Дневник шпиона

ПЕРВАЯ НЕУДАЧА

Мы подъехали к зданию парламента в авто полковника в тот момент, когда часы Большого Бена показывали четыре. Количество машин у подъезда говорило за то, что бой в палате предстоит жестокий. Я страшно волновался.

Несмотря на все мое уважение к английской конституции, должен констатировать, что в зале заседаний пахло, как из старого сундука. Даже крепкие духи мисс Мальмер не могли уничтожить запаха лежалой шерсти.

Депутаты битком набили залу, и даже в проходах торчали цилиндры каких-то старичков, для такого дня расставшихся со своими качалками. Мисс Мальмер водила мизинцем по пяти рядам скамеек и называла мне имена наиболее известных членов фракции лейбористов. Она показывала мне Сноудена, когда появились представители правительства. Спикер сел за стол, и заседание началось.

— С какой целью правительство держит английские войска на территории России? Имеются ли к этому разумные основания теперь, когда Германия побеждена? Или есть предположение начать войну снова, в других группировках? — таковы были вопросы, поставленные Рабочей партией правительству.

Я с нетерпением ждал выступления Черчилля. Мне казалось, что он сумеет найти ответ, который объединит всех англичан. Министр поднялся с таким видом, что хороший ответ у него имеется. Но речь его была коротка в этот день. Ее можно было свести к одной фразе:

— В ближайшие недели правительство приступает к эвакуации войск из России.

Я был в полном отчаянии. Можно ли простить правительству мировой державы, когда оно прислушивается к болтовне людей без пиджаков и их представителей? Для меня было ясно, что политика окружения Москвы без Англии сведется к нулю. Где я могу применить теперь мои знания и анергию? Мы проиграли борьбу.

Мисс Мальмер, которая, конечно, не подозревала о моих мыслях, шепнула мне на ухо, что все интересное исчерпано и можно ехать домой обедать. Я последовал за ней, но не с целью утолить голод и жажду, а в надежде услышать хоть несколько слов утешения от полковника.

Мы очень много шутили за столом о парламентском заседании, как будто бы там обсуждался вопрос о налоге на зажигалки или что-нибудь подобное. Но когда мисс Мальмер позвали к телефону, я заявил полковнику загробным голосом, что, с моей точки зрения, мир погиб.

— Пустяки, — возразил полковник, высасывая виноградинку. — Черчилль не из тех людей, которые уважают палату. Я его видел вчера в клубе. Он предупреждал всех о своей сегодняшней речи. А по секрету сказал мне, что экспедиционную армию предположено усилить. Он кочет покончить с большевиками к Рождеству. Ведь ему удалось сколотить союз из 14 стран против Москвы.

— Не может быть!

— Представьте себе. Это совершенно гениальный человек. Он дал слово генералу Головину, что подопрет северный фронт двумя корпусами.

— Кто такой генерал Головин?

— Представитель Колчака. Уже два месяца он обивает здесь пороги, выпрашивает сапоги, шиллинги, ром. Одним словом, через месяц-два корпуса поедут на Мурман, а палата и не узнает об этом. Только это абсолютная тайна…

В дверях раздалось пение, пела мисс Мальмер. Я никогда раньше не слыхал, как она поет. И меня поразило, что она выбрала такой неподходящий момент для этого. Вскоре я простился и вышел.

Я шел домой пешком и мало-помалу успокаивался. Решение Черчилля нарушить конституцию казалось мне разумным. Правда, я раньше не допускал возможности такого выхода из положения, но теперь я отлично понимал министра. Говорить в палате можно все, что угодно. Но это не должно мешать натягивать вожжи. Благо они еще не вырваны из рук.

На другой день утром дед вошел в мою комнату с газетой. Он показал мне жирный заголовок: "Черчилль ведет переговоры с белыми генералами через голову парламента". И прочел сообщение, что министр, несмотря на свои обещания палате, не сдает оружия: предполагает увеличить экспедиционную армию.

Дед прочел это громким голосом, с нескрываемым восторгом. Но я разъяснил ему, что нечего радоваться: секретные сведения каким-то образам попали в печать. Это грозит осложнениями. Будет, может быть, скандал.

Вечером я был у мисс Мальмер. Когда мы остались одни, Мабель мне сказала:

— Я хочу поделиться с вами одной маленькой тайной. Вчера вечером я слышала ваш разговор с отцом…

— Какой разговор?

— Ну, о Черчилле. Я слышала конец разговора. Я не виню вас в том, что вы скрыли это сообщение от меня. Я понимаю, что военные тайны надо скрывать и от друзей. Но раз я сама слышала, я имею право распоряжаться этим.

— И как же вы распорядились?

— Очень просто. Когда вы ушли, я позвонила Барроусу. Он работает во всех оппозиционных газетах. Он сначала не хотел мне верить, но, когда узнал, что сведения идут от отца, он поверил. Сегодня в газетах есть об этом заметка. Я считаю, что первый раз в жизни принесла пользу рабочему движению.

— Так вот почему вы пели вчера! — сказал я, не зная, что еще можно сказать.

— Ну, конечно… Только отец не должен знать об этом. Я считаю вас моим другом, поэтому и поверила вам тайну. Поняли?

Я поклонился. Меня прямо восхитила эта женщина. Находясь все время между мною и полковником, она нашла возможность извлечь из этого какую-то пользу. Теперь она делает меня своим сообщником. Конечно, в мои планы не входит ссорить отца с дочерью! Я должен молчать.

— Мисс Мальмер, — сказал я, — вы прекрасны. Рабочая партия не пропадет с такими, как вы.

— Она будет еще сильнее, если вы в нее запишетесь, — ответила Мабель.

И мы принялись дружески болтать как ни в чем не бывало.

Возвращаясь домой в этот вечер и раздумывая о Мабель, я пришел к заключению, что теперь только от меня самого зависят наши дальнейшие отношения. Ее теориям любви я не придавал никакого значения. Просто она ничего не понимала в любви. Незаметно для себя она приблизилась ко мне больше, чем это необходимо для политической агитации. Я чувствовал, что между нами уже возникла интимная близость, которую трудно перевести на слова.

Дома я нашел предложение военного министерства явиться в субботу, 2 августа, в отдел X к майору Варбуртону. Очевидно, мне предполагают дать назначение. На этот раз мысль о возможном отъезде из Лондона не вызвала во мне никакой радости.