Дневник шпиона

СНОВА В СОВЕТСКОЙ РОССИИ

У нас были законные визы, и потому мы перешли границу как обыкновенные путешественники. Я так устал от верховой езды, что с нетерпением ждал того момента, когда окажусь в вагоне.

Но по наведенным справкам нам надо было ждать поезда почти 20 часов. Мы расположились в селении Полтавском, находящемся поблизости от крепости Кушки. Хижины селения были совсем как украинские: поселенцы переведены сюда из Украины еще при царе. Заказав завтрак себе и лошадям, я пошел по направлению к крепости, в которой находилась станция железной дороги. Мне хотелось прочесть газеты.

Крепость имела глиняные стены, но они поднимались высоко и были в полном порядке. Эта тяжелая лапа была занесена над Индией еще во времена царизма. Но до сего времени укрепления сохранили свое значение. Поезда входили в ворота крепости и там их запирали на замок.

В крепости играла музыка. Я встретил нескольких русских солдат, они были хорошо одеты и накормлены. Очевидно, Россия воскресала, как это писалось в наших левых газетах. Я шел и печально думал об этом.

Случайно я поднял глаза и носом к носу столкнулся с человеком, один вид которого вызвал во мне содрогание. Навстречу мне шел Градов, расстрелянный по моему приказанию на станции Кице в 1918 году. Россия действительно воскресала! На голове Градова была красная шапка начальника станции. Следовательно, он вышел из могилы с повышением.

По вполне понятным причинам я не поздоровался с Градовым. Мы разошлись, причем я сделал огромное усилие, чтобы не подать виду, что заметил его. Во мне теплилась надежда, что он не узнал меня. Я не стал разыскивать газеты на станции, а поскорее вернулся к Долгорукому и рассказал ему всю историю. Я попросил его сейчас же познакомиться с начальником станции и выведать у него, как ему удалось выбраться из могилы, куда его уложили английские солдаты. Сам же я, взяв свой плед, решил удалиться из селения, на случай если Градов решит отплатить мне за мою нелюбезность такой же нелюбезностью. Я сказал Долгорукому, что отойду примерно на пять тысяч шагов на восток в горы, и просил его прийти туда, когда он все узнает.

Хотя я сильно устал, мое волнение не сразу позволило мне задремать в укромном местечке, которое я себе выбрал в этой горной пустыни. Но в конце концов мне удалось заснуть. Я проснулся от холода ночью и по звездам определил, что час поздний. Долгорукого все не было. У меня появилась мысль, не арестовали ли его. Но идти на поиски князя я не мог — это было рискованно. Я снова заснул.

Меня разбудил Долгорукий утром, часов в восемь. Он был пьян и икал. Уселся рядом со мной и сказал печально:

— Вы не ошиблись, Кент. Начальника станции фамилия Градов. Он стоял у стенки на Мурмане. Его спасли ваши солдаты. Они все дружно промахнулись, по уговору. Потом унесли его и отпустили…

— Как — англичане отпустили большевика?

— Он был меньшевиком тогда. Но теперь большевик. Ваш расстрел имел два последствия. Градов поседел — я видел его волосы. И он сделался большевиком — я видел его партийный билет.

— Каким образом вам удалось поговорить с ним по душам?

— Очень просто: я прикинулся американским социалистом, знающим русский язык. Он меня пригласил пить чай. А потом я угостил его виски. За выпивкой он рассказал мне свое мурманское приключение. У него прекрасная жена…

— Зоя?

— Да.

Я не стал расспрашивать князя относительно жены Градова. Сейчас мне это казалось мелочью. Гораздо больше интересовали меня две вещи: каким образом нам выбраться со станции и как восстановить имена солдат, отпустивших Градова? Я надеялся, что можно будет их разыскать по приезде в Англию. Однако, несмотря на все старания, я не мог припомнить ни одной фамилии.

Впрочем, этот вопрос не являлся срочным. Гораздо важнее нам было как можно скорей испариться из окрестностей Кушки. Я велел Долгорукому немедленно отправиться в Полтавское, покормить лошадей и без промедления подъехать к тому, месту, где я лежал под пледом. Долгорукий обещал сделать это не позже как через три часа.

Князь приехал без малейшего опоздания. Проводника с собой он не взял. И это было совершенно правильно, так как мы легко могли налететь на шпиона. С отвратительным чувством я занял место на седле, которое достаточно надоело мне за время скитаний по Афганистану.

Несколько ближайших дней мы использовали на поездку верхом вдоль полотна железной дороги. Разумеется, мы скакали в некотором отдалении от линии, но аппетитные свистки паровозов были нам отчетливо слышны. Мы боялись сесть в поезд, так как Градов, несомненно, дал телеграмму по линии о моем аресте. Во время беседы с Долгоруким за чаем он не обмолвился ни единым словом о том, что заприметил меня в Кушке. Из этого я сделал вывод, что он не только узнал меня, но и принимает нужные меры к задержанию. Больше всего, конечно, я боялся, что он расправится со мной семейным порядком, без всякого суда. Для этого он имел много оснований. И от такой расправы, конечно, меня не мог спасти даже паспорт американского гражданина. На всякий случай мы порвали телеграфный провод в двух милях от Кушки. Но это не было гарантией безопасности.

Поблизости от города Мерва мы пристрелили лошадей, так как не знали, что с ними делать дальше. Лошади были совершенно измучены. Мы вошли в город пешком, Долгорукий, зайдя в какое-то советское учреждение, похитил бланки. Мы состряпали себе удостоверения личности и сели в поезд на Ташкент.

