Дневник шпиона

ВСЕОБЩАЯ ЗАБАСТОВКА

5 мая. Мне никогда не приходилось ходить столько пешком по Лондону. Автомобиль не выехал за нами: нашей телеграммы почему-то не доставили. Все такси были разобраны. Трамы, подземка и автобусы бастовали. Когда Мабель узнала об этом, она радостно закричала:

— Славно! Идем пешком, Эдди. Надо, чтоб все чувствовали забастовку.

Но от Кройдона до нашего дома добрых 15 миль. На пятой миле Мабель сдала и, не отрицая значения забастовки, потребовала, чтобы я позаботился о средствах передвижения. Мне удалось уговорить проезжавшего мимо лавочника предоставить нам свою тележку, запряженную одной лошадью. По дороге лавочник объяснил нам, что за последние пять лет он впервые путешествует так примитивно. Поезда не ходят, а ему надо оплатить вексель. Он занял лошадь у своего соседа и пустился в путь.

Лавочник немного подвез нас. Но ехать по центральным улицам в его допотопном экипаже у меня не было охоты. Мы расплатились с ним и сошли на асфальт, хотя до нашего дома оставалось не меньше пяти миль.

Газеты не выходили, и мы ничего не знали о ходе забастовки. Улицы, лишенные трамваев и автобусов, выглядели зловеще. Огромное количество пешеходов уже не умещалось на тротуаре. Люди шли прямо по улице. В числе пешеходов шагали и мы в полном недоумении, чем все это кончится.

Но в пути нам повезло. На Экльстон-сквере мы встретились с человеком, который мог нам дать исчерпывающую информацию о стачке. Короче говоря, мы встретились с Маком.

Вождь забастовки был до такой степени растерян, что даже не сразу узнал Мабель, — правда, загоревшую в Буэнос-Айресе. Но она без всякого стеснения подошла к нему, взяла его под руку и спросила:

— Почему вы идете пешком, мистер Макдональд? Разве у вас теперь мало дела?

— Во время ходьбы я думаю и молюсь, — ответил Мак многозначительно. — На собраниях и ночью мне не удается делать этого.

Затем он сообщил нам вкратце основы конфликта. Чрезвычайная конференция тред-юнионов, собравшаяся в Лондоне, вынесла резолюцию о поддержке углекопов. Председатель Генсовета Пью рассчитывал, что капиталисты испугаются и дело кончится миром. Но из переговоров ничего не получилось. Томас ходил всюду, плакал и стонал, где только возможно, чтобы сохранить мир. Шахтовладельцы, однако, не сдались. Тогда у рабочих начали чесаться руки. Наборщики "Дейли Мейл" не пожелали выпустить газету из-за резкой передовой статьи, направленной против рабочих. Кабинет усмотрел в этом нарушение свободы печати. Переговоры были прерваны. И вот забастовка началась. Бастуют транспорт и печать, железо и сталь. Рабочие других производств только ждут того, чтобы присоединиться к товарищам. Нужна огромная энергия, чтобы успокоить бурю.

Все это Мак рассказал с сокрушением, хватаясь за виски и заправляя ус себе в рот, что с ним случалось крайне редко. Я слушал, не задавая вопросов. Мабель изредка сочувственно вскрикивала.

— Прискорбно то, — сказал Мак, останавливаясь перед подъездом Мемориал Ролла, — что верх в кабинете взял Черчилль. Он рвет и мечет.

Мабель спросила:

— А как наши шансы?

Мак закатил глаза к небу и сказал молитвенно:

— Все зависит от провидения. Я молю Бога, чтобы рабочие успокоились и поняли, что капиталисты вовсе не враги нам…

Это были последние его слова. Он вошел в дом конгресса тред-юнионов. А мы наконец нашли свободный автомобиль, который доставил нас домой.

Из разговора с Маком я понял, что дела правительства не так уже плохи. Если вождь забастовки надеется только на провидение, то ясно, что он просчитается. Провидение всегда было на стороне консерваторов.

