Четвертый корпус, или Уравнение Бернулли

– Кого? – спросил Виталик и, подозрительно прищурившись, посмотрел на нас с Анькой.

«Кем же окажутся эти две прехорошенькие вожатые, – как будто думал он, терзаемый загадкой директрисы, – жертвами клеветы или жертвами общественного темперамента?»

На самом деле Виталик вспоминал, выключил ли он свет в вожатской, и гадал, кто же приписал к Ленкиной записке слово «сволочь». Но нам с Анькой очень хотелось, чтобы за нас переживал хоть кто-то.

– Да таджикам они вожатскую сдают, – сказал Сашка. – Пятихатка за ночь.

– Он обнаружил там их напарников, лежащих вместе с ними в кроватях. Полуголых!

Виталик испуганно ойкнул. «Все-таки жертвы общественного темперамента, – наверняка подумал он. – А ведь Ленка меня предупреждала. Да и мама тоже».

– Ну и что? – сказала Маринка. – Вы же сами говорили, что вожатый – существо бесполое.

– Очень даже полое существо вожатый, – ответила на это Нонна Михайловна, продолжая свой путь между рядами.

Дойдя до Сашки, она повернулась к нему спиной (вдруг он еще не видел дорожку стекляруса, мы же по этому поводу здесь собрались), затем подошла к своему столу и указала ручкой на таинственный предмет, накрытый вышитой салфеткой.

– Но самое страшное он увидел у них на столе. Угадайте, что это было?

– Самогонный аппарат, – уверенно сказал Сашка. – «Крепыш с банкой».

Выдержав паузу, Нонна Михайловна сдернула салфетку, и на фоне папок, стопок бумаг и стаканчиков с карандашами материализовался наш бежевый Tefal. Маленький и абсолютно беззащитный.

– А теперь попробуйте угадать, – зевнув, спросила Нонна Михайловна, – что они в нем всю ночь варили?

– Неужели холодец? – предположил Сашка.

Нонна Михайловна устало опустилась на стул и опять взглянула на чайник.

– Ладно, – сказала она и небрежно махнула рукой в сторону двери, – самой надоела эта…

– Фанаберия, – с умным видом подсказал Женька.

– …сделайте концерт ему хороший. И вот еще что. Цветы в вожатские не носите больше. У детей может быть на них аллергия.

Загремели стулья. Нонна Михайловна накрыла чайник салфеткой и подперла ладонью щеку. На спине, туго стянутой красным крепом, изогнулась дорожка стекляруса, гудящие ступни покинули тесные лодочки.

– Не знал, что на ромашки бывает аллергия, – как будто сам себе сказал Сашка, задвигая бедром стул.

– Конечно, бывает, – то же как будто сама себе сказала Нонна Михайловна. – В прошлом году Галина в Грибе опоила одного своим чаем. Еле откачали.

Внезапно дорожка из стекляруса натянулась, как струна, и директриса крикнула в уже опустевший холл:

– Постойте, Александр, а откуда вы знаете, что это были именно ромашки?

О том, что у Яны папа – психиатр, Женька узнал последним, и это было странно, потому что она говорила об этом чуть ли не каждый день, награждая всех психиатрическими диагнозами. По ее мнению, в первой палате, где жил Валерка, все страдали идиотией, а их соседи вследствие этого – компенсационным неврозом. Далее находились палаты шизофреников, параноиков и жертв психогенного зуда. У нас, скорее всего, тоже были какие-то диагнозы, но знали о них только три имбецилки, проживающие с Яной в одной палате.

Однажды она попросила почитать ей стихи Губанова. Сначала мы с Анькой восприняли ее просьбу как шанс разобраться в его непостижимом творчестве, но поскольку Янин папа был психиатром, а не литературоведом, то Губанов открылся нам с несколько неожиданной стороны. После этого мы настоятельно попросили ее больше не ставить никому никаких диагнозов, но сегодня был особый случай. Она должна была помочь нам понравиться одному чуткому и добрейшей души человеку, страдающему обсессивно-компульсивным расстройством.

