Четвертый корпус, или Уравнение Бернулли

– Хочешь, фокус покажу? Как рукой снимет, – сказал Борода и снял с Женьки вонючую телогрейку. – Замерзла, кажись, краса твоя с голым пузом-то.

Гремя калошами, он подошел с телогрейкой к столу и набросил ее Маринке на плечи. От запаха и навалившейся тяжести та скривилась и из куколки превратилась в некрасивую и вечно недовольную простушку. Рядом сидела Анька и Татьяна в таких же телогрейках, потому что от земляного пола тянуло сыростью, но они их так не портили.

Взглянув на сморщенный нос кнопкой и отчего-то постоянно мокрую нижнюю губу, Женька отвернулся к черенкам лопат и стал стучать по одному из них пальцем. Он думал, что Борода сейчас снова загремит калошами и продолжит этот разговор или, чего доброго, расскажет какой-нибудь из своих анекдотов, но среди своих бесценных раритетов Борода сам оказался раритетным человеком. Не сказав больше ни слова, он вернулся к раскладушке, а Женька – к столу. Рукой, может, и не сняло, но легче стало.

Я протянула ему свою вилку, которая была мне больше не нужна.

– Остыло уже, но давай, – сказал Женька.

С размаху он вонзил вилку в самый центр сковороды с остывшей картошкой и вытащил оттуда слипшийся и подгоревший до черна шмат.

С пирамиды коробок и кучи валенок раздался смех, Сашка перехватил вилку и начал размахивать ею над столом. От смеха он не мог встать и погружался все глубже в гору валенок.

– Маринка! – закричал он оттуда, найдя в себе силы поднять только голову. – Я страшно извиняюсь, но он у тебя все так же хорошо делает?

Маринка еще больше выпятила мокрую губу.

– Что ты имеешь в виду? – проныла она.

Обернуться и посмотреть наверх в тяжелой телогрейке ей было неловко, поэтому она обращалась к руке с вилкой.

Вместо Сашки ответила Анька:

– Он имеет в виду, что Олег плохо жарит, – сказала она и с хрустом откусила соленый огурец. – Только это.

Стало так тихо, что можно было услышать, как на раскладушке возится Борода. Чтобы пауза не затянулась и где-нибудь не рвануло еще сильнее, Галя начала что-то чирикать на исписанном листе, а Сережа забарабанил пальцами по столу. Эдуард заметил, что в отпущенное на подготовку к вожатнику время мы занимаемся личными вопросами, не имеющими отношения к делу. Не имеющими отношения к делу.

– И что?! – неожиданно гавкнула Ленка. – А по-моему, это смешно. Олег плохо жарит! Ха!

Зажмурившись, она стукнула тяжелыми кулаками по столу и загоготала так громко, что задремавший Борода проснулся и от испуга начал кашлять. Никто никогда не слышал, как Ленка смеется, и достоверно не знал, может ли ее что-то рассмешить вообще, поэтому глаза, как у филиппинского долгопята, теперь были у всех, включая Маринку.

– Вожатник, – был вынужден напомнить Эдуард, – времени категорически нет. Категорически нет.

– Как это нет? – удивилась Галя. – Два часа еще.

Но сразу же после ее слов в замке на двери склада дважды повернулся ключ.

То, что дети так быстро найдут ключ, ни в чьи планы не входило. Путешествие по станциям, которые специально были разбросаны по разным концам лагеря, должно было занять не меньше двух часов, но на первой же из них Вова сообщил всем, что может добыть ключ от склада за более короткий срок и с гораздо меньшими трудозатратами, если, конечно, кому-то вообще нужны эти вожатые.

В прошлом году на заднем дворе, за пищеблоком, Нонна Михайловна распорядилась установить детскую площадку для младших отрядов. Она включала маленькую карусель на четыре места, железную паутинку, качели на цепочках, песочницу, горку и две лестницы. Место здесь теневое, приятное. Но в этом году площадка простаивала, как и первый младший корпус. Только однажды, если верить Бороде, на нее забрели какие-то девочки и увидели падение дядьки на асфальт с крыши главного корпуса.

