Четвертый корпус, или Уравнение Бернулли

День 21-й

3 июля в присутствии всех пионеров, вожатых, кружководов и всего персонала, включая поварят, Маму и Бороду, «ха-хахаю» смену объявили закрытой. Отряды в последний раз прокричали речовки, вожатые сдали Гале рапорты, Нонна Михайловна произнесла речь. Все было как обычно, за исключением того, что возле каждого подъезда уже стояло по «Икарусу», а на флагштоке вместо кусочка неба с лучистым солнцем развевалось трехполосное бирюзово-белое полотнище – флаг Республики Гондурас.

Каждая смена в «Гудроне» открывалась и заканчивалась одинаково: флаг сначала поднимали, а через двадцать дней снимали, чтобы положить его в старинный пиратский сундук, украшенный драгоценными камнями из натуральной пластмассы. Но сегодня в обход всех правил, следуя особому распоряжению директора лагеря, флаг снимать не стали.

Было очевидно, что это опять чья-то шутка, но Нонна Михайловна в обход уже своих личных правил не пришла от нее в ярость. Глядя на то, как дети расходятся по корпусам, чтобы взять чемоданы и приступить к погрузке в автобусы, она продолжала стоять за самой высокой трибуной и загадочно улыбалась.

Сегодня на ней было необыкновенной красоты красное платье с пышными рукавами-фонариками и такими же пышными карманами на пуговицах. Она как будто хотела еще немного задержаться на линейке, чтобы покрасоваться в нем. Ей было немного стыдно за такое желание, но и радостно от того, что было перед кем.

Вместе с ней остались сдавшие Гале рапорт вожатые, Пилюлькин, Анатолий Палыч, Глина Глинична и Лола Викторовна. Все, кроме последней, стояли у ослепительно белого задника и, щурясь, смотрели на развевающийся флаг. Лола Викторовна сидела рядом на раскладном стульчике.

– Нонна, девочка моя, неужели у нас опять сменилась власть? – спросила она и показала кулачком на флаг Гондураса. – Я не успеваю отслеживать. Кто у нас сейчас у руля?

– Жулики и воры, – недовольно ответил Анатолий Палыч. – Эта власть уже никогда не сменится, помяните мое слово!

Пилюлькин перевел взгляд с флага на мясистый нос Анатолия Палыча, определил по степени его багровости, что давление в норме, и снова посмотрел на флаг.

– По-моему, это презабавно, – заметил он. – Однажды, когда мне, как обычно, не спалось, я подошел к окну и увидел в ночном небе солнце. Это был флаг нашего лагеря. А сегодня, обратите внимание, средь бела дня на небе звезды.

Все внимательнее присмотрелись к флагу, точнее к белой полосе, где были изображены пять синих звезд.

– Это какой-то символ. Если хотите – знак, что здесь возможно все. Даже солнце ночью и звезды днем. Кстати, Нонна, – продолжил Пилюлькин, обращаясь к Нонне Михайловне, – я хотел поблагодарить тебя. В последней поставке лекарств оказался хороший седуксен. Сплю как убитый.

Теперь оживилась Лола Викторовна:

– А я не спала, и мне показалось, что ночью стреляли из какого-то залпового орудия. Вы не слышали?

Все покачали головами.

– Ой, – спохватилась Глина Глинична, – я совсем забыла вам рассказать. Неужели вам неинтересно, откуда взялся здесь этот флаг? Оказывается, вчера в матче между Гондурасом и Канадой со счетом 2:1 выиграл Гондурас. Матч вместе с детьми смотрел младший физрук Марадона. Они болели за Канаду, потому что накануне вечером этот Марадона, Галя и Виталик устроили тотализатор и на кону стояла какая-то дорогая форма. Так этот несчастный Марадона мало того что проиграл форму, так еще и стал жертвой издевательств со стороны Бороды. Борода вчера продавал вожатым шампанское втридорога, а Марадона взял на корпус три бутылки, но платить такую цену отказался. И посмотрите, как же тонко тот ему отомстил. – Глина Глинична показала на флаг и продолжила: – Теперь вы спросите, откуда у Бороды этот флаг? Так я вам отвечу, что на блошином рынке на знамена СССР и не такое выменять можно.

