Чикита

Глава IX

Месье Дюран все устраивает. Заслуженные аплодисменты Чиките. Именитые гости. Четыре импресарио и ни одного контракта. Импозантный рыжий репортер. Визит в редакцию Пулитцера. Волшебная микстура Лилли Леман. Предложение Патрика Кринигана. Растущее любопытство. Контракт с Проктором.

Месье Дюран, управляющий «Хоффман-хауса», обычно перекладывал на подчиненных обязанность организовать светские вечера в залах отеля, но Чикита внушала ему такую симпатию, что он лично и с превеликим тщанием занялся подготовкой ее первого шага в завоевании Нью-Йорка. Они с Чикитой и Румальдо обошли все имевшиеся залы, прикинули достоинства и недостатки каждого и сошлись на Мавританском. Он также помог выбрать цветы и вина, канапе и sucreries[40] для угощения приглашенных и даже дополнил список фамилиями нескольких выдающихся медиков и скульпторов — кто же еще выскажет авторитетное мнение о совершенном изящном теле Чикиты? Наконец, чтобы сеньорита могла спокойно репетировать, он распорядился перенести в их номер фортепиано «Стейнвей» из люкса Сары Бернар.

По мнению Дюрана, кто-то должен был произнести приветственные слова в начале soirée[41]. Но, s’il vous plaît[42], никаких длинных речей, которые лишь утомят публику и настроят на неверный лад. Четырех-пяти коротких, хорошо продуманных фраз вполне достаточно.

— Кому же, как не вам, и произносить их? — предложила Чикита.

В четверг, 23 июля 1896 года, незадолго до шести часов вечера управляющий спустился в зал и проверил, все ли в порядке. «Parfait»[43],— сказал он себе: лампы и зеркала сверкают; обитые зеленым кресла, диваны и стулья расставлены полукругом на аксминстерских коврах; маленький подиум в глубине зала выстлан красным бархатом и обрамлен кадками с пальмами и папоротниками; рядом с роялем — корзина орхидей; в вазонах белые розы; там и сям серебряные розетки с конфетами, а в кухне одетые в белое официанты ждут финальных аплодисментов, чтобы появиться с подносами, полными яств.

Несмотря на духоту, в тот вечер в «Хоффман-хаусе» собралось целое созвездие знаменитостей. Записки Сары явно пробудили любопытство импресарио. Прибыл, к примеру, Антонио Пастор, шестидесятилетний господин итальянского происхождения по прозвищу Отец Водевиля, который начал путь в шоу-бизнесе, еще не избавившись от молочных зубов, в Американском музее самого Барнума, где пел и танцевал. Конкуренты арендовали и строили все более просторные площадки, но он, первооткрыватель Лилиан Рассел и других звезд варьете, оставался верен своим трем старомодным залам, в особенности тому, что носил его имя и находился на Юнион-сквер. Он питал надежду, что Чикита окажется испанской танцовщицей вроде Карменситы или Прекрасной Отеро. В этом случае он нанял бы ее, не моргнув глазом.

Оскар Хаммерстайн, владелец «Гарлем-опера-хаус» и «Олимпии», нового зала на шесть тысяч мест, где пару месяцев назад Иветт Гильбер пленяла зрителей лукавыми chansons, высокомерно прошел к сцене и, ни на кого не глядя, занял кресло возле немецкой сопрано Лилли Леман-Калиш. Он поздравил певицу с прекрасной партией в «Тристане и Изольде» накануне вечером в «Метрополитен-опера» и пообещал на следующей неделе вновь нагрянуть на угол Бродвея и 39-й улицы, чтобы услышать ее в «Валькирии». Знакомые Хаммерстайна были осведомлены о его пристрастии к бельканто. Потому-то он так и пекся о качестве своих водевилей: доходы от легкого жанра позволяли устраивать оперные спектакли с доступными входными билетами.

Чарльз Фроман также клюнул на приманку Бернар, хотя не любил показываться на подобных вечерах. В грядущем сезоне на него будут работать больше семисот артистов, но это не помешает, буде он пожелает, нанять и эту самую Чикиту, которую они вот-вот увидят. «Да кто она, черт побери, такая?» — поинтересовался он у магната Джона Уонамейкера, хозяина универмагов в Филадельфии, только что открывшего свой первый магазин на Манхэттене, и его супруги. Трагическая актриса или комедиантка? В Европе он про такую никогда не слышал, но, вероятно, неспроста придирчивая Сара с восторгом ее нахваливает.