С высокой долей вероятности можно было утверждать, что доктор Волобуев не сумасшедший, иначе бы после всего случившегося мы уже летели в крапиву с крыши корпуса, а не думали, чем порадовать его на концерте. Он всего лишь выполнял инструкции, которые спускались сверху, а там никого не волновало, что зеленеющий самовар в сочетании с гранеными, а не с пластиковыми стаканами и банный день раз за смену – это уже само по себе безумие.

– Вы должны извиниться за свой песок в постелях, – уверенно сказала Яна, – иначе у вас разовьется комплекс вины, а мой папа говорит, что это приводит к развитию психосоматических заболеваний, вылечить которые очень сложно.

В игровой, где проходила подготовка к концерту, было полно впечатлительного народа, поэтому по ровному кругу из сидящих на матах детей пробежал нервный шепоток, закончившийся громким Женькиным «Иисусе!».

– Да фигня это все! – крикнул Валерка. – Вот мой папа говорит, что если не извиниться, то будет болеть попа, а это, я вам скажу, гораздо хуже и не лечится вообще.

Никто не хотел, чтобы у кого-то развилось что-то непонятное или заболела попа, поэтому все согласились, что извиниться надо. Вот только сделать это нужно было задорно, со сцены и желательно всем вместе.

– Нормально, – сказал Валерка. – Песок у них, а пляшут все.

С разницей примерно минуты в три то же самое сказали Маринка Сашке, Ленка Виталику, весь второй отряд Эдуарду с Татьяной и Марадона Гале с нарисованными усами.

– Но ведь сегодня Митрофан… то есть День медицинского работника, – возразила Анька. – Нам все равно пришлось бы делать этот концерт. Тут всего-то надо немного изменить тональность.

С еще меньшей разницей во времени то же самое сказал Сашка Маринке, Виталик Ленке, Эдуард с Татьяной всему второму отряду и Галя Марадоне, правда, тот не понял слова «тональность».

– Если участвовать будут все, – добавил Сережа, – то весь тихий час вместо сна мы будем репетировать.

То же самое сказали Сашка Маринке, Виталик Ленке и Эдуард с Татьяной всему второму отряду.

– Вот радость-то, – ответил на это Марадона Гале.

– Мы согласны! – решил за всех Валерка. – Разок можно и сплясать.

Подготовка к хорошему концерту от подготовки к обычному ничем не отличается. Разве что все волнуются больше, чем надо, поэтому в уже утвержденный сценарий начинают вносить совершенно ненужные изменения. То, что они были не нужны, выясняется уже потом, но на этапе своего зарождения даже самая дурацкая идея кажется гениальной.

Чаще всех такие идеи генерировал Виталик и очень расстраивался, когда Ленка не давала проявиться его творческой натуре и рубила на корню предложения устроить в игровой муравьиную ферму или провести конкурс фигурок из редисок. На объяснения, почему в условиях детского лагеря невозможно провести соревнования по плевкам кузнечиками, уходило много Ленкиного терпения, но иначе Виталика было не остановить.

Сегодня была другая ситуация. Мероприятие оказалось настолько важным и ответственным, что Ленка, не имея уже терпения что-либо объяснять, на время репетиции отправила Виталика в вожатскую спать, чтобы тот случайно что-нибудь не сгенерировал. Но Виталик все равно не удержался.

Как следует разбежавшись в проходе между рядами кресел актового зала, Виталик чуть не сбил нас с ног и налетел на Женьку.

– Я хочу сделать Ленке сюрприз, и ты должен мне помочь!

– Полегче, – просипел Валерка, – здесь люди ходят.

За Виталиком паровозом выстроились его дети, один из которых щелкнул Валерку по носу и тут же получил в ответ плевок на джинсы.

– Люди ездят на верблюде! – крикнул обидчик, и Валерка полез через кресла разбираться, кто там на чем ездит.

– По-моему, Ленка не любит сюрпризы, – заметил Женька, косясь на завязавшуюся между рядами кресел драку. – Да и времени уже нет. Мы четвертыми выступаем.

