Четвертый корпус, или Уравнение Бернулли

День 8-й

Ночью Женьке приснился кошмар. Этот кошмар снился ему часто, и больше всего на свете он боялся, что этот сон когда-нибудь сбудется. Чтобы этого не произошло, Женька пошел на военную кафедру. Но! Поскольку это не давало стопроцентной гарантии, что жизнь его теперь всегда будет переливаться перламутром и не приобретет однажды оттенок аспарагуса, после каждого такого кошмара он выполнял специальный ритуал. О нем ему рассказали знакомые, с которыми он посещал мастер-классы по архитектуре бровей и которых почему-то мучили точно такие же кошмары.

Итак, для того чтобы сон не сбылся, нужно налить в стакан холодной воды и растворить в нем три ложки соли. Затем, глядя на свое отражение в зеркале, произнести специальные слова: «Луна-сестричка, вот тебе водичка, раствори сон в воде, чтоб не снился мне, а хаки и кирзу унеси в…» В общем, далеко.

После этого половину соленой воды нужно выпить, а остальное выплеснуть через левое плечо. Сделать это несложно, поэтому когда Женька проснулся от своего же крика, то сразу успокоился и пошел в ванную, где все уже было заранее приготовлено. Делов-то!

Но как раз в это время по коридору четвертого корпуса с коробкой градусников в руках шел Пилюлькин. Он давно страдал бессонницей, и то, что другие люди при ненормированном рабочем дне в семь утра могут спать, ему уже казалось странным. Об этом он вспомнил, только когда поднялся на этаж, но внезапно услышал голос в крайней по коридору вожатской и понес свои градусники туда.

Вожатская была мужская, поэтому в ванную, откуда доносился голос, он вошел без стука. И напрасно, потому что первое, что Пилюлькин увидел, когда открыл дверь с висящим на ней банным халатом из турецкого отеля, было перекошенное Женькино лицо в зеркале, а второе – летящий в него ночной кошмар…

– И что, он тебе ничего не сделал?! Даже ничего не сказал? – Я вылезла из-под одеяла и натянула на колени футболку.

Пилюлькин сказал много чего, но Женька отключил каталонский.

– Он только сказал, что у него своих проблем хватает, и дал градусники.

Градусники лежали теперь на нашем столе и сверкали на солнце, как тающие сосульки. Одной рукой Женька задумчиво перебирал их, другой вращал граненый стакан, от которого по столу разбегались брызги теплого света.

– Ну и не переживай. После того что было вчера на планерке, вообще странно, что он принес градусники. Получается, что в бассейн мы все-таки идем?

Женька пожал плечами. Все это время он думал, можно ли считать ритуал завершенным, если соленая вода была выплеснута не на пол, а на халат лагерного врача, и сработает ли он, если сам Женька после этого был послан приблизительно туда же, куда отправились хаки и кирза. А Пилюлькин вообще про это забыл. У него был свой кошмар, но он не знал от него заговора, поэтому каждый год этот страшный сон сбывался.

Несколько лет подряд лагерный врач вел борьбу с гудроновским бассейном, с тем зданием, расположенным за складом, на двери которого висел так радующий его замок. Как педиатр Пилюлькин не был против водных процедур, но не в условиях, предлагаемых «Гудроном», поэтому боролся именно со зданием и с Нонной Михайловной, которая в этой борьбе была на стороне ненавистного строения.

Изначально в проекте лагеря бассейна не было, но в лагере N, где все до зубного скрежета хорошо, он был: с морской водой, панорамными окнами и пальмами в кадках. Сама Нонна Михайловна его не видела, но ей рассказывали.

В один из дней ей надоело слушать рассказы про лагерь N, и она решила, что построит у себя бассейн ничуть не хуже, но денег на кадки с пальмами не хватало. Тогда Нонна Михайловна написала письмо в вышестоящие инстанции с просьбой выделить на исполнение ее мечты определенную сумму денег и стала с нетерпением ждать положительного ответа. И каково же было ее удивление, когда вопреки обычному положению дел ответ не заставил себя ждать два года, а пришел уже к следующему лету.