— Совсем скоро интрига вскроется, — озорно сказала миссис Уонамейкер и мельком глянула на часики, полускрытые кружевным рукавом ее платья. — Может, это новая Мод Адамс[44], и ей суждено сыграть главную роль в вашей следующей постановке?

Тут Фроман углядел среди приглашенных писателя Джеймса Мэтью Барри с женой, извинился перед Уонамейкерами и пошел поздороваться. Вот дьявол! И как этот худосочный твердолобый шотландец умудрился заполучить такую красавицу?

Четвертым импресарио в Мавританском зале оказался Фредерик Фримен Проктор (всем известный как Ф. Ф. Проктор). Его коллеги предпочли не приветствовать друг друга, но хозяин недавно открывшегося «Дворца удовольствий» подошел к каждому и пожелал успехов в осеннем сезоне. «Конкуренция конкуренцией, а хорошие манеры никто не отменял», — гласил девиз Проктора. Ему, как и всем, было страшно любопытно, кто эта собравшая их актриса, и он тщетно пытался выведать хоть что-то у управляющего отелем. Конечно, Пастор, Хаммерстайн и Фроман не так сильно нуждаются в новых именах, как он, ведь его театры открыты с полудня до полуночи. Чтобы заполнить двенадцать часов водевиля кряду, прерываемых лишь краткими интермедиями, требуется целая армия певцов, танцоров, акробатов, иллюзионистов и дрессированных зверей. «После завтрака отправляйся к Проктору. После Проктора отправляйся спать» — такой у него был рекламный слоган.

У четырех столь разных господ имелось, однако, немало общего. Все они вышли из низов и благодаря упорству и финансовому чутью добились ошеломительных успехов. Театр был для них не только бизнесом, но и страстью, своего рода опиумом, без которого жизнь теряла смысл. Несмотря на подогреваемое ради рекламы соперничество и размолвки, все четверо были связаны крепкими и давними узами. Проктор в юности выступал в водевиле у Пастора, подвизался как эквилибрист и выходил на сцену в тесном трико телесного цвета. А когда Фроман собрал первую труппу, уже Проктор сдал ему «Театр на 23-й улице», где и прогремели его «Сельская ярмарка» и «Шенандоа». Весь город знал, что Хаммерстайн и Пастор пользуются благосклонностью одной и той же дублинской вдовушки, вдвоем оплачивают ей квартиру в Осборне и навещают по очереди. Что доказывает: при желании евреи, итальянцы и ирландцы могут легко наплевать на свои распри и мирно уживаться.

«Собрать под одной крышей подобный квартет — настоящий подвиг», — шепнул месье Дюран Румальдо. Остальное собрание также отличалось разнообразием и благородством. Среди прочих присутствовали судья Дикман из Нью-Йоркского верховного суда с супругой; Антон Зайдль, дирижер филармонии; Сара Мак-Ким и ее племянница Луиза Уиттлеси, жена и вдова соответственно, генерала — героя мексиканских войн и текстильного магната; сэр Генри Блейк, губернатор Ямайки; барон Фава, посол Италии в Соединенных Штатах, с баронессой и даже адмирал Ивашенцов, опора и надежда русского флота. Не считая репортеров всех главных газет.

«Удастся ли Чиките покорить их?» — думал Румальдо. Впрочем, это вот-вот должно было выясниться. Ровно в шесть Дюран взошел на подиум и хлопком в ладоши попросил всеобщего внимания. Вступительное слово, как и предполагалось, было кратким. Он поздравил присутствующих с тем, что им первым выпала честь увидеть «прославленную» и необычайно талантливую артистку, недавно прибывшую с ее родной Кубы.

— Уверен, когда она предстанет вашим взорам, вы зададитесь тем же вопросом, что и я: «Сон это или явь?» — И в заключение месье Дюран театрально возвысил голос: — Дамы и господа, оставляю вас в обществе великой Чикиты!

