Чикита

— Да, да, в Штатах обожают лилипутов, — заверил он. — Когда-то их уделом были ярмарки и цирки шапито, но теперь они — короли лучших театров. Они обставили модных актеров и звезд бельканто. И, само собой, чем карлик мельче, тем больше ценится.

Он своими глазами видел, какой успех имеют их выступления. Однажды друзья затащили его на водевиль у Тони Пастора, и на сцене он лицезрел недавно прибывшую из Парижа певицу тридцати двух дюймов росту, с длинными белокурыми локонами, в кружевном платье и шляпе, едва ли не превосходящей размеры владелицы. То была Роза Помпон, и она покорила публику своими chansons[14] и танцами. Через несколько дней он ужинал в «Саду на крыше» Американского театра, и там зрителей увеселял Джон Кернелл, он же Принц Миньон, ирландский комик ростом тридцать дюймов, уморительно подражавший знаменитостям.

Румальдо выяснил, что американцы довольно давно увлекаются лилипутами. Лучшим доказательством тому служила головокружительная карьера Чарльза Страттона, всемирно известного под псевдонимом Генерал Том Большой Палец, самого прославленного из лилипутов. При появлении на свет в Бриджпорте, штат Коннектикут, Чарли весил девять фунтов и две унции, значительно больше своих старших сестер Дженни и Либби, но через год, вытянувшись до двух футов и одного дюйма от земли, перестал расти. Знаменитый импресарио Барнум нашел мальчика в 1842 году, когда тому не исполнилось еще и пяти, и, предложив родителям соблазнительную сумму в три доллара еженедельно, уговорил их позволить включить сына в число диковинок, выставляемых в Американском музее Нью-Йорка, причудливой смеси цирка, водевиля и собрания экспонатов естественной истории, полностью занимавшей пятиэтажное здание на углу Бродвея и Энн-стрит.

Барнум расхваливал свое новое приобретение как самого низкорослого представителя рода человеческого за всю историю и выставлял в военной форме генеральского чина. К счастью, мальчик оказался прирожденным комиком с талантом к танцам, анекдотам и пению дребезжащим фальцетом. Дебют состоялся под Рождество, в финале программы, включавшей, помимо прочих чудес, акробатов, факиров, великанов и дрессированных блох. Генерал Том Большой Палец вышел на сцену, спел «Янки-Дудл», сплясал и покорил публику окончательно и бесповоротно, и так бывало всякий раз, где бы Барнум ни показывал его в течение следующих десятилетий.

Со временем артист немного подрос: к двадцати годам набрал тридцать пять дюймов, а в зрелом возрасте — все сорок, что равняется примерному росту пятилетнего ребенка, — но эта проблема не умалила его популярности. Напротив, весомые гонорары позволили ему вести королевскую жизнь, скупать землю, выстроить роскошный особняк с комнатами и мебелью по его мерке и даже обзавестись яхтой «Мэгги Б.», на которой маленький спортсмен не раз участвовал в регатах.

Однако, если во времена Барнума народ с удовольствием раскошеливался, лишь бы взглянуть на кривляющегося и напевающего Чарли Страттона в костюме Наполеона, то теперь, полвека спустя, все изменилось. Особенно в Нью-Йорке, где поклонники лилипутов заматерели и стали требовательнее и привередливее. В отличие от черни, которая по-прежнему ломилась в ярмарочные павильоны и на выставки диковинок и была рада любому увиденному уродству, знатоки жаждали истинных артистов, способных представлять на сцене песни, танцы, шутки и акробатические этюды высочайшего качества.

Дабы удовлетворить потребность в изысканных и разнообразных шоу, импресарио кинулись искать лилипутов за границей. Самые успешные и испытанные таланты происходили из Европы: немецкие, французские, швейцарские и итальянские карлики подписывали выгодные контракты, садились на пароходы и бороздили Атлантику. Они выходили на сцену, заставленную шикарными декорациями, выступали под аккомпанемент первоклассных оркестров и бывали обласканы зрителями и журналистами. Особую славу снискал Франц Эберт, участник немецкой труппы «Ди Лилипутанер», каждый год проводившей несколько месяцев в турне по Соединенным Штатам и возвращавшейся в Европу с сундуками, набитыми долларами.

— Чистая правда: их на руках носят, — подтвердил Румальдо, видевший шоу «Ди Лилипутанер». — В первый раз я ходил на них в «Найбло’с Гарден», это один из самых элегантных и дорогих водевильных залов в Нью-Йорке. И где бы ты думала эта дюжина карликов выступала потом? В «Метрополитен-опера» — ни больше ни меньше! И там и там их музыкальные скетчи принимали на ура. Франца Эберта боготворят: стоит ему появиться на сцене, начинается форменное безумие. Он смахивает на белку в туфлях и фраке, но все в восторге от его тенорка и от того, как серьезно он играет героев-любовников. Примадонна труппы, сеньорита Сельма Горнер, также само очарование, но, к несчастью, она чуточку выше Эберта.