Я проснулся в вагоне среди ночи и, боясь проверки документов, предложил Долгорукому покинуть поезд. Мы вылезли на станции Самарканд и провели три дня в этом азиатском городе, приняв на всякий случай туземный вид. Три дня мы шатались по базарам, осматривали мечети и питались рисом и сушеными абрикосами. Затем сели в поезд под видом американских граждан. Мы ехали в разных вагонах, условившись прибегнуть к помощи американского правительства в случае нападения. Я подбадривал себя мыслью, что никаких серьезных улик против меня нет. Мне могли вменить в вину только то, что мисс Зоя Турецкая встретила меня в 1921 году на вокзале в Москве. Но с тех пор прошло несколько лет.

Нас никто не побеспокоил в поезде. Целыми днями я имел возможность смотреть в окно и делать свои выводы. Да, Россия безусловно поправлялась. Поезда шли строго по расписанию, вагоны были освещены и натоплены, как в любой культурной стране. Мы обгоняли товарные поезда, которые везли в Москву быков, хлеб и масло. На станциях стучали топоры, и бородатые крестьяне говорили об увеличении запашек. Россия поправлялась.

Москва на этот раз интересовала меня прежде всего с точки зрения отдыха. Я мечтал выспаться и забыть все волнения. Но это мне не удалось. Явившись в день приезда на условную квартиру, я был встречен заявлением:

— Мы вас ждем уже три дня. По железным дорогам дана шифрованная телеграмма о вашем задержании. Указаны приметы и имя.

Это известие снова наполнило меня тревогой.

Да, на этот раз я не имел покоя в Москве! Очевидно, органы охраны в России сделали большие успехи.

Я не имел покоя ни днем, ни ночью. За мною охотились. Несколько ночей я был принужден провести в поезде. Вечером я ложился на верхнюю койку в вагоне и отъезжал миль за сто от Москвы в самом неожиданном направлении. Ночью вылезал на станции, садился во встречный поезд и опять летел к Москве, чтобы утром начать свои наблюдения и работу.

И сама Москва была уже не та, какой я ее оставил в 1921 году. В магазинах можно было достать прекрасные закуски и фрукты. Театры отоплялись, и я имел возможность убедиться, что драматическое искусство не успело погибнуть за время революции. Лица людей не были уже так пасмурны, как в памятные дни голодного 1920 года. Трамваи, автомобили и извозчики двигались с нормальной быстротой. В окнах больших магазинов на Мясницкой улице появились сталь и медь.

С прискорбием я заметил еще одно обстоятельство: большинство населения совершенно примирилось со своей судьбой. Никто уже не хотел мне давать сведений. Наиболее активные русские успели забыть о своих огорчениях и принялись работать над восстановлением страны по планам коммунистов. Рабочие сдали свое оружие на склады и стали к станкам. В заводских столовых было налажено удовлетворительное питание.

Я несколько раз имел случай видеть дружные демонстрации рабочих перед представителями правительства. И всякий раз вспоминал голодный поход наших безработных в Лондон, свидетелем которого я был в 1922 году.

Тогда стояла лютая зима, но голодные ходоки двинулись в Лондон со всех концов Англии. Они шли проселочными дорогами, со знаменами, распевая старые чартистские песни. В каждом селении они собирали митинг, чтобы лишний раз рассказать англичанам о несправедливостях правительства Бонар-Лоу. Многие из них заболевали в дороге, другие сваливались от усталости. Но все же больше двух тысяч человек дошло до Лондона. Там они хотели потребовать от правительства улучшения своей судьбы.

Но Бонар-Лоу не принял их. Наоборот, он приказал прекратить выдачу пособия семьям пришедших рабочих. Голодные ходоки принуждены были вернуться домой ни с чем. Русские рабочие, наоборот, вернулись из своих походов, завоевав себе право на мир и улучшенное положение. Теперь уже в Москве считали, что главные беды остались за спиной. Первые месяцы насыщения после голода смягчили сердца всех. Многие хотели даже в появлении белой муки видеть приближение к коммунизму. Шансы большевиков в обществе сильно поднялись.

Правда, среди интеллигентов и даже рабочих было течение, утверждавшее, что в процессе восстановления страны большевики неминуемо должны переродиться. Крестьянство — это девять десятых России. Крупных средств на быстрое и мощное строительство нет. В таких условиях большевики могут сделаться только промышленниками средней руки, не больше. Пусть, говорили эти интеллигенты, коммунисты думают, что творят социализм. Важно, чтоб появились товары. А что будет дальше — это еще вопрос.

Конечно, эти люди ошибались, как ошибался Ллойд Джордж со своими хитроумными планами. Торговый договор России с Англией только укрепил коммунистов в их заблуждениях. Правда, советское правительство изо всех сил старалось вывезти хоть что-нибудь в Европу. Всюду проповедовались честные методы торговли. Большевики пытались вернуть невозвратное — доверие на мировом рынке. Но по-прежнему главным предметом вывоза были четыре слова, обращенных к рабочим всех стран: "Берите пример с нас".

Официально были даны инструкции дипломатам на Востоке прекратить антибританскую пропаганду. Но каждый дипломат отлично понимал, что революция в Индии значительно выгоднее торговли с Англией. Пропаганда по-прежнему велась, только хитрее и тоньше. Я записал это красным карандашом в свою записную книжку, чтобы доложить правительству в первую очередь.