Зрители зашептались, а незаметно проскользнувший к фортепиано Мундо заиграл веселый дансон Сервантеса. Дверь зала распахнулась, и в проеме возникла Чикита в платье с длиннющим шлейфом.

Остолбеневшие гости наблюдали, как малышка решительно и грациозно шагает к импровизированной сцене. Для первого появления Чикита выбрала утонченное бальное платье из дрезденского шелка цвета лососины с черными бархатными лентами и жемчужно-белые перчатки. К корсажу приколола серебряную брошь с бирюзой, а на голову водрузила бриллиантовую тиару. Точеная фигурка, легкость движений и изящество наряда создавали у публики явственное впечатление, словно перед ними настоящая живая кукла.

У Чикиты тряслись поджилки, но никто ничего не заметил. Она излучала уверенность в себе и даже некоторое высокомерие. Раздались аплодисменты, исходившие, видимо, от месье Дюрана. Большая часть зрителей взяла с него пример, и, не успев запеть и станцевать, уже на ступеньках подиума лилипутка сорвала первую в жизни овацию.

Когда аплодисменты стихли, Чикита кивком дала Мундо понять, что готова. Утром она вдруг перекроила программу и решила начать выступление с «Мулатки с корзиной фруктов», а не с «Голубки», как они условились ранее. «У меня предчувствие», — объяснила она Мундо. Услышав первый куплет, он перестал сомневаться в верности такого шага.

Спозаранку на базарчикторговать отправлюсь я,Но народу не до фруктов —смотрят больше на меня.

Веселая мелодия, мешавшая испанские и креольские ритмы, в Чикитином исполнении совершенно очаровала публику. Даже самые стойкие пленились звонким голосом и задором певицы.

Есть гуаявы и кокосы,гуанабана и мамей,и папайя, и аннона,только я их всех вкусней.

Мало кто понимал слова. Но этого и не требовалось. Чикита так выразительно представляла мулатку, что все разулыбались, словно догадываясь, о чем поется в песне. Потом Чикита исполнила еще две композиции, и от теплоты зала ее голос набрал силу, а движения рук, плеч и бедер — плавность и гармонию.

Пока Мундо в качестве интермеццо играл нечто спокойное, артистка удалилась переодеться. В ее отсутствие зал покинул только один человек — Чарльз Фроман. Он занимается серьезным театром, сказал импресарио Уонамейкерам перед уходом, а не водевилями. Пусть за кубинскую карлицу дерутся Хаммерстайн, Пастор и Проктор.

Чикита вновь выплыла на сцену и, как в прежние времена (только, само собой, не раздеваясь), отдалась на волю музыки. Под котрадансы Сервантеса и Саумеля она резво кружилась и кокетливо приподнимала подол красной юбки, показывая шелковые и кружевные воланы. Для второго отделения она нарядилась в модную переливчатую зелено-голубую блузку и как бы небрежно надвинула на ухо берет из шотландки с фазаньим пером.

Последним номером программы стала долгожданная «Голубка». Когда Чикита завела трогательную хабанеру, глаза ее увлажнились, а голос дрогнул.

Где б ты ни плавал,всюду к тебе, мой милый,я прилечуголубкою сизокрылой…

В памяти всплыли лица мертвых и живых близких, оставленных в родном краю, запахи и шорохи навсегда потерянного особняка в Матансасе, — и Чиките пришлось сделать усилие и взять себя в руки, чтобы не погубить блестящее впечатление, произведенное на публику.

Зрители вскочили с мест и разразились аплодисментами, и Румальдо быстро велел Мундо захлопнуть крышку рояля и поставить Чикиту сверху. Оттуда зардевшаяся, окруженная дамами и господами, жаждавшими видеть ее вблизи и урвать автограф, лилипутка ответила на вопросы репортеров. Да, она кубинка и чудом спаслась от испанских солдат, которые сожгли дотла ее дом и убили многих родственников. Пресса восторженно внимала этим выдумкам и записывала, как Чиките удалось укрыться в горах вместе с братом, кузеном и горничной, как она пережила бесчисленные приключения и наконец пробралась в трюм корабля, доставившего ее в страну демократии и свободы. В Нью-Йорке она намерена начать новую жизнь и продолжить успешную карьеру, прерванную войной.