Четвертый корпус, или Уравнение Бернулли

– Ева ее звали, – сказал он и подписал ответ в списке вопросов. – Первую женщину звали Ева.

– Ева, – мечтательно протянула Анька. – Странно, что Марья превратилась в рябину, а не в яблоню.

Вспомнив, что Женька вчера с нами не ходил, Анька развернулась к нему:

– Ой, мы же не рассказали тебе легенду о Дереве любви. Вдруг тебе тоже пригодится?

Женька нехотя разлепил глаза и сделал вид, что слушает, но ближе к трагическому финалу веки его снова склеились, а по Сережиным щекам стал расползаться румянец гнева.

– Как можно верить во всю эту чушь? – сказал Сережа с улыбкой, как будто это для него было совсем неважным. – По двадцать лет людям. Это же сказка для детей.

– Это не чушь! – отрезала Анька и ткнула в Сережу пальцем. – И лично я пойду туда сегодня же и скажу его имя. И если Дерево сработает, а оно сработает, то мне бы не хотелось, чтобы ты каждый раз начинал читать мне лекции о морали и нравственности. И не надо сидеть здесь таким букой!

От этих слов Сережа дернулся как от удара током. Его венок упал в незабудки и ощетинился упругими ежиками тимофеевки.

– Мне почему-то тоже кажется, что это не чушь, – сказала я и водрузила венок на место. – Не могут сорванные цветы так долго оставаться свежими. Может, оно и правда волшебное. Заодно и проверим. Что там еще, кроме викторины?

Невидящим взглядом Сережа уставился в простыню сценария. Как обычно описывают такие состояния в романах, скорее всего, ему нестерпимо захотелось лечь в траву, чтобы земля поглотила его и он навсегда исчез с ее поверхности. Но земля была тверда как камень, в руках дрожал сценарий, а за дверью Гриба находились тридцать четыре вверенных нам ребенка.

– Прическа подружке, танец и песня, – произнес Сережа одними губами. – Песня, в которой упоминается женское имя.

– А есть песня про Авдотью? – серьезно спросила Анька.

– Нет, – так же серьезно ответила я. – Но я знаю другую песню, где упоминается женское имя. «Тетя Мотя» называется.

В приступе смеха Анька мотнула головой, и рыжий пожар ее волос взметнулся вверх, на мгновение бросив на лицо Сережи тень.

– Я люблю тебя, – все еще невидяще прошептал Сережа, но мне показалось, что мне это показалось, Женька уснул, а Анька вообще его не поняла.

– Да! – снова захохотала она. – «Я люблю тебя, Марина!» Отличная песня! Современная, главное.

В тихий час, когда Женька закрылся с двумя конкурсантками в игровой и тишину в пахнущем карболкой коридоре нарушали только его приглушенные повизгивания вроде «Нюд!» и «Скандал!», мы с Анькой, аккуратно переступая через черные петли проводов от трех его плоек, пошли инспектировать чилаут.

Назвать так третью вожатскую придумала Анька. Фактически это была единственная комната, которую никто никогда не досматривал: ни Нонка на обходах, ни Пилюлькин со своими шмонами на предмет запрещенной в корпусах еды и электроприборов. За этой дверью, запертой снаружи, но на самом деле – изнутри, можно было нарушать любые «нельзя», даже самые наказуемые. Даже если называть единорога лошадью, никто и слова не скажет. Но это оказалось единственным ее достоинством.

Внутри чилаута ничего особенного не было: нежилая, пыльная, казенная, с желтыми шторами из дешевого шелка, на правой – затяжки от ржавого вентиля. На столе возле двух граненых стаканов – стопка чистого белья, на панцирной кровати – перьевая с сизым уголком подушка.

Когда мы вошли, комната показалась непривычно пустой. Здесь была всего одна кровать, а у стены напротив – только четыре продавленные дырки в линолеуме. Из санузла пахло половой тряпкой и лавандовым мылом.

Притворив дверь, Анька смело прошагала к столу, села на один из двух стульев и сложила руки на груди.

– Ну и как мне затащить сюда Сашку?

Она задала этот вопрос таким бодрым голосом, как будто собиралась на пикник и не знала, как донести до поляны четыре килограмма мяса.

Я молча села на соседний стул и коснулась жесткой выбеленной простыни. С самого начала было понятно, зачем Аньке эта комната, но к такому вопросу я оказалась не готова.

– Можно подумать, я специалист по затаскиванию Сашек в чилауты. Да и вообще: здесь, в этой затхлой комнате с дырками от ножек на полу, с человеком, которого ты знаешь три дня? Неужели ты так себе представляла свой первый раз?

– Ой-ой-ой, – протянула Анька и приложила руку ко лбу. – Вот только не надо превращаться в Сережу. Если ты сейчас назовешь Сашку смазливым балаболом и начнешь мне читать лекции, я уйду.

Она действительно ушла бы, поэтому я никак не назвала его, но шторы вдруг показались еще более дешевыми и из проржавевшего туалета понесло не лавандой, а таблетками от моли.

– Ладно, – сказала Анька, – зайдем с другой стороны. Какие у меня сильные стороны? Где у меня, по-твоему, вот этот вот скандал?

Она убрала от лица волосы и закрыла глаза: веснушчатый нос, густо накрашенные ресницы, светлые брови, розовый румянец, потому что кожа белая и не загорает, и почему-то плотно сжатые губы.

– Не знаю. Так чтобы скандал… О! С тобой не страшно. Да. Я жуткая трусиха, а с тобой мне не страшно.