Однако оказалось, что на выделенные государством, как выразилась сама Нонна Михайловна, шиши можно построить только открытый бассейн, а не крытый, что не принесло бы детям радости в ожидаемом их родителями объеме и не позволило бы увеличить стоимость путевки в лагерь вдвое.

Целую неделю Нонна Михайловна думала, как выйти из этого положения: составляла сметы, посылала запросы, советовалась с лучшими специалистами по детскому отдыху, пока один из них не сказал ей: «Да чего тута думать-то? Вот сюды и ах!»

Решено: быть бассейну! Пусть с некоторыми отклонениями от сметы и незначительными нарушениями санитарных норм, но сами виноваты: нечего экономить на детском отдыхе.

В первый раз Пилюлькин заподозрил неладное, когда Нонна Михайловна категорически отказалась строить здание бассейна за стадионом, что позволило бы объединить эти два сооружения в спортивный комплекс с каким-нибудь оригинальным названием типа «Вымпел» или «Кумпол», и настояла, чтобы он находился за складом, в непосредственной близости к корпусам. Именно к корпусам, а не к неиссякаемому и бесплатному источнику воды – ручью. Чего тута думать-то?

Во второй раз Пилюлькин усомнился в разумности идеи с бассейном, когда ответственным за это сооружение и его эксплуатацию Нонна Михайловна назначила старшего физрука. У этого назначения было два огромных минуса. Один заключался в том, что Леха мог работать в лагере только в течение одной из летних смен, ради чего брал отпуск на своей основной работе, а в его отсутствие старшим физруком становился Марадона, ничего не понимающий ни в бассейнах, ни в чем-либо вообще. Но и Леха со своей задачей справлялся из рук вон плохо: не заботился о стерильности и не соблюдал температурный режим, а всем на это было почему-то начихать.

– Нонна, это же рассадник инфекции! – стонал Пилюлькин на каждой планерке. – Грибок стопы, кишечная палочка, стафилококк!

– Аркадий, – отвечала Нонна Михайловна, – на вот, съешь конфетку. Ты же любишь такие.

Пилюлькин такие любил, но не настолько, поэтому за все время своего существования бассейн четыре смены простоял закрытым. Самовольно Пилюлькин закрыть его не мог, но у него была верная помощница – СЭС, в народе – медицинская милиция, на которую он всегда мог рассчитывать. Но в прошлом, 2004, году случилось страшное: СЭС расформировали. Или переименовали в Роспотребнадзор. Или переподчинили другому министерству. Никто точно не знал, что произошло и кто теперь будет контролировать качество воды в бассейне «Гудрона», поэтому на время, пока все не утрясется, то есть на ближайшие лет десять, ответственным за все с полным перечнем полномочий, правом подписи и печати фактически опять становился Леха.

– Нонна…

– На вот.

И все же Пилюлькин не сдавался, хотя и был теперь один в поле воин. В эту смену он выиграл целую неделю простоя, пока лаборатория Роспотребнадзора писала ответ, что в присланных на анализ пробах воды стафилококка не обнаружено, а заодно и вопрос, почему всем этим занимается лагерный врач, которому по инструкции этим заниматься не положено.

– У нас для этого Леха есть, – сказал на вчерашней планерке Сашка и с вызовом посмотрел на Пилюлькина.

Нонна Михайловна придержала врача за халат и, улыбаясь присутствующим, процедила:

– Бросаться будешь на кого-нибудь другого.

Тогда Пилюлькин достал из кармана последнюю гранату – две свернутые в трубочку анкеты: Женькину и Виталика.

– Нонна! У тебя вожатые плавать не умеют. О какой безопасности на воде может идти речь?!

– Как же так? – всплеснула руками директриса. – Вожатые должны уметь плавать. Но ведь они научатся, правда?

