Два окна на Арбат

— Бог, бог, — проворчала Агриппина Львовна, — есть он там, ваш бог, или нет, кто знает.

— Есть, есть, — сказал отец Левонтий. А потом тихо добавил: — Должон быть, как говорит отец Онисим.

— То-то и оно-то, — вздохнула Агриппина Львовна и снова вернулась к делам земным, поскольку они волновали ее куда больше, нежели схоластические теософские споры: — Твердые расценки, я извиняюсь, на все службы имеются или там как бог на душу положит?

— По-божески, мать, по-божески. В божьем храме не торгуются, не на базаре.

— Как в такси, значит. Другой раз садишься, а он, стервец, тебя спрашивает: «Как, гражданка, платить будем, по счетчику или по совести?» А где она у него, совесть? Нахальнее счетчика деньгу отстукивает. А попробуй скажи такому нахалу, так он же тебя еще и просвещать начнет: «Это же государству идет, несознательная ты старуха». Без счетчика — государству!

— Церковь, слава богу, отделена у нас от государства, — сказал отец Левонтий.

— Посты соблюдаете? — спросила Агриппина Львовна.

— Воздержание убивает плоть и греховные наваждения.

— Зачем же убивать, что природой дадено?

— Я тоже не враг достоинств человеческих.

— Ну, а на курорт, в Крым, скажем, разрешается вам поехать?

— Отчего же, — ответил отец Левонтий. — С благословения владыки. Так каков будет ваш ответ?

— Видишь ли, дочки пока нет. На этой неделе должна приехать. Заходите в субботу.

Отец Левонтий опять было замахнулся перекреститься на Гагарина, но вовремя остановил руку, хмыкнул. Агриппина Львовна вышла его проводить. На веранде отец Левонтий оглядел ветхое жилище Залетниковых, поднял голову, по-мастеровому прищурился на потолок:

— Второй этаж?

— Второй.

— Крыша здесь протекает?

— Протекает, — пожаловалась Агриппина Львовна. — Мужчины в доме настоящего нет.

— От лукавого это, — пробормотал отец Левонтий, — от лукавого.

— Что вы говорите?

— Староват дом, староват… Ну, прощения просим.

— Заходите.

…В почтовом ящике лежало письмо. Ни почерк, ни обратный адрес Агриппине Львовне не были знакомы. Она прошла в свою комнату, нацепила очки и стали читать.

«Здравствуйте, не знакомая мною девушка Залетникова! — писал неведомый корреспондент. — С горящим, чистосердечным приветом и массой наилучших пожеланий в вашей молодой и яркоцветущей жизни стремится к вам так же совсем еще не знакомый вам парень Михаил…»

— Михаил, — повторила Агриппина Львовна, отрываясь от письма. — Тот тоже был Михаил… «Совсем еще не знакомый вам парень…» Кофточки импортные привез первый раз. По пятьсот рублей за штуку пустила. С руками оторвали. Чистого доходу дали… да…

«…Во первых строках моей письменной записки извените за мои беспокойствия к вам. Конечно, вы будете смущаться во мне, и это более реально, потому, что вы меня не знаете…»

«Стеснительный, не то что другие…»

«…Вы, наверное, будете удивляться, как я мог достать ваш адрест. Взявши за письмо, оно вам покажется странным. Ну, в жизни всего хватает, и если каждому удивляться, то некогда будет усваивать…»

«С рассуждением… Тот много не рассуждал. Продала первую партию, пришел, деньги получил, спрашивает: «Где живешь? Одна? Когда закрываешь свою халабуду? Я за тобой заеду». Вот и все рассуждения…»

«…Но я увидел объявление, встретил вашу фамилию и изъявил написать. Короче, я увидел портрет, на нем была девушка. В вашем фото я увидел вашу нежность и чувства к вам потому мне и оказалась любовь к вам…»

«Любовь, — вздохнула Агриппина Львовна, — бывает она, что ли, или это все так, одно нравоучение? Бывало, спросишь: «Михаил, любишь, что ли?» Даже и не обернется: «Люблю, люблю… Ты польские кашне за сколько загнала?» Вот и вся любовь!»

«…После того, как я прочитал ваше объявление, меня одолевали мысли. Конец одних мыслей был хороший, а других плохой. Но, конечно, письмо мое ты можешь не принять, но я хотел бы с вами иметь дальнейшую письменную переписку на выяснение внутреннего содержания и культурного уровня…»

«Скажешь иногда: «Миш, чего это люди в кино ходят, в театр, а мы словно не в Москве живем?» Надуется, рычит: «Денег им девать некуда, вот и ходят». — «А что, спрашиваю, у нас денег, что ли, нет?» — «Ладно, ладно, поговори у меня…»

«…Я прошу отнестись к письму, а также и ко мне, как мне хочется. Я мог бы тебе подробнее написать, но незнавши человека и ваши мнения ко мне, не рекомендуется сразу все описывать. Еще могу сказать, что я люблю чего-нибудь ремонтировать в области радиотехнической промышленности…»

«Лира сколько раз говорила: «Разведись с ним, мама». Легко сказать «разведись». Связаны мы были крепкой веревочкой».

…Добрый день, возможно, вечер.
Быть может утренний рассвет.
А на мое большое счастье
Мне скорее пришлите ответ…

«Ишь ты, на стихи перешел. И ведь складно пишет… Достукался, конечно, голубчик, сел. Имущество описали. И все, что от соседей таили, ночей не спали, — все прахом пошло… Все пришлось начинать сначала. Неужели же и у Лиры так все будет? Где же справедливость? Не допущу! Всякому горло перегрызу!»

«…Если вам не пондравится мое содержание и мой подчерк, то хотя бы немного пропишите, что письмо получила…»

«Есть же, смотри ты, неиспорченные молодые люди. И пишет складно, с образованием, сразу видно. Стихи сочиняет, а скромный. «Пропишите хотя бы, что письмо получила».

Агриппина Львовна положила письмо, встала, прошлась по комнате — устала.

Но суматошный день на том не кончился. Когда Агриппина Львовна уже спала крепким — после трудов праведных и массы переживаний — сном, во втором часу ночи зазвонил телефон. Не зажигая света, ощупью пробралась в прихожую, где стоял телефон. Тихо, чтобы не разбудить соседей, Агриппина Львовна ответила.

— Это квартира Залетниковых? — весело оказала трубка.

— Да, да, не кричите, я не глухая.

— Это вы расклеили объявление. «Срочно требуется жених»?

— Ну, дальше что?

— Слушайте, я вас должен предупредить.

— Что такое?

— Дело в том, что лично я знакомиться с Залетниковой не желаю. Извините, конечно.

— Ну и что?

— И никаких серьезных намерений на ее счет у меня тоже нет. Понимаете? Нет и нет. Что хочешь делайте.

— Ну, и чего же ты в три часа ночи звонишь?

— А чтобы вы на меня не рассчитывали. Чтобы потом ко мне никаких претензий.

— Ах ты заморыш, ублюдок, дерьмо копеечное, мразь уцененная! Да кто на тебя, на подонка лабазного, рассчитывал!

В трубке послышался веселый гогот, а потом раздались частые гудки.

— Подлец! — в сердцах сказала Агриппина Львовна и швырнула трубку на рычаг.

В эту ночь она долго ворочалась. А когда заснула, ей опять приснился старик Секутин и рядом с ним почти в обнимку Малышкин из ОБХСС. Агриппина Львовна закричала дурным голосом и проснулась от собственного крика.

— Не к добру это, — сказала она.