Дома я принял ванну, переоделся и сейчас же отправился к деду. Меня очень интересовало, как старик переносит забастовку.

Деда я застал в постели. Когда я вошел в комнату, он открыл один глаз и спросил тихо:

— Это ты, Эдди?

— Я.

— Молодец! Всегда являешься в решительные минуты. Ты знаешь, я думаю, что эта стачка значительно хуже налета немцев на Лондон. Тогда мы были все заодно. А теперь неизвестно — кто друг, а кто враг. На меня налетел автомобиль леди Прэскот, и я стукнулся в стену так, что протез сломался во рту. Леди очень извинялась передо мной. Оказывается, за руль она посадила своего садовника, потому и произошла такая неприятность. Но ведь мне от этого не легче. Нет, уж лучше внешняя война, чем внутренняя. Если я останусь жив, я буду придумывать средство против забастовок. Как ты думаешь, долго еще протянется это безобразие?

— Самое большее неделю.

— Слава богу. Теперь садись поближе и рассказывай…

6 мая. Утром Мабель строила грандиозные планы, как она будет помогать забастовке. Перебрав пять или шесть возможностей, она решила, что займется сбором денег в пользу бастующих. От себя она ассигновала тысячу фунтов. Я должен был съездить в банк и привезти эту сумму.

У меня лично нет таких средств, да и не в них сейчас дело. Я решил предоставить в распоряжение правительства свои руки и свою голову. Для этого я намечал вечером сходить на службу, чтобы получить там какое-нибудь задание. Но я не вышел из дома в этот вечер. У Мабель состоялось маленькое собрание, которое меня очень заинтересовало.

Надевши на уши мои верные трубки, я весь погрузился в слух. Главнейшее заключение, к которому я пришел в этот вечер, было смешно и успокоительно. Именно, с радостью я констатировал, что наиболее испуганными людьми в Англии являются вожди забастовки. Они не мечтают о победе, а хотят только одного, чтобы стачка поскорей кончилась с любыми результатами. Особенно меня насмешил Томас, бывший в числе гостей. Он уговорил Мабель взять тысячу фунтов обратно и разорвать заготовленные подписные листы. Взамен этого он предложил ей заняться развозкой консервированного молока и валерьяновых капель по семьям забастовщиков. Мабель сначала возражала, но потом согласилась.

Я составил краткую информацию обо всем слышанном и направил ее в собственные руки мистера Черчилля. Я думаю, что записочка моя ему пригодится. Да и получивши ее, он поймет, что я снова в Лондоне и снова готов работать с ним.

7 мая. Сегодня передавали, что русские профсоюзы прислали деньги на поддержку забастовки. Конечно, Генеральный совет отказался принять их из опасения, что в обществе будут ходить слухи об участии Москвы в наших внутренних делах. Вообще Генеральный совет лезет из кожи, чтобы придать забастовке приличный вид. Говорят, что рабочие электрических станций хотят забастовать и оставить город без освещения. Но вожди не дают сделать этого. Со станции на станцию без отдыха ездит "дежурный" вождь, который произносит речи, призывая рабочих к спокойствию и пугая их тем, что под покровом темноты начнутся мелкие кражи.

Я внес тысячу фунтов обратно на наш текущий счет. Кажется, банковые клерки более других недовольны забастовкой. Им приходится ходить пешком на службу и обратно. Некоторые из них даже остаются ночевать в своих банках на письменных столах, подложив под головы гроссбухи.

9 мая. Правительство делает все возможное, чтобы создать жуть в сердцах англичан. Я еще не видал мистера Черчилля, но убежден, что его идея — придать Лондону вид военного лагеря.

