Четвертый корпус, или Уравнение Бернулли

День 13-й

Ох уж эти сказочки, ох уж эти сказочники. «Гудрон» – что Пластилиновая Местность в староглиняные времена. В этой истории что хочешь, то и случается: то вроде лепится, а то и не лепится. Но хватит лирики. Здесь пионерский лагерь, а не младшая группа детского сада. Сегодня будут кровь и слезы. По народному календарю – Варфоломеев день. Крестьяне на Руси верили, что на Варфоломея сходится вся нечисть, чтобы после полудня разделить друг с другом уделы. Решали духи на такой сходке, кто будет коров за хвосты дергать, кто коням гривы драть, а кто в колодец полезет, чтобы оттуда младенческим криком кричать.

Не было в «Гудроне» ни колодцев, ни коней, ни коров, вроде и бояться нечего. Зато был Женька, которого в этот день злые духи так задрали и задергали, что впору криком кричать, и совсем не младенческим.

Организатор Октябрьской революции и создатель Российской Советской Республики Владимир Ильич Ленин смотрел со спинки кровати на не служившего в армии Вилле Вало и хмурился. Чтобы Ленин больше не смущал моего Вилле, я подцепила ногой знамя и накрылась им с головой.

– Неужели тебе неинтересно послушать, что приснилось Жене? – участливо спросила Анька и убрала с моего лица алый с золотой бахромой угол.

Участливо это прозвучало по отношению к Женьке, а не ко мне, потому что мне было совершенно неинтересно, что ему приснилось, особенно в семь утра. Аньке, честно говоря, тоже, но Женька каким-то образом узнал, что она привезла с собой сонник, и уже успел пересказать ей все сны за прошедшую неделю, пытаясь узнать свое будущее.

В соннике не оказалось ни читинской казармы, ни говорящих жуков, но зато оказалась рыба, которая приснилась Женьке сегодня ночью. По описаниям она была большая (с Женькину сумку для косметики), цвета «платиновый блонд» и с рыболовным крючком в нижней губе, украшенным крошкой бирюзы, и судя по тому, как ее изображал Женька, громко шлепала плавниками себе же по щекам.

Анька полистала сонник, остановила палец на нужной строчке и демоническим голосом объявила:

– Это к беременности!

Женька вздрогнул и потянулся за пачкой сигарет.

– Иисусе, этого еще не хватало.

– Э, нет! – Я высунула руку из-под знамени и забрала у него пачку Esse. – Тебе теперь нельзя. Ты в положении!

Несмотря на то что рыба снилась еще и к деньгам, Женька все равно расстроился, потому что, как верно подметила Анька, у нас пионерский лагерь, а не нефтяная платформа, и беременность, пусть даже Женькина, более вероятна. К тому же по какому-то странному стечению обстоятельств на зарядке у Женьки начались головокружения и признаки мышечной слабости, а на завтраке еще и затошнило.

На все это я сказала, что мышечная слабость после нескольких бессонных ночей – это нормально, а от овсяной каши с утра тошнит даже Леху, а он точно не беременный. Но Женька все равно продолжал выпучивать глаза, как приснившаяся ему рыба, пока Сережа не сказал ему, что он идиот.

Окончательно успокоить Женьку удалось версией, что его рыба, вполне возможно, символизирует огромных размеров леща, которого получил Виталик от Ленки. В пять утра у него хватило ума заявиться к ней в вожатскую в пионерском галстуке и спеть песню, являющуюся вершиной творчества группы «Гражданская оборона». Это было более правдоподобно. К тому же такого же леща получил и Сашка от Маринки. Всю прошлую ночь она звонила ему на выключенный телефон, бессовестно нарушая «правило ТЭВ», а потом оставила такое гневное сообщение, какое могла написать только Янка Дягилева, третий день разыскивающая своего идейного вдохновителя.

– И собутыльника.

– Леша…

Однако вскоре выяснилось, что сон все-таки нехороший.