– Что?! – воскликнул Анатолий Палыч и схватился за пузырек с обзиданом. – Союз на Гондурас променяли?!

– А я вам говорила, что ночью стреляли, – заметила Лола Викторовна. – Пока мы спали, произошел военный переворот. Нонна, девочка моя, но почему ты все время улыбаешься? Разве тебя все это не волнует? Ты как будто влюблена.

Нонна Михайловна пожала плечами в красных фонариках:

– Возможно. Разве я не могу быть влюблена? А сейчас, если вы позволите, мне нужно в присутствии всех вас поговорить с вожатым первого отряда.

Мы с Анькой разошлись и пропустили ее к ослепительному как никогда Сашке, сдавшему Гале рапорт в последний раз.

– Александр, – сказала Нонна Михайловна, открыто любуясь его румянцем, – посмотрите, какую интересную вещицу я нашла сегодня на линейке. Не объясните мне, что это?

Из пышного в сборках кармана она достала пластиковую пробку от шампанского и протянула ее на удивительно спокойной и не дрожащей ладони.

Сашка по привычке стрельнул бронебойными, которые почему-то дали осечку, и взглянул на директрису, уже не изображая агонию страсти:

– Это воланчик для бадминтона, Нонна Михайловна. Новая модель. Борода вчера привез.

– И много ли партий вы сыграли?

– Одну на всех.

Стоя напротив друг друга, они оба понимали, что говорят сейчас не о воланчиках и не о пробках. Они прощались, возможно, навсегда. Нонна Михайловна положила пробку в карман, где лежали еще пять таких же воланчиков.

– Ладно, что ж, грузитесь в автобусы. И если захочешь, приезжай как-нибудь. Сыграем партию.

Сашка протянул ей руку, и она крепко пожала ее, счастливо улыбаясь.

Вожатская была настолько пуста, что между стенами звенело эхо. Ни постелей, ни штор, ни покрывал – все сдали в прачечную. Матрасы свернуты в тугие рулоны, между кроватями два раскрытых чемодана – мой и Женькин. Половина его вещей оказалась у нас, и теперь он с Сережиным фонариком обследовал шкаф и ванную, чтобы случайно не забыть здесь ничего ценного. В другой руке у него была чашка с ромашковым чаем, и я ждала, когда можно будет положить ее в чемодан.

Я выглянула в распахнутое настежь окно, за которым Анька громко считала детей, садящихся в автобус, а Сережа ловил тех, кто выбегал из задней двери.

– Как думаешь, у них получится?

– Что трудного в том, чтобы посадить детей в автобус? – раздраженно спросил Женька.

– Я не об этом. Я думаю, у них бы получилось, если бы мы поехали на вторую смену. Одна – это слишком мало.

Женька вышел из ванной в откуда-то взявшихся новых кроссовках и джинсах и сел на стул со сломанной спинкой.

– Ты угомонишься? – Он протянул мне чашку с прилипшими к краям цветками ромашки. – Вало своего не забудь.

Я залезла ногами на панцирь и стала вынимать булавки из уголков постера.

– Женя, только ты не ругайся. Мне кажется, что сейчас что-то произойдет и мы все поедем на вторую смену. Я вчера ночью ушла с Ринатом и призналась ему в любви.

– Я очень за вас рад, – сказал Женька и поставил чемодан на колесики. – Пойдем, там все уже погрузились.

– Нет, я призналась в любви не ему. То есть и ему тоже.

– Тогда я рад за вас всех. Пойдем, а то мы точно здесь останемся.

Чашку пришлось бросить в чемодан немытой, и она упала на белый шелк с аппликацией в виде божьей коровки. Маленький замочек на бегунках молний я застегивала на ходу в коридоре. Женька так спешил, что, когда я вышла из подъезда, он уже забросил свои вещи в открытый багажник и запрыгнул в автобус, но тут же выскочил из него обратно.

– Иисусе, – шепотом сказал он и показал большим пальцем на дверь. – Там Нонка. Что ты, говоришь, вчера сделала?