Сегодня утром, когда вернувшийся из Дубны Анатолий Палыч занял диван в комнате для просмотра телевизора и попросил Вову задернуть шторы, Вова посмотрел в окно и увидел, как Леха с Марадоной что-то закапывают в песочнице.

Мероприятие оказалось под угрозой срыва, и Леха не нашел ничего лучше, чем предложить перепрятать так быстро найденный ключ и все-таки пройти все станции с первой до последней. Первый отряд с таким предложением согласился, но с условием, что перепрятывать будут они, и за пределами лагеря.

Понимая, что в таком случае ключ найдут, дай бог, к закрытию смены, Леха предложил компромисс: три станции, а дальше – кто быстрее добежит до крайней у прохода трибуны стадиона.

– Так ключ под трибуной? – удивился Вова. – Я думал, что он в песочнице.

Леха закрыл лицо руками, чтобы не сказать неприличное слово, и промычал что-то невнятное. Из песочницы они с Марадоной утром брали песок, чтобы наполнить им мешочки для метания, которые понадобились бы на последней станции. Марадона с Галей весь тихий час шили эти мешочки, потому что Нина Федоровна, кружковод по мягкой игрушке, в грубой форме отказалась это делать, а ключ они спрятали под трибуной, где и была оборудована последняя станция.

Все это нашептали Эдуарду его голоса в голове, потому что иначе объяснить, почему он так торопил со сценарием, было невозможно. Пока Женька стоял в лесу из черенков лопат и занимался личными вопросами, не имеющими отношения к делу, Эдуард, который все свои личные дела давно закрыл, вывалил на стол методички и ткнул в одну из них длинных пальцем. У них у всех длинные пальцы, чтобы ими можно было держать собрание сочинений Фейхтвангера в двенадцати томах. В этой методичке был описан способ подготовить любой концерт, если времени на это категорически нет.

За то время, что поворачивался ключ и тяжелая дверь со скрипом ползла по земляному полу, сшибая лопаты, Эдуард предложил каждому вожатому от отряда вытащить по вещи из любой коробки или ящика. А дальше – вся ночь впереди, чтобы придумать с этой вещью номер.

Виталик сразу же бросился в самый дальний угол и вытащил из какого-то пакета то, с чем номер было придумать затруднительно, а Борода вообще закричал: «Положь, расколотишь!» Со второй попытки Виталик вытащил шляпу мушкетера и довольный вернулся к Ленке, которая сразу перестала смеяться над тем, что Олег плохо жарит, и отвесила ему подзатыльник. Это означало, что Виталик опять взял что-то не то и придумывать с этим номер теперь будет сам.

Маринка вытащила из коробки, на которой сидела, белую простыню, и Галя на всякий случай крикнула: «Всем молчать!» Сам Эдуард – упаковку китайских золотых вееров, одним из которых Борода отмахивался от мух, а нам с Анькой снова достались русалочьи платья и волшебные палочки из карандашей и дождика, которые Сережа специально отнес на склад, чтобы Наташа ими больше никому не угрожала.

Эти вещи пролежали на столе в вожатской весь вечер, пока после отбоя их не взяла Анька. Она аккуратно разложила их на своей кровати и стала гладить ладонью русалочьи хвосты. Пайетки под рукой шуршали и переворачивались то зеленой, то серебристой стороной.

Я села на стул со сломанной спинкой и обняла ладонями горячую чашку.

– Ты точно решила, что с Сашкой все кончено? Сегодня последняя ночь, вы могли бы поговорить.

Чашка обожгла пальцы. Я подула на них и начала складывать в стопку блокноты, списки, какие-то ненужные бумажки, потом проверила, не надо ли долить воды в стакан с единственной космеей. За занавеской обнаружился пакетик с семечками.