После завтрака, когда Мама со шваброй и пустым ведром вышла из четвертого корпуса навстречу пятому и шестому отрядам, замыкающих Женьку с Сережей догнал Леха с топором. Ему нужен был «мужичок покрепче», чтобы помочь нарубить в лесу дров для костра.

Помня, как подвел Женька свой отряд на футболе, Леха решил поднять его авторитет в глазах детей и вручил топор ему, но Женька сначала уронил его себе на ногу, а потом заявил, что сегодня ему категорически нельзя связываться ни с чем опасным.

Я подняла топор и отдала его обратно Лехе:

– Ты бы еще бензопилу принес. А ему и правда нельзя, он у нас в положении.

Леха не стал уточнять, в каком положении Женька, и передал топор Сереже, который, конечно же, согласился нарубить дров и взять с собой больше половины детей. И в этом не было никакого подвига, потому что рубить дрова и забирать половину детей для мужчины нормально. Ненормально быть в положении.

С другой половиной детей мы остались возле корпуса играть в «съедобное – несъедобное». До кружков было еще полчаса, и именно здесь мы договорились воссоединиться через указанное время, чтобы затем отправиться по маршруту «Глина Глинична – Анатолий Палыч».

Игра не клеилась. На каждом съедобном Женьку начинало тошнить, а загадывать все время несъедобное было неинтересно. Но время на улице летит быстро. Совсем скоро, прямо в разгар спора, съедобны ли сосиски «непорочные», из леса со стороны второго корпуса выбежала Наташа и громким криком возвестила, что все плохо.

– Вот тебе и рыба, – в испуге прошептала Анька. – Там что-то случилось!

Желающих первыми рассказать, что случилось, оказалось слишком много, чтобы понять, что же случилось конкретно, поэтому Анька дала слово Наташе, но, когда та схватила себя за горло и упала, сразу же передала его Валерке.

– Сережа отрубил себе ногу! – сообщил Валерка и показал пантомиму, из которой выходило, что сначала Сережа сделал себе харакири, а потом его вырвало.

– Мамочки! – вскрикнула Анька и обернулась на звук падающего тела. – Женя, только не сейчас!

Когда Женьку удалось усадить обратно на скамейку и я дала ему лопушок, чтобы он им обмахивался, к корпусу подбежал Леха с остальными детьми и рассказал, что нога на месте, но рана серьезная.

– В изоляторе он, – закончил Леха свой рассказ, – до завтра так точно.

Теперь Анька испугалась еще больше. Одно дело не замечать подвиги, которые она и подвигами-то не считала, потому что это было нормально, и совсем другое – остаться на сутки без человека, ежечасно для нее их совершающего.

– Нам срочно нужно в изолятор! – Анька схватила меня за руку, потом отпустила и подбежала к Женьке: – Отвести детей на кружки сможешь?

Во время Лехиного рассказа о несчастном случае, который произошел с Сережей в лесу, Женька так интенсивно обмахивался листом лопуха, что тот порвался пополам, и одна половинка повисла на толстом черенке.

– Смогу! – с готовностью сказал Женька, но лопух не выбросил.

Вести детей на кружки было куда лучше, чем идти с Лехой дальше рубить дрова или навещать истекающего кровью Сережу. В этом случае можно было даже потерпеть анекдоты Анатолия Палыча про прапорщиков.

В непривычно стерильном после корпусов изоляторе мы с Анькой долго не решались толкнуть дверь в единственную палату, откуда доносились приглушенные голоса. Я вошла первой. Собрав все оставшееся мужество, Анька прокралась за мной.

Сережа сидел на койке у окна и, выглядывая из-за спины склонившегося над его ногой Пилюлькина, старался улыбаться, чтобы ни в коем случае его непутевая Анька не подумала, что случилось что-то ужасное.

– Рубленая рана, – пробурчал лагерный врач, не поднимая головы, и выбросил что-то в таз.