– Конечно, – сказал Сашка. – У них вся ночь впереди.

Женька отодвинул от себя пустой стакан и стал смотреть, как красиво блестят на солнце ртутные термометры.

– Еще он просил забрать Марадону и сказал, что зарядку сегодня будут проводить вожатые, потому что оба физрука будут заняты в бассейне. Только можно я не пойду, а?

– Куда – на зарядку, в изолятор или в бассейн?

Женька обнял коробку с градусниками, лег щекой на горячие сосульки и закрыл глаза.

– Никуда.

Забирать Марадону пошли мы с Анькой. К назначенному времени мы опоздали, так как Женька слишком долго заполнял температурный лист, поэтому когда мы с коробкой градусников и засохшим караваем появились на бетонной дорожке, Марадона и Пилюлькин на нее уже вышли.

Марадона морщился от боли в туго стянутой бинтами ране, а Пилюлькин ходил вокруг и подавал ему костыли, которые почему-то все время с грохотом падали на бетон.

– В бассейн не ходи сегодня, – сказал Пилюлькин, когда ему наконец удалось зафиксировать оба костыля. – Решишь с вышки прыгнуть, а у меня хлорэтил закончился.

Марадона начал возражать, что это полностью исключено, потому что у него имеются разряд по прыжкам в воду, пояс, грамота и медаль «Золотые плавки Электростали» по нырянию в глубину, которая у гудроновского бассейна была метр двадцать, но, взглянув на нас с Анькой, замолчал. Впервые ему не захотелось так откровенно врать.

Анька преподнесла ему каравай, держа откусанным лебедем к себе, чтобы его не было видно, а я трогательный букет полевых цветов.

– Это тебе, – сказала Анька.

– Спасибо! – Марадона улыбнулся, протянул руки к караваю, и оба костыля с грохотом упали на дорожку.

– А это вам, – сказала я и передала Пилюлькину подписанный Женькиными вензелями температурный лист.

– Спасибо, – ответил Пилюлькин, но не улыбнулся, потому что напротив каждой фамилии стояли цифры 42,5. Температура у детей оказалась выше, но шкала закончилась.

– Господи, – сказал Пилюлькин, когда мы с Марадоной загремели по дорожке в сторону линейки. – Пусть хотя бы сегодня все будет хорошо.

И все должно было быть хорошо, потому что сегодня единственным общелагерным мероприятием, не считая вечерней дискотеки, был бассейн, а ответственным за него с полным перечнем необходимых полномочий, правом подписи и печати был Леха. А разве может что-то пойти не так, когда он за главного?

В мае Лехе исполнилось тридцать пять, но свои дни рождения он перестал отмечать в восемнадцатилетнем возрасте. Это вовсе не означало, что он остановился в своем развитии на уровне Виталика, который по поручению Марадоны несет сейчас из корпуса два ведра горячей воды, чтобы вылить их в стремительно остывающую чашу бассейна. Но и в брюзжащего сорокапятилетнего Пилюлькина Леха вряд ли когда-нибудь превратится. Он и в тридцать пять горел, как пионерский костер, не только свет, но и тепло дающий.

Леха был знаком с Нонной Михайловной давно, еще со своего детства, но его пионерская юность, за которую он успел побывать вожатым, физруком, поваренком и всеми ими сразу, прошла в другом лагере. Назовем его «Приозерный», хотя это и неправда. Кстати, фамилия у Лехи тоже не Гуляев, но раз уж он так боится злых духов, то пусть за всех нас перед ними отдувается Женька Измайлов.

«Приозерный» Леха любил, как, наверное, любят свой первый военный гарнизон, в котором все прекрасно: и титан в туалете, и газовый баллон на кухне, а особенно то, что тебе двадцать пять. Или как девчонку из соседнего подъезда: нескладную, с разбитой коленкой, горько пахнущую ландышевым мылом. Где такое мыло можно сейчас найти, не подскажете?