индивидуальное членство, — сказала она. — И мы, женщины из общества, в поте лица своего, вербуем офицеров. Неужели вы откажетесь записаться?

Конечно, я хотел отказаться. Но тут мне в голову пришла мысль, что при помощи мисс Мальмер я смогу легко проникнуть на рабочие собрания и там получить материал, нужный мне для работы. Поэтому я ответил, что запишусь с удовольствием, но не прежде, чем узнаю программу и ближайшие намерения партии.

— Это сделать легко, — сказала мисс Мальмер. — Я вам дам книгу, а затем вы можете принять менее светский вид и отправиться со мной на какой-нибудь митинг. Там вы все увидите. Кстати, я сейчас страшно скучаю. Все разъезжаются, а отец предполагает здесь сидеть еще не меньше месяца…

Мы условились о встрече, и я ушёл с мыслью, что уроки школы не прошли даром. Уменье связывать приятное с полезным как раз всегда рекомендовалось там.

30 июня. Я заехал к мисс Мальмер в измятой шляпе и в галстуке, купленном за два шиллинга. Мисс Мальмер встретила меня в песочном костюме и белой кофточке. Ревизия моей внешности окончилась благополучно. Ей не понравились только мои блестящие туфли.

— Впрочем, вам их отделают на собрании, — сказала она весело и прибавила: — Да еще не выступайте так плавно. Бедные люди ходят неровно. Вас могут принять за шпиона, которых теперь достаточно развелось.

Я пообещал ей немного покачиваться. Мне смешно было слушать ее указания. Сама того не подозревая, она старалась ввести на рабочее собрание шпиона, которого там, может быть, не было.

На улице я предложил ей взять авто, но она настояла, чтобы мы ехали по подземной дороге. Мы спустились вниз и уселись в вагон с такими же тусклыми людьми, как мы сами. Поезд впился в мрачную трубу, не имеющую конца.

Я не люблю ездить под землей. Мне кажется, что отказаться от удовольствия смотреть вперед или по сторонам можно только от крайней бедности. Мисс Мальмер, наоборот, чувствовала себя прекрасно. Считая, очевидно, что я нахожусь у нее в гостях, она говорила без умолку разные глупости. Я был несказанно рад, когда, наконец, мы оказались в Тойнби-холл. Но и здесь глупости не прекратились. Прямо против входа на стене висел большой плакат: снег, столб с надписью "Россия", умирающий английский солдат. И крупными буквами выведено: "ЗАЧЕМ?"

Мне никогда раньше не приходилось бывать на рабочих собраниях. Но, как я и предполагал, веселого здесь ничего не было. Народу набилось в зал много. У мисс Мальмер нашлись знакомые. Нас устроили довольно прилично во втором ряду. Но места были узкие, и мы оказались прижатыми друг к другу. Мисс Мальмер это смутило гораздо меньше, чем меня.

Какой-то докладчик, с лицом булочника и сиплым голосом, развивал с кафедры мысль, что Англия добровольно приняла на себя функции международного жандарма, оставшиеся после русского царя. В середине речи оратор так разошелся, что снял с себя пиджак и повесил его на спинку стула.

— Чего мы лезем в Советскую Россию?! — кричал он необыкновенно развязно, как будто внешняя политика Англии зависела от него. — По моим подсчетам, не меньше ста тысяч англичан сейчас околачиваются по окраинам России и поддерживают белых генералов. Кто эти англичане? Наши братья-рабочие. Что они потеряли в России? Ничего! Баста! Мы должны немедленно требовать от толстяка, чтобы он позвонил Черчиллю и снял с фронта наших солдат. Иначе мы прекратим погрузку на пароходы и оставим наших завоевателей без штанов и бекона…

— Правда, немножко страшно? — шептала мне мисс Мальмер своим раздушенным ротиком. — Здесь интереснее, чем в театре. Эти речи нарушают душевное равновесие…

Да, конечно, мое душевное равновесие было нарушено, но не так, как этого хотел оратор. Мне сделалось стыдно, что я сижу в этом зале, а не "околачиваюсь" на границах России. Мне стало горько, что невидимое начальство выдерживает меня в Лондоне. И только мысль, что это делается с каким-то расчетом, успокоила меня.

Слова оратора имели успех у аудитории. Сочувственные замечания сыпались из толпы, временами раздавались аплодисменты. Это меня бесило, и по окончании доклада я предложил мисс Мальмер немедленно покинуть собрание.

Мы возвращались домой на такси. Мисс Мальмер легкомысленно щебетала, как будто бы мы только что побывали в самом обыкновенном кино. А меня грызли мрачные мысли. Посмотревши на рабочих, я имел случай убедиться в том, что идеи большевизма, несмотря на блокаду, сумели прорваться в Лондон. Может быть, в этом виноваты русские деньги, как это принято объяснять в наших кругах? Может быть, эти идеи действительно носятся в послевоенном воздухе? Я ничего не понимал. Во всяком случае, мне казалось, что необходимы экстренные меры — и в лошадиных дозах, чтобы парализовать распространение занесенных через карантин красных бактерий.

6 июля. Посещение еще двух рабочих собраний убедило меня в том, что если возбуждение английских рабочих поддерживается на русские средства, то деньги на это отпускаются немаленькие. Правда, я уже привык к митинговой терминологии, и речи не производили на меня того впечатления, как в первый раз. Но я раздобыл самый безрадостный материал для своего доклада.

Из школы в Девоншире я вывез небольшой аппарат, который мне теперь пригодился. Аппарат этот помещался в кармане и позволял механически, незаметно для окружающих, записывать все, что нужно. Для этого надо было только опустить руку в карман. Мисс Мальмер помогла мне собрать фактические сведения, необходимые для доклада: адреса, фамилии и все такое. Разумеется, она не подозревала, что ее слова попадают на телеграфную ленту в моем кармане. Она убеждена, что постепенно втягивает меня в рабочую партию.