Четвертый корпус, или Уравнение Бернулли

– Корни. С днем рождения, Вика!

Рядом другим почерком было написано: «Какая Вика? Ты што? Дурак?», а ниже: «Сама и дура!»

Это была переписка Валерки с Наташей. Я свернула листок в трубочку, постучала им по столу и уставилась на желтый квадрат окна – «сама и дура!»

Чтобы мне стало еще грустнее, а всем радующимся во втором корпусе – еще стыднее, я взяла с подоконника граненый стакан с расползшейся по стенкам и дну белой свечкой и Женькиной зажигалкой зажгла фитиль. Раздался треск, и стакан бросил на подоконник оранжевый отсвет. Когда первая капля воска скатилась в бесформенную застывшую лужу и тоска достигла своего апофеоза, в вожатскую без стука вошел Колян.

Ему нужна была жига или сига, или хотя бы веник, чтобы подмести в рубке семки, а когда веник неожиданно нашелся за дверцей шкафа, оказалось, что ему нужен чай. На самом деле Коляну было скучно, так же как и мне сегодня. Я пригласила его за пустой стол, где не было никаких праздничных блюд, только чашки с синими женщинами.

– Это че у тебя? – спросил Колян и взял розовое приглашение. – Цветочки рисуешь?

– Это цветик-семицветик, – сказала я, глядя на сводящий с ума желтый квадрат света. – Женька весь день исполнял мои желания, но все они были какие-то дурацкие, как у той девочки. Как там ее звали?

– Женя. Мне мамка эту сказку читала. Последний лепесток самый зачетный. – Колян сам включил чайник и, чтобы чем-то еще занять руки, взял книгу Губанова. – А это тут про че? «Я сослан к Музе на галеры». Куда он послан?

– Сослан, – поправила я. – Это метафора. Так поэт показывает, что его труд тяжел и неблагороден, но при этом он счастлив творить. Там еще есть. Полистай, если интересно. Голубое распятье вен – это запястье, шелуха от семечек – рыбацкие лодки на пруду, черный локон – запятая. А дождь, посмотри в окно, не просто идет, а березы перечеркивает и речку целует. Понимаешь, звук такой от падающих в воду капель, как от поцелуя.

Колян поцеловал нечто невидимое и открыл страницу с загнутым уголком:

«И за плечами у меня ночь,
Словно алый-алый бархат.
И крылья белого коня
Лишь белою сиренью пахнут».

В прочтении Коляна это прозвучало странно: все предложения вопросительные.

– А, я допер! – сказал он, размашисто почесав бритый затылок. – Это про ковер. У моего бати висел такой на стене. У соседей дальняк рвануло, мы им пятно закрыли. А если телик ночью смотреть, то он за плечами как раз и окажется.

Колян показал большим пальцем назад и потянулся к вскипевшему чайнику. От пара запотело стекло, и я написала на нем пальцем: «Пусть придет Ринат». Вряд ли Женька увидит с такого расстояния эту надпись, но у меня остался последний лепесток, и должен же хоть когда-то сработать закон справедливости!

– А я гляжу, ты шаришь, – заметил Колян, сосредоточенно купая в кипятке чайный пакетик. – Посоветуй, че еще почитать.

– «Войну и мир» почитай, – пошутила я и вытерла мокрый палец о платье цвета фуксии.

Колян шепотом несколько раз повторил название книги и серьезно кивнул:

– Заметано. А че там в двух словах-то?

Я засмеялась, оттого что литературные шутки с Коляном все еще не работают, и от моего смеха огонек свечи тоже радостно запрыгал.

– Это же анекдот! Старый-старый анекдот.

– Ну и ладно, – не обиделся Колян, – не рассказывай, так интереснее будет. Какая у нас, однако, беседа выходит. А это че за пассажир там стоит?

Я случайно сделала большой глоток кипятка и, попутно вспоминая Женькины матерные молитвы, медленно повернула голову к двери. В оранжевом прямоугольнике дверного проема стоял Ринат и улыбался открывающейся ему картине: гопник и Красная Шапочка пьют чай и ведут светскую беседу о литературе.

– Я повешу пока, пусть посохнет, – сказал Ринат, вешая ветровку на дверцу шкафа.

Я мгновенно прикинула, что «пусть посохнет» – это уйма времени, выдвинула верхний ящик тумбочки, достала оттуда пачку чая и сунула ее Коляну.

– Че это? – спросил Колян, уставившись на пачку.

– Рассыпуха. Ты же за чаем приходил?

Колян взял пачку, которая была ему не нужна, и посмотрел сначала на меня, а потом на Рината.

– А-а-а, – догадался он. – Малая твоя? Ну тогда, извини, братан, за пассажира. Это вообще-то метафора такая.

Когда Колян ушел, прихватив с собой веник, Ринат подошел к столу и сел так, чтобы ему был виден совершенно неинтересный теперь желтый квадрат окна.

– Ты могла бы выспаться, – сказал он, протягивая мне сложенное пополам розовое письмо. – Но твой очень просил отнести тебе вот это. Там, наверное, что-то важное.

Я развернула листок и почувствовала, что разваливаюсь на части от нежности к дурацкому Женьке. Красивыми вензелями на нем было написано всего два слова: «Пионерский привет». Я вложила листок в книгу стихов и уткнулась носом в спасительную чашку.

– Ты даже не представляешь себе, насколько важное, – пробубнила я в нее. – У меня сегодня получилась настоящая сказка «Цветик-семицветик». Правда, даже последний лепесток я умудрилась потратить на себя.

– У меня тоже здесь сказка, – как-то грустно усмехаясь, сказал Ринат. – «Пойди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что» называется. Жаль, гитару унесли. Как же ты уснешь без Янки?

– О, поверь мне, это не проблема. И если ты настаиваешь на том, чтобы я уснула, просто расскажи что-нибудь. Что угодно. Хоть что есть у Бороды на складе. Мне все равно, лишь бы ты говорил.

Я залезла с ногами на кровать, обняла подушку и стала слушать. Ринат рассказывал про латунные подстаканники, жестяные подносы, сахарницы с дозаторами, раритетные значки, фанерные гербы, пионерские галстуки, советские сервизы на семьдесят персон, деревянные ложки от лучших ложкарей и хрустальные вазы ДХЗ.

Тускло светил уличный фонарь, и казалось, что мы не в вожатской, а в купе поезда, который подъехал к какой-то дальней станции, где люди еще пользуются всеми этими вещами. Перечисляя предметы, трехкопеечные тогда и «штукарь за набор» сейчас, Ринат стучал по столу пальцами, потом, задумавшись, стал стучать по книге, взглянул на нее и запнулся.

– Карты есть старые, политические глобусы, еще с СССР, – продолжил он после паузы. – Таких глобусов больше нигде нет.

Я закрыла глаза, и стук пальцев по столу превратился в стук колес.

День 12-й