– Не страшно? – Анька открыла глаза и в удивлении подняла брови. – Это как?

– Ну вот так. – Обрадованная тем, что напряжение спало, я пересела на кровать и позвала ее сесть рядом. – Помнишь, мы зимой на лыжах решили в лесу покататься? Ведь видели же, что крепление болтается и мороз минус двадцать, но все равно пошли, потому что ты сказала: «Все будет хорошо». И я поверила!

Анька засмеялась и смахнула выступившие слезы:

– Да, нас через пять часов нашли какие-то солдаты, и то только потому, что мы на стрельбище со сломанной лыжей вышли.

– Но ведь нашли же! А «Красную звезду» помнишь? Ты меня возила по коридору на стуле с колесиками и потом так разогнала, что я влетела в какую-то дверь. Но мне было не страшно!

– Да, – вздохнула Анька. – Кто ж знал, что это кабинет главного редактора?

В редакции любимой газеты Анатолия Палыча мы и познакомились. Прямо на том стуле. Наши с Анькой мамы работали в машбюро, а из развлечений там были только стул на колесах и автомат с газировкой.

– А у вас в общежитии? – Это уже было у Аньки. Они жили в гостинице для военнослужащих на Янгеля, ждали квартиру. – Помнишь? Там была лестница, такая же гладкая, как у нас здесь, только длиннее, и ты придумала скатиться с нее в коробке из-под холодильника.

– Ай-ай-ай! – Анька замахала руками перед глазами, чтобы от слез не потекла тушь. – А потом мы решили на филфак поступить. Наверное, о почтовые ящики слишком сильно ударились. Один же так и не нашли потом.

Внезапно Анька напряглась:

– Слушай, а это точно моя сильная сторона? Может, это не бесстрашие, а как-то по-другому называется?

Неважно было, как это называлось, но я вдруг тоже перестала смеяться. С Анькой было не страшно, но сама она до чертей боялась того, что задумала, и появись здесь сейчас Сашка в своих потертых джинсах, голубом поло и с комплектом бронебойных, она умерла бы от ужаса, а вовсе не от любви.

– А ты уверена, что не пожалеешь, что все так быстро?

– Уверена, – неуверенно ответила Анька.

В ходе последующего совещания был разработан план по заманиванию Сашки в чилаут, а также решено непременно воспользоваться силой Дерева любви, чтобы свидание, раз уж ему суждено случиться в этой казенной комнате, приобрело хоть какой-то оттенок волшебства и романтики.

Единственной проблемой стало то, что вожатые Иван да Марья просили за свои услуги слишком высокую плату. В меню столовой и близко не было того, что можно назвать вкусным, и у нас с собой тоже. Наверняка это было у детей, несмотря на то что хранить еду в корпусе запрещалось. И если как следует потрясти за ногу Валерку, то из него бы точно высыпалась среднего размера кучка конфет, но отнимать конфету у ребенка, чтобы затащить Сашку в чилаут…

– Да, надо так и сделать, – решила Анька, вставая с кровати.

– Подожди, – я придержала ее за руку. – Есть более честный способ. Мне Наташа рассказала. Надо будет напрячься, но хорошо еще, что эти вожатые не просят ортопедический матрас, упаковку цитрамона или свежие полотенца. Вот тогда бы мы побегали.

Наташа, как Галя, знала все про всех и каждого, но информация, которой она располагала, касалась только мира детей. Она не прошла Женькин кастинг на участие в «Мисс лагеря», потому что у нее не было никакого скандала, но не расстроилась. Перед тихим часом Женька подарил ей заколку – металлическую бабочку с дрожащими крыльями из бисера. Наташу такая компенсация устроила. Более того, бабочка оказалась настолько красивой, что Наташа посчитала, что она осталась в долгу, и решила приплатить сверху дополнительной информацией, ведь она была девочкой очень воспитанной.

– У нее попа слипнется, – сказала Наташа, когда я накрывала ее одеялом. – Если она, конечно, не поделится с отрядом.

– У кого?

Кому-то грозила мученическая смерть, поэтому я села на Наташину кровать и приготовилась ее внимательно выслушать.

Оказалось, что приз победительнице конкурса каждый год был одним и тем же и представлял собой подарочный набор конфет и шоколадок. Количество всего этого было рассчитано на отряд, но в прошлом году «Мисс лагеря» стала какая-то очень жадная девочка, которая ни с кем не поделилась, в результате чего просидела три дня в изоляторе, не снимая короны из фольги даже на ночь.

Существовала небольшая вероятность, что Нонна Михайловна пересмотрит систему поощрений и это полностью исключит возможность попадания победительницы в изолятор, но уже на полднике стало ясно, что этого не произошло.

Не было даже никакой интриги. На самом видном месте, а самое видное место в столовой – это вожатский стол первого отряда, уже с тихого часа стоял разыгрываемый приз – огромная корзина с разноцветными коробками конфет, киндер-сюрпризами, шоколадными зайцами и чем-то еще, чего мы из своей бракованной рощи не разглядели.

Корзина была завернута в прозрачный шуршащий целлофан, перехваченный сверху красным бантом, концы которого исчезали в Маринкиной тарелке с винегретом. На самой Маринке была надета шелковая лента с золотой надписью «Мисс лагеря», и умопомрачительный Сашка, доводя напарницу до белого каления, сминал двумя руками шуршащий пакет, отчего тот противно крякал.

– Просто сектор «Приз» на барабане, – увидев все это, сказал Сережа.