– Опять кто-то принес эти семечки! – уже жалея, что завела эту тему, сказала я. – Надо обязательно сказать Коляну, чтобы он больше не приносил эту заразу, потому что потом везде валяется шелуха и Мама ругается так, что хочется втянуть голову в плечи и пускать слюни. А если в темное время в вожатской горит свет, то Пилюлькин из своего окна может увидеть этот пакетик и прийти с проверкой. Как мы объясним, откуда он?

– Ничего не кончено, – сказала Анька. – Ничего не кончено, потому что ничего и не было.

Она произнесла это спокойно, но нос вдруг стал красным, глаза широко открылись, и мокрые предатели приготовились прорвать оборону из густо накрашенных ресниц.

– Он просто все это время был не против, – продолжила она каким-то сдавленным фальцетом. – Даже не то чтобы за. Не против, и все. А я так не хочу. Я хочу, чтобы меня любили вопреки и несмотря ни на что. «Не против» – это слишком мало. Слишком. Он ведь даже не понял, на что я обиделась… Конечно! Я ведь каждый раз так млела под утро на его плече, всегда улыбалась, как дура, благодарная непонятно за что. Знаешь, что его больше всего удивляло? Что, вылезая из его постели, я заворачивалась в покрывало, чтобы дойти до ванной. Я стеснялась его, как девочка! В глаза боялась посмотреть и вместо этого делала вид, что мне интересно считать пальцем звенья на его цепочке. А когда я однажды спросила, значит ли это для него хоть что-то, догадайся, что он ответил? «Аннет, у нас же пионерский лагерь, а не мыльная опера». Смеясь так. Шутка это такая!

Анька закончила и уставилась на меня широко открытыми глазами – двумя полными ведрами слез, готовыми опрокинуться в любую секунду. Я засуетилась и опять начала перебирать бумажки и списки. Часы показывали 23:00. Планерка заканчивалась, скоро должны были прийти Женька с Сережей. Надо было что-то делать.

– И что теперь делать? Как там? Кулаком по столу? Выйти в люди? Ну или давай накрасимся, мужики мы или нет?!

Анька встала с кровати. Она тоже решила прибегнуть к проверенному средству – подумать, что в такой ситуации сделал бы ее папа.

Василий Николаевич Куприянов был полковником, только не ВВС, как мой, а РВСН, и что-нибудь придумал бы, окажись он в такой ситуации. Только вот беда: вряд ли хоть один из мужественных полковников РВСН когда-либо страдал от того, что у него не срослось со смазливым балаболом.

Анька заплакала. С первым вырвавшимся всхлипом из ведер-глаз выплеснулась сразу половина всех сдерживаемых слез. Они текли по щекам бесконечным потоком, даже не разделяясь на дорожки. Это продолжалось несколько мучительных минут – вторая часть подружеского долга, которую мы ненавидели, но тоже каждый раз смиренно выполняли. Когда поток иссяк, Анька зажмурилась, как будто хотела выжать все до капли, а потом снова широко открыла глаза с отпечатками туши на веках.

– Кажется, все, – выдохнула она наконец, затем взяла со стола мой цифровик и пролистала несколько фотографий назад. – Вот, посмотри, какой он здесь.

На снимке Сашка сидел на пирамиде из коробок. В одной руке вилка с огурцом, в другой – хрустальный стакан. Треугольник румянца, одна бровь чуть выше, два бронебойных бьют точно в цель.

– Ты обратила внимание, как он с Маринкой поступил? – спросила Анька. – Выставил ее полной идиоткой, а она, между прочим, его напарница. Когда все стали смеяться, он ржал громче всех. Да если бы про меня кто-нибудь что-то подобное ляпнул, его бы Сережа по полу размазал.

Я попробовала представить, как кого-то по полу размазывает Женька, и не смогла. Анька прочитала мои мысли.

– Я имею в виду землян. А зачем он столько презервативов с собой взял? Вот как думаешь, наши взяли?

– Ты предлагаешь у них спросить?

Анька засмеялась и, по крайней мере внешне, превратилась в обычную себя, а я уставилась в погасший экран цифровика и задалась странным, как будто ударившим вдруг по лбу вопросом: «А взял ли их Ринат?»