К бесчисленным толпам невольных пешеходов сегодня прибавились неизвестно зачем танки и броневики: медленно, как навозные жуки, ползут они по Лондону в разных направлениях. Гудки этих машин и лязг гусеничных передач наводят страх на женщин и детей. Часовые у Букингемского дворца сняли свои парадные одежды и облачились в хаки, чего не бывало со времен войны. В воздухе все больше и больше пахнет порохом, хотя многие и понимают, что запах этот создается искусственно. Он выгоден правительству, так как отпугивает мирных граждан от рабочих. Намерения правительства настолько серьезны, что не разрешена передача по радио воззваний архиепископов кентерберийского и Йоркского, хотя оба призывают к миру. Говорят, что Хикс не стесняется кричать на службе:

— К стенке забастовщиков!.. К стенке!..

Но что меня смешит больше всего — это женщины в шлемах и коротких юбках. Эти ведьмы выползли на улицу, чтобы окончательно доказать, что война началась. Глядя на эти фигуры, чувствуешь, как отчаяние заползает в душу. Говорят, что посещение церквей удвоилось.

Болдуин получает по пяти тысяч писем в день с проектами, как ликвидировать забастовку. Но премьер не желает слушать советов. Он сосет свою трубку и делает вид, что сумеет сам выйти из положения. Его самонадеянность гибельна. Он не имеет решительности Черчилля и беспринципности Ллойд Джорджа. В сущности, по его вине забастовка началась, и, конечно, у него нет никакого плана, чтобы ее ликвидировать.

Но путь к примирению намечается сам собой. Бывший председатель угольной комиссии Сэмюэль прискакал из Италии и носится с каким-то проектом кончить стачку миром. Вожди видят в нем спасители и смотрят на него умоляющими глазами. Пороху у забастовщиков хватит самое большое на три дня.

11 мая. Сегодня, наконец, я имел свидание с мистером Черчиллем во время его обеда.

Министр поставил себе за правило обращаться ко мне с самыми замысловатыми предложениями.

— Кент, — сказал он мне, энергично жуя ростбиф, — хватит ли у вас решимости поднять руку на члена кабинета?

— Что вы, сэр! — ответил я возмущенно. — Мои политические убеждения за время путешествия не изменились.

— Подождите вы… Я имею в виду тот случай, когда министр сам согласится подставить свои бока под ваши кулаки.

— Таких министров не существует в природе, сэр. В Англии тем более.

— Много вы знаете! А если один найдется, что тогда?

— Кто же это?

— Неужели вы не догадываетесь? Конечно, я сам. Я хочу вывести забастовку из того гнусного состояния, в котором она находится. Избиение Черчилля никто не примет за провокацию, во всяком случае, за провокацию с моей стороны. Я жертвую своими боками для спасения страны. Конечно, вы будете меня тузить не очень сильно, но непременно на большой улице. Например, на Стрейде. Это даст нам возможность… Ну, вы меня понимаете?

— Отдать приказ о применении оружия?

— Вот именно. Уж если бить, так бить до бесчувствия…

— Нет, сэр, — сказал я, подумавши, — это совершенно невозможно. Ведь на днях забастовка кончится сама собой.

— То-то и плохо. Она кончится безрезультатно. У рабочих останется охота в случае чего повторить ее. А нам надо застраховаться на будущие времена. Ведь если меня поколотят, кабинет перестанет колебаться. Больше того, я не дам ему колебаться…

— Да, но вожди прибегут целовать вам руку и принесут извинения.

— Я уже думал об этом. Я их не приму.

— Подождите два дня, сэр, — сказал я умоляюще. — Только два дня. Если за это время не произойдет никаких изменений, я исполню вашу просьбу.

— Ну, черт с вами! — буркнул министр недовольно. — Жду два дня, а там собирайте верных ребят, и мы условимся о месте и времени. А сейчас прощайте, я очень занят.

Я хотел сегодня же позвонить Гропу и уговориться с ним о подробностях нападения на Черчилля. Ведь для этого дела надо собрать действительно верных людей, иначе возможны тяжелые последствия. После некоторого размышления, однако, я решил отложить разговор с Гропом до завтра.