Чикита

— Все лучше, чем очередной демократ, при котором японский император наложит лапу на Гавайи.

— А гавайцы сами не могут разобраться в своих делах? — осмелилась высказаться Чикита.

— Исключено, пусть даже и не мечтают, — отрезал Криниган. — Такие мелкие острова не выживут в огромном прожорливом мире. Кто-то должен о них позаботиться.

Чикита раскраснелась. Разве она сама не такая же малютка? — с жаром возразила она. Да, она гораздо ниже ростом большинства людей, но это вовсе не значит, что остальным позволено порабощать ее или за нее решать.

— Мы говорим о Гавайях, а не о вас, — отшутился Криниган и не преминул заметить, какая Чикита красавица, когда сердится.

Но больше всего журналист любил поговорить о войне на Кубе. Он уже написал не одну статью о противоборстве испанцев и партизан и собирался писать еще, потому что читатели проявляли к этому огромный интерес. Каждый день «Уорлд» печатала новости о крупнейшем карибском острове и обсуждала, как действовать Соединенным Штатам в свете конфликта. Точки зрения сильно разнились; даже сторонники вмешательства в войну на стороне Кубы руководствовались самыми непохожими мотивами: обычные люди просто сочувствовали кубинцам или считали, что пора бы Испании прекратить изображать великую метрополию, бизнесмены предвкушали новые рынки, а религиозные деятели спали и видели, как обратят тысячи и тысячи кубинских католиков и безбожников в протестантство. Но, как и в случае с Гавайями, Кливленд умывал руки и не хотел оказывать повстанцам даже моральную поддержку. Отчасти, чтобы не портить отношения с Испанией, отчасти, поскольку считал, что с обеих сторон воюют настоящие варвары, убивающие и выжигающие остров без зазрения совести.

Политические разговоры очень пригодились Чиките, когда на вечернем сеансе водевиля у Костера и Биэла она впервые увидела чудесный витаскоп Эдисона. Вот уже три месяца кряду движущиеся фигуры на белом экране потрясали воображение ньюйоркцев. Вначале Чикита увидела, как две белокурые сестрички — Эдна и Стелла Ли — пляшут с зонтиком. Потом показали боксерский матч. Поцелуй знаменитых актеров вызвал неудовольствие публики, и кто-то даже выкрикнул: «Срам!» Чикита зарделась. Поцелуй любви — не грех, высказался Криниган, но, увеличенный до размеров экрана, несколько шокирует. Последняя картина под названием «Доктрина Монро» являла собой фарс, намекающий на спор Британии и Венесуэлы из-за границы Британской Гвианы. Криниган уже рассