Четвертый корпус, или Уравнение Бернулли

День 20-й

Ровно в девять утра через главные ворота «Гудрона» въехала «ауди» цвета «мокрый асфальт» и остановилась на маленькой насыпной парковке возле служебного «пежо» Нонны Михайловны.

Из машины вышел человек в сером костюме, серой шляпе и черных начищенных до блеска туфлях. Негромко хлопнув дверцей, он направился к калитке, где по договоренности его ждала директриса.

Этого человека звали Иван Петрович Сидоров. Он работал в министерстве, точно неизвестно в каком, но все они были одинаково важны и одинаково далеки от всего, что происходит в подведомственных им организациях. Раз за смену он наведывался в «Гудрон» с проверкой. Она была неофициальной, так как до него здесь уже побывали представители Роспотребнадзора, делегация из администрации ближайшего города и мама Виталика.

По итогам проверки человек из министерства делал устный доклад на собрании таких же людей в серых костюмах и черных туфлях: делился впечатлениями от поездки, которые каждый раз были одними и теми же. Люди в костюмах в нужные моменты качали головами, принимали к сведению, обращали внимание, обещали устранить, выделить, компенсировать, да и забывали о «Гудроне» до следующего года.

Нонна Михайловна знала о формальности этой процедуры, поэтому ни на что не жаловалась человеку из министерства, но и не прятала бреши, чтобы при составлении бюджета на следующий год люди в серых костюмах все-таки вспомнили о нуждах ее лагеря.

Поздоровавшись, она протянула ему руку и повела на территорию. По дороге, раскатанной в пыль машиной с продуктами, человек из министерства шел молча и от скуки пинал шишку, неумело подражая детям. Он думал, что это очень уместно и характеризует его как человека тонкого. Якобы он, такой серьезный и важный, превращается здесь в ребенка.

Нонна Михайловна находила это глупым. Пока они шли, она решила, что в следующем году не поленится и лично уберет с дороги все до одной шишки, чтобы посмотреть, что в таком случае человек из министерства станет делать.

Возле заднего двора главного корпуса они остановились. Здесь начиналась ежегодная экскурсия по «Гудрону», по итогам которой будет составлен устный доклад для людей в серых костюмах.

– Детская площадка, – сказала Нонна Михайловна. – Детей сейчас нет. В это время они завтракают.

Человек из министерства посмотрел на пустые скамейки, бетонное крыльцо на выходе из пищеблока, лестницу с забытой поварской курткой и зевнул.

– Пойдемте дальше, – пригласила Нонна Михайловна.

Отчего-то на нее тоже навалились страшная усталость и скука.

– Наташа, не убегай от меня и надень кепку!

Сердце и так стучит пулеметом, а если еще бежать за этой Наташей, которая хуже Рибока бросается за каждой сорокой, белкой и светлячком, то оно вообще выскочит. Нужно отдышаться, иначе приду вся запыхавшаяся и выглядеть это будет, как будто я всю дорогу бежала к нему сломя голову.

Я выглянула из-за березы и увидела мелькающие за кустами розовые джинсы. Спустя мгновение Наташа выбежала на тропинку с какой-то поганкой в руках.

– Выброси ее скорее! Где мы теперь помоем руки?

– В рукомойнике. Пока не помою, облизывать не буду, – пообещала Наташа и пошла по тропинке, теперь уже никуда не убегая.

Мы шли на фазенду вдвоем в непривычно раннее для прогулок время, но мы не просто шли в гости. После завтрака Анатолий Палыч забрал часть детей на выжигание, некоторые ушли с Глиной Глиничной в Гриб. Оставшихся Марадона увел на второй этаж в комнату с телевизором смотреть матч «Канада – Гондурас». А у Наташи было дело поважнее.

Возле кустов сирени она остановилась. За ними тропинка сворачивала к фазенде, и там уже не будет возможности договориться.

– Ты помнишь, зачем мы идем? – спросила она, наклонив голову.

– За цветами для танца.

– У нас сбываемость два процента! – Наташа грозно топнула ногой. – Нам нужно, чтобы он подарил тебе жвачку. Цветы – это же только предлог.

Эту настырную девчонку совершенно не волновало, что сегодня последний полный день смены и завтра статистика сбываемости все равно обнулится. Ей было жизненно важно, чтобы Ринат подарил мне жвачку.

Я отогнула ветки сирени и тут же спряталась за них снова. Невежливо заявляться без предупреждения, да еще в такое время, когда Ринат может спать или, того хуже, бриться, стоя возле рукомойника по пояс голым.

Увидев мое лицо, Наташа испугалась:

– Там больше нет цветов?

– Нет, то есть да. То есть я не заметила. А есть?

Клумба заметно поредела, но кое-где цветы еще остались, и Наташа сообщила об этом так громко, что Рибок скатился с крыльца с громким лаем, заскользил по траве и завалился на бок в кусты сирени, сломав пару веток.

Ринат повернулся на шум, и я застыла перед ним, как гипсовая пионерка. С его шеи на грудь сбежала блестящая мыльная дорожка и расплывалась теперь на поясе камуфляжных брюк темным пятном. Улыбаясь, он помахал мне станком и позвал на веранду, но я смогла выйти из-за сиреней только после того, как он вытерся вафельным полотенцем и натянул футболку.

– Мы пришли за цветами для танца! – крикнула Наташа. – И еще кое за чем!

Вдвоем с Рибоком они побежали на веранду к рукомойнику, закружились у Рината под ногами, толкаясь, опрокинули на пол таз с водой. Все задребезжало, от страха щенок бросился со ступенек вниз и уронил в космеи приемник, тот зашипел, Наташа засмеялась и, глядя через плечо на прижавшего уши щенка, вдавила сломанный клапан.

– Здрасьте, – сказал Ринат.

Я подошла к поредевшей клумбе, поставила шипящий приемник на ступеньку и повторила просьбу Наташи. Космей осталось совсем мало, и чтобы хватило всем девочкам, придется забрать все.

– Не дам ни одного, – сказал Ринат, спускаясь с крыльца. – Если придешь завтра, а еще лучше дня через четыре, тогда да. А сегодня Зосима Пчельник. Сорвем – ужалят.

Наверное, мое лицо выразило неподдельный ужас, поэтому Ринат поспешил успокоить и меня, и облившуюся из рукомойника Наташу:

– Но ради вас я договорюсь с директором бомбидария.

Разогнав руками возмущенных шмелей, он присел перед клумбой и стал передавать мне один за другим сорванные цветы.

– Как же они теперь? – спросила я, стараясь не сбиться со счета. – Ведь никакие другие цветы так не пахнут.

– Космеи не пахнут, – заметил Ринат, – а шмели летят на цвет. В Лехином календаре вычитал, что их запах чувствует только тот, кто влюблен.

– А как же тогда те шмели, что летят на белые?

– Ну, возможно, на белые летят влюбленные шмели.

К перилам подошла Наташа и посмотрела на меня глазами, какими обычно смотрел Пилюлькин на песок в постели.

– Мы не только за цветами сюда пришли, – поспешила сказать я.

Пользуясь тем, что теперь можно было прятать лицо за растущим букетом космей и Ринат не будет видеть, как я краснею от этой просьбы, я подняла цветы повыше и проговорила скороговоркой:

– Мы гадали на гадалке, и выпало, что ты должен подарить мне жвачку, чтобы сбываемость стала больше двух процентов.

Сквозь сетку игольчатых листьев и тонких стеблей я увидела лицо Рината: сжатые губы, поднятые брови и взгляд, умоляющий бросить эти дурацкие гадания. Но прямо над ним стояла Наташа, у которой совсем скоро окажется ее палочка…

– Если сейчас нет, можешь принести на прощальную дискотеку, – быстро добавила я.

Ринат протянул мне последнюю космею с нежелающим расставаться с ней шмелем и уставшим голосом спросил:

– Что, опять?

Другие варианты в Наташиной гадалке были куда хуже, а на то, что ему было жалко ради меня какой-то жвачки, впору было разозлиться. Поэтому, уже не заботясь о том, покраснела я или нет, я села перед ним по-пацански, как сидел обычно Колян, и с таким же дерзким видом сунула ему в лицо букет:

– Пахнут?

– Да, – растерявшись, сказал Ринат.

– Значит, принесешь!

Между накрытыми к обеду столами тетя Люба провезла тележку с огромным чаном. Человек из министерства скривился от грохота и запаха карболки и сел на предложенное место. Нонна Михайловна выбрала столик у окна, но он все равно смотрел не на настоящие березы с гирляндами из флажков, а на те, что были изображены на бракованных обоях.

– Кто их так наклеил? – спросил человек из министерства. – Ведь это неправильно. Они не должны наклоняться в разные стороны. Либо туда, либо сюда. И что там за время года? Так не бывает.

– Бывает, – безучастно сказала Нонна Михайловна. – Если не хотите щи, можете попробовать биточки с луком. – Она пододвинула ему тарелку со вторым блюдом. – Их особенно любят вожатые.

– Я не голоден, – сказал человек из министерства, но без раздражения. Ему действительно никогда не хотелось здесь есть.

Нонна Михайловна убрала с коленей белую накрахмаленную салфетку и поднялась со стула.

– Тогда давайте зайдем в один из корпусов.

Одним из корпусов всегда оказывался третий, но не потому, что четвертый считался невезучим, а второй представлял собой вспученный улей, а лишь потому, что он был первым на их дальнейшем маршруте.

Заходя в прохладный подъезд, кажущийся темным после яркого дневного света, они столкнулись с Мамой. Та заметила, что человек из министерства несет на своих начищенных туфлях песок в только что вымытый коридор, и уже хотела начать свою игру в гляделки, но, посмотрев в эту серую пустоту, капитулировала и отвернулась.

– Мы ненадолго, – успокоила ее Нонна Михайловна.

Она провела человека из министерства в игровую и отошла к окну, чтобы он имел возможность осмотреться.

– Что это? Сыпь? – спросил человек из министерства и указал на приклеенные к зеленым обоям красные круги размером с блюдце.

– Это помидоры, – пояснила Нонна Михайловна. – Дети делают эмблемы своего отряда и прикалывают их к одежде, когда проходят общелагерные мероприятия. Это игровая третьего отряда. Он называется «Веселые помидорки». Может, взглянете на план отрядных мероприятий? Потом мы вряд ли попадем в корпуса – дети будут готовиться к концерту.

Человек из министерства отрицательно покачал головой и стал смотреть в окно, показывая тем самым, что здесь его больше ничего не заинтересовало.

– Тогда, может, выйдем на природу?

В тихий час на столе в игровой Женька разложил цветы, плойки и раскатал на подоконнике ленты-органайзеры с кисточками. Вика тут же вытащила из специального отделения самую большую кисточку и сдула с нее мелкие блестки себе на ладонь.

– Иисусе! Что ты делаешь?!

Женька замахал руками и забрал кисточку. Совсем рядом на стуле висел тренч от Burberry, приготовленный для номера с Шуфутинским. Блестки могли застрять между тончайшими волокнами кашемира и испортить мягкий дымчатый переход от графитового к антрацитово-серому. Женька снял тренч со стула и осторожно передал Аньке. Верхние ноты аромата Light blue невесомым облаком повисли над протертыми матами и еще не украшенными головами девочек.

– Лучше унеси его отсюда. И аккуратнее, там пуговица на хлястике плохо держится, но ее нельзя подшивать, тогда бок сборкой пойдет. И на подоконник не клади, куски краски могут забиться в пух.

– А еще он лунатит по ночам, и на молоко у него аллергия. Женя, это просто пальто.