– Это будет хороший сюрприз, – настаивал Виталик. – Ленка одна с детьми весь тихий час номер репетировала, и если ты сделаешь моим грим, она обрадуется. К тому же это ведь из-за вас мы тут все корячимся.

Уперев руки в бока, Виталик высоко задрал нос, чтобы мы еще раз осознали всю глубину своего падения, и приготовился рассказать нам то, о чем его предупреждала мама.

– Начинается, – простонала Анька, вытаскивая из кучи дерущихся Валерку. – Ты теперь всю жизнь будешь эти пельмени вспоминать?

Тряхнув кудрями, она отвернулась к сцене, но вместо того чтобы обидеться, застонала от нахлынувшей на нее нежности. Под аркой из белых шариков одетый в белоснежную тогу, завязанную на плече таким образом, что штемпели «голова» и «ноги» оказывались на нужных местах, стоял сам сын Зевса, сребролукий Феб Сияющий, бог-врачеватель Аполлон Лучезарный и куском изоленты приматывал к микрофону оторвавшийся провод.

– Долбанет! – крикнул Сашка в зал. – Еще давай!

– Сам такой! – ответил ему Марадона и бросил моток изоленты.

Сашка поймал его двумя руками и продолжил чинить микрофон, оставив сидящую в зале Нонну Михайловну в полной уверенности, что концерт уже начался.

– Ну так как, сделаешь? – спросил Виталик. – Только быстро!

– Сделает, – млея, сказала Анька, – конечно, сделает. Он вожатый и должен уметь делать Ленке приятно.

Расстраивать Аньку было опасно, поэтому Женька согласился сделать детям грим, но поскольку в отряде Виталика было тридцать человек, мы сначала шепотом заскочили в Читу, а уже потом все вместе решили, что Ленка достойна сюрприза. Однако на вопрос, что конкретно нужно нарисовать на этих тридцати лицах, Виталик ответить затруднился, потому что не присутствовал на репетициях.

– Симптомы страшных болезней? – предположил он. – На эту тему же все?

Третьему отряду понравилась идея с гримом на тему страшных болезней, поэтому все подтвердили, что по сценарию каждый из них является носителем особо опасного вируса, который поражает кожные покровы и выворачивает глаза наизнанку.

– Глаза наизнанку… – задумчиво произнес Женька и посмотрел на нас с Анькой. – А вы тушь и тени свои, те, фиолетовые, случайно, не взяли?

– Да, здесь лучше, – сказала Анька. – Подождем тут, пока нас объявят.

Выглянув из-за желтой кулисы, она нашла глазами Женьку в белом халате, который склонился с дуофиброй над каким-то мальчиком, и спряталась обратно.

– Педиатр фигов. Леш, ну скажи!

Леха сидел на деревянной скамейке напротив старого рояля, с пластырем на лбу, одна нога в медицинской утке, на другой рваная манжета от сломанного тонометра, и получал бешеное удовольствие от того, что Валерка, изо всех сил давя на грушу, вот-вот перекроет ему кровоток в стопе.

То, чем они занимались, называлось хулиганством, потому что утка, тонометр, пластырь и другие предметы, которые Пилюлькин пожертвовал для викторины, были ценным реквизитом. Раскладывая их на рояле, Маринка строго-настрого запретила к ним прикасаться. Но как только она ушла к отряду завязывать еще десять тог, запрет был немедленно снят.

– Двести сорок на сто тридцать, – объявил Валерка и еще два раза нажал на грушу. – Это нормально?

– Для меня уже нормально, – сказал Леха. – Но, честно говоря, это тушите свет.

– Тушите свет! – радостно крикнул Валерка.

Галя с уже побледневшими усами дернула рубильник, и под Женькино «Иисусе, ни черта же не видно!» концерт начался.

Постановка «Доктора Айболита» на День медицинского работника была лагерной традицией, но Пилюлькину она не нравилась. Его сказочный коллега работал в условиях жуткой антисанитарии, сидя не в медицинском кабинете, а под каким-то непонятным деревом, и принимал там всех подряд с утра до ночи без возможности продезинфицировать инструменты, чем сильно напоминал Пилюлькину его самого.