Закончив накладывать швы, Пилюлькин встал и пропустил нас к Сереже, чтобы мы могли увидеть результат его работы. Выглядел он отвратительно. Придерживая рыжие кудри, Анька склонилась над замазанным зеленкой швом и, заметно побледневшая, выпрямилась.

– Вот к чему это все, – догадалась она. – Но это точно не беременность!

«Че?» – чуть не спросил Пилюлькин.

Рана была настолько глубокая, что под вопросом оказался и день завтрашний. Сегодня не было ни концертов, ни торжественных линеек, одна рутина – кружки, дискотека да пара отрядок, но этой рутиной как раз обычно и занимался Сережа. Он не генерировал ничего выдающегося, но изо дня в день укладывал детей спать, проверял, помыли ли они руки и ноги, завязывал всем шнурки и мазал на хлеб масло, потому что пользоваться ножом многие не умели. И размер этого невидимого подвига, который он молча совершал для всех нас, стал очевиден лишь сейчас.

– Это катастрофа, – прошептала Анька. – А тебе очень больно?!

– Больно, – сказал Сережа совершенно спокойно.

Пилюлькин был категоричен. Сереже нужны перевязки, и сгибать ногу нельзя. Пришлось попрощаться с ним до завтра и взять всю рутину на себя, ведь у нас было тридцать четыре ребенка и Женька в положении.

А его положение было тяжелым. Пока Женька шел по маршруту «Глина Глинична – Анатолий Палыч» и обратно, он тоже осознал, что Сережа выбыл из строя как минимум на сутки, что единственный мужчина на два отряда теперь он и ему придется завязывать шнурки, проверять, вымыли ли все руки, ноги, шеи, и намазывать масло на хлеб…

– Я даже не знаю, где в столовой лежат ножи. – Это было первое, что сказал Женька, когда мы обнаружили его в игровой вырезающим для девочек куколок из журналов.

– На тележке с приборами возле стойки раздачи, – сказала Анька.

Женька отложил ножницы, схватился за лопух, который до сих пор не выбросил, и задал гениальный вопрос:

– А это где вообще?

То, что ситуация критическая и требует принятия мер, стало ясно во время укладывания детей на тихий час. Оказалось, что Сережа, который редко ходил на планерки и занимался в это время отбоем, знал какой-то секрет и, прежде чем разрубить себе колено, ни с кем им не поделился. Скорее всего, у детей была кнопка «выкл», о месте нахождения которой имел представление только он. И только он знал, что если Наташа говорит «конечно», то ни в коем случае нельзя отвечать «конюшня». Это затягивает процесс укладывания еще как минимум на пятнадцать минут.

Женьке достались девочки. Их уложить было легче, но они его так замучили, что он решил откупиться от них шпильками с бусинками, только бы они уснули. Сережа бы так никогда не сделал. Он бы сразу заметил, что бусинки разного цвета, а некоторые отличаются еще и по форме.

Всего лишь час на отдых остался из двух, но Анька запретила тратить его на сон. Она предложила другой способ снять стресс – сходить втроем в бассейн, а на корпусе оставить Коляна. Несмотря на то что Женька боялся воды, а я боялась оставлять на корпусе Коляна, предложение было принято, потому что ничего хуже, чем то, что уже случилось, произойти не могло.

Все утро и половину дня, пока горн на отбой не заставил Коляна выключить музыку, над «Гудроном» звучали песни Игоря Николаева. По просьбе Нонны Михайловны из его репертуара были убраны все композиции, склоняющие молодежь к беспробудному пьянству и разврату, в результате чего остались только три: «Мастер и Маргарита», «Старая мельница» и «Дельфин и Русалка». В последней Анька разглядела поэтическую параллель между судьбами ее героев и историей Женьки с Маринкой. Марина – значит «морская», а Женька виделся ей тем дельфином, который в надежде робкой поцелуя, который так и не выпал ему в игре в бутылочку, нес жемчуга к ее изголовью.