Чикита кивнула. Истории, конечно, удивительные, но к чему Румальдо клонит?

— Я смотрел на них и все время вспоминал тебя, Чикита, — осторожно ввернул Румальдо, понимая, что ступает на скользкую почву. — И готов поклясться, — для пущей важности он приложил руку к сердцу, — ни один из них не сравнится с тобой. Ни один не заткнет тебя за пояс в танцах, пении или чтении стихов, не говоря уже о твоих обаянии и изысканности. К тому же я уверен, что даже герр Эберт будет повыше тебя.

Румальдо умолк в ожидании ответа и, не получив такового, продолжал с удвоенным жаром:

— Вот я и сказал себе: «Черт возьми, зачем Чикита чахнет в Матансасе, скрываясь от людей и гробя свой талант, когда, захоти она, весь Нью-Йорк, а потом и все Штаты валялись бы у нее в ногах? Она могла бы сколотить состояние».

Молча, улыбаясь непроницаемой улыбкой, в которой брату виделись то недоверие и пренебрежение, то согласие и интерес, Чикита слушала про овации и интервью, модные платья и драгоценности, роскошные отели и вечеринки в особняках магнатов. В ушах непрерывно отдавалось: успех, деньги. В ее власти положить конец однообразному скудному существованию и зажить новой жизнью, полной удовольствий. Разве не мечталось ей превратиться в кого-то другого, обрести королевский размах, не переставая при этом быть самой собой?

Он, Румальдо, разумеется, станет ее менеджером. Кто лучше его справится с заключением контрактов с импресарио, уберет скользкие пункты, добавит выгодные — словом, обеспечит лучшие гонорары и условия работы? Кому, как не ему, доверять? Доходы, естественно, будут делиться поровну. В конце концов, родная кровь — не водица. Прочие братья и сестры уже избрали жизненный путь: Манон и Кресенсиано обзавелись семьями, Хувеналь вроде бы тоже определился с чем бы он там — в Париже или еще где — ни хотел определиться. Самое разумное для них, единственных Сенда, еще не разглядевших дороги в туманное будущее, — объединить усилия для достижения счастья. На Кубе, в Соединенных Штатах или где угодно — границы отступают перед силой кошельков.

Румальдо разливался все пуще, не смея перевести дыхание, боясь, что, замолчи он, сестра тут же пустит все прахом одним-единственным «нет». Лишь когда глотка пересохла, а красноречие иссякло, он закрыл рот, вздохнул и уставился на Чикиту, словно обвиняемый в ожидании вердикта.

Чикита собрала вырезки обратно в папку и сказала, что вчитается повнимательнее. К чему отрицать — предложение заманчивое, но Румальдо забывает об одном важном препятствии: она не имеет никакого опыта в артистическом мире. Далекие семейные вечера, на которых она танцевала и пела под аккомпанемент Мундо, были всего лишь детской игрой, непритязательной забавой, которой родственники и друзья аплодировали скорее от умиления, чем от восторга. Урсула Девилль, конечно, научила ее владеть голосом, но Чикита ведь никогда не поднималась на сцену. Ей неведомо, каково это — выступать перед многочисленной публикой, завладевать ее вниманием, пленять.

Румальдо хотел было возразить, но Чикита не стала слушать. Она не отвергает предложение, но не может и согласиться с бухты-барахты, чтобы вскоре раскаяться. Брат должен понять, что ей неловко выставляться за деньги, пусть даже в качестве артистки, а не ярмарочного уродца. Сирения и Игнасио совсем по-другому ее воспитали и, скорее всего, пришли бы в ужас от мысли о публичной карьере дочери. Да и самой ей никогда не приходило в голову нечто столь дерзкое и будоражащее, но и соблазнительное, чего уж там. Она все обдумает. Утро вечера мудренее. Так что Румальдо волен выбирать: вооружиться терпением и ожидать ее решения или найти себе другую лилипутку. А поскольку в Матансасе не так-то просто раздобыть малышку, способную потягаться с ней, — красивую, обученную хорошим манерам и знающую семь языков, — Чикита советовала бы ему забыть о спешке и спокойно ждать.

В ту ночь, пока она обдумывала план брата и прикидывала, какой ответ дать, талисман после девяти лет полного безмолвия заговорил. Золотой шарик мерно забился и стал испускать нежно-голубые искры, освещавшие полумрак словно бы крохотными молниями. Он явно пытался что-то сказать хозяйке, возможно, помочь с выбором пути. Но какого пути? Должна ли она согласиться и окунуться в авантюру или отвергнуть предложение, заклеймив его нелепицей? Сколько ни ломала голову, Чикита так и не смогла разгадать послание и за тщетными потугами понять талисман уснула.