Когда Женьку удалось завести в автобус, усадить на сиденье и на всякий случай пристегнуть ремнем, Нонна Михайловна, все так же загадочно улыбаясь, сообщила, что нам невероятно повезло.

Нам невероятно повезло родиться в удивительной стране. Особенно удивляли последние лет двадцать ее истории, когда на пути к светлому будущему всех так шатало и бросало, что многие чуть не оказались за бортом. Но это закаляет. Несмотря на политический шторм, в котором российские лидеры долго не могли встать на нужный курс, люди продолжали любить друг друга и создавать семьи.

Вера в светлое будущее сохранялась и в лихие девяностые, и даже когда грянул дефолт. Миллионы испуганных россиян, чтобы не испугаться еще больше, посчитали, что темнее всего перед рассветом. А что еще оставалось делать в такие темные времена? Дети дефолта все-таки родились. Их родители были отчаянными, но не отчаявшимися, а иначе в нашей удивительной стране просто не выжить. Однако все это хоть и красиво, но здесь было совершенно ни при чем.

Нонна Михайловна уговорила профком снизить цену на путевки. Отрядов сразу набралось столько, что ей срочно понадобились четверо вожатых на младшие отряды и еще двое на набравшийся четвертый, поэтому в стоящем впереди автобусе Виталик уже умирал от счастья и целовал свою Ленку в плотно сжатые губы.

– Я еду, – сразу сказала Анька и положила руку на спинку Сережиного сиденья.

– Я тоже, – Сережа развернулся и накрыл своей ладонью ее.

Женька молчал и, похоже, чувствовал себя не очень хорошо, потому что вдруг начал хватать ртом воздух и дергать крепление ремня.

– Шесть лет – прекрасный возраст, – говорила тем временем Нонна Михайловна. – Они очень забавные, не заскучаете. Многие не умеют завязывать шнурки и мыться. Но зато будете жить в первом корпусе, а он ближе всех к изолятору. Если что, Аркадий Семенович всегда рядом. Просто переедет к вам.

Она говорила еще что-то про дополнительные родительские дни для младших отрядов и что, так и быть, нам разрешат дежурить по столовой, а Женькины глаза становились все больше и больше.

– Неужели тебе неинтересно, получится у них или нет?

С моей стороны это тоже было какой-то антирекламой, но Женька неожиданно перестал задыхаться.

– Конечно, получится, – уверенно ответил он. – Что сложного в том, чтобы завязать детям шнурки? А я не поеду. У меня мастер-класс в «Персоне», корни отросли и панариций во всю ногу!

– Евгений… – Нонна Михайловна встала с сиденья. – Возьмите себя в руки, на вас дети смотрят. Ведь что бы вы сейчас ни говорили, вы все равно поедете на вторую смену.

Женька тоже попробовал встать, но ремень не дал ему этого сделать. В бессилии он застонал:

– Да почему? Почему? Назовите мне хоть одну причину, почему я должен ехать на эту чертову вторую смену?

– Почему? – Нонна Михайловна слегка наклонила голову. – Потому что вы вожатый, Евгений, и вы должны поехать на вторую смену.

– А-а-а! Иисусе! – Женька стукнул кулаком по спинке сиденья. – Это нечестно! Нечестно! Это скандал!

Это был скандал, который продолжался всю дорогу до Москвы и даже чуть дольше, пока в метро на «Полежаевской» его не стукнуло стеклянной дверью. Впоследствии Анька утверждала, что она отпустила ее случайно, но на месте разбираться не стали, потому что нужно было срочно бежать в травмпункт, где Женьке насовали полный нос ваты и сказали, что теперь ему нужны режим, свежий воздух, питание, богатое витаминами и протеинами, и врачебный уход. К счастью, мы знали одно место, где все это есть.

Но Женька вернулся в «Гудрон» не поэтому. Он был настоящим вожатым, хотя сам этого не понимал и изо всех сил этому сопротивлялся. И он поехал не только на вторую смену, но и еще на шесть, включая одну зимнюю, когда он практически спас Новый год.