Дневник шпиона

ПУТЕШЕСТВИЕ ПО КРЫМУ

(Перенесено из записной книжки и восстановлено по памяти в апреле и мае 1921 года)

Рано утром 3 апреля мы с Долгоруким облачились в солдатские одежды и турецкие башмаки. Шинели в общем были крепки, и заплаты на них Долгорукий сделал из декоративных соображений. В различные части наших костюмов мы зашили банковые билеты. В путевые мешки положили белье, штиблеты и револьверы. Взяли чайники. Затем я простился со злым и ворчливым англичанином Рейли, который тут же выразил надежду, что я взорву Кремль. Я улыбнулся ему в ответ, и вот мы вышли на белую севастопольскую улицу, поднимая ногами пыль, чтобы поскорее замаскировать подозрительную чистоту нашей рваной одежды.

Было шесть часов утра. На тротуаре противоположной стороны улицы я увидел княгиню Долгорукую. Она стояла у стены дома, закрыв лицо букетом фиалок. Я испугался, что она подбежит к нам и этим нарушит наше инкогнито. Ускорил шаги. Княгиня поняла, что мы избегаем встречи с ней. Но она не осталась на месте, а следовала за нами в отдалении.

Чтобы прикончить эту историю, я предложил Долгорукому войти в какой-нибудь двор и там проститься с женой. Мы завернули в первые же ворота. Княгиня, поняв наш план, вошла вслед за нами. С улыбкой она протянула мне фиалки, а потом бросилась на шею к мужу. Она порыдала немного у него на груди, дрожа всем телом. Долгорукий, видя мое нетерпение, отстранил ее и сказал строго:

— С первым же пароходом уезжай в Константинополь и жди от меня вестей в английском консульстве.

Она кивнула головой и села на лавочку под белой акацией, безнадежно закрыв голову руками. Я спрятал фиалки в свой дорожный мешок и сказал Долгорукому, что дальше мешкать невозможно. Не оборачиваясь, мы вышли за ворота. Тут я оглянулся на один миг. Княгиня внимательно смотрела нам вслед. Поймав мой взгляд, она сделала руками какой-то странный жест: схватила себя за плечи. Я не понял, что это значит, но возвращаться и разговаривать на эту тему уже не мог. Город просыпался.

В ту пору, под влиянием еще не окончившейся паники, поезда ползли переполненными только в одну сторону — на юг. Обратно составы шли полупустыми, так как никому не хотелось ехать к большевикам. В один из таких составов мы и подсели на Севастопольской товарной станции. Долгорукий что-то заплатил кондуктору, и он оставил нас в покое. Медленно, как будто бы нас тащила улитка, мы доехали в товарном вагоне до Симферополя.

Там Долгорукий переговорил с начальником станции и из его слов понял, что красные вторглись в Крым. Станция была забита порожними и гружеными вагонами, порядка никакого не было, и военные люди сводили свои счеты с железнодорожниками тут же, на вокзальных путях. Из всего этого мы сделали вывод, что ждать дальнейшего движения нашего поезда вперед — глупо. Мы решили заночевать в нашей теплушке. Но в это время из Севастополя прибыл поезд, набитый солдатами. Это была воинская часть, высланная к перешейку.

Солдаты были совершенно деморализованы. В вагонах играли на гармошках, пели и ухали. Вероятно, поезд потому только двигался вперед, что на его первой и последней платформах стояли пулеметы. Рядом с пулеметами офицеры на персидских коврах играли в карты.

Мы начали просить солдат, чтобы они взяли нас в вагоны, но они не соглашались, ссылаясь на тесноту. Чтобы не раскрывать своего инкогнито, мы не хотели обращаться к офицерам. Надо было предпринять немедленно что-нибудь решительное, так как поезд мог уйти без нас.

Пока паровоз набирал уголь, Долгорукий прошелся вдоль состава, засунув пальцы в рот и свистя очень громко соловьем. Это заинтересовало солдат. Князя подозвали к одному вагону и начали расспрашивать, откуда он взялся. Долгорукий, подражая простонародному произношению, закричал:

— От турок, братцы! Два года в плену был. Всю Турцию насквозь прошел. Вот-то чудес, братцы, насмотрелся!

В результате такого заявления князя через четверть часа мы оба оказались в вагоне, среди пропотелых, вонючих солдат. В оплату за места в вагоне Долгорукому пришлось без перерыва свистеть, сквернословить и рассказывать небылицы про турецкие гаремы, что он делал очень искусно и не без удовольствия. Он еще не кончил своих рассказов, когда поезд тронулся, и таким образом мы добились своей цели. Но князь совершенно вымотался, развлекая солдат. Только к ночи они сжалились над ним и позволили прилечь. Я лёг рядом с ним к стенке, надеясь немного отдохнуть, Но мы не успели заснуть, как на какой-то станции в вагон вошел унтер-офицер с вооруженными солдатами и потребовал, чтобы мы шли на допрос в офицерский вагон. Кто-то донес, что мы влезли в теплушку, к солдатам, и в нас заподозрили большевистских агитаторов.

Нас допрашивал пожилой офицер в одном белье. У него было доброе усталое лицо. Рядом с ним сидел молодой прапорщик, похожий на женщину.

— Дезертиры? — спросил офицер, позевывая и почесываясь.

Долгорукий посмотрел на меня вопросительно, очевидно, не зная твердо, кто мы такие в данный момент. Я решил для начала использовать версию о Турции.

— Мы из Турции, — сказал я.

Долгорукий сейчас же оправился и, подражая говору русского солдата, затараторил:

— Так что, ваше благородие, взяли нас в плен турки на Кавказском фронте и продержали два года три месяца в темной яме на одних горьких лепешках. А как теперь мир, то вот мы с им, значит, пришли на барженке в Крым, чтобы следовать к местожительству.

— Так вы из турецкого плена? — сонным голосом сказал офицер, не проявляя на лице никакого интереса.

— Из турецкого, — подтвердил я.

— Руки покажи… Покажи руки! — вдруг крикнул он во весь голос.

Мы с Долгоруким протянули наши руки, достаточно грязные, но, конечно, слишком тонкие по сравнению с настоящими мужицкими руками.

— В расход! — сказал офицер и, кряхтя, начал укладываться.

Долгорукий заголосил, полагая, что дело еще можно поправить слезами. Но женоподобный прапорщик был другого мнения. Он вытащил огромный револьвер и предложил нам немедленно покинуть вагон. Я понял, что он хочет пустить нам по пуле в затылок тут же, на путях. Надо было спасаться.

— К чертям собачьим! — сказал я довольно спокойно. — Уберите ваш револьвер, прапорщик, дурак вы этакий. И заприте дверь.

Старый офицер приподнялся на своем одеяле, и впервые я заметил любопытство на его лице. Он крикнул:

— Раздери вашу душу мать! Связать их обоих и положить перед паровозом. Патроны беречь надо.

Я засмеялся и сел на диван. Короче говоря, через десять минут после того, как наше инкогнито было раскрыто, мы сидели с офицерами в их вагоне и пили красное вино, закусывая овечьим сыром. Старик офицер, когда начало светать, уступил мне свою постель, исходя из предположения, что англичане привыкли к комфорту. Укладывая нас спать, офицеры проявляли такую предупредительность, что совершенно замучили нас. Я боялся, что спать этой ночью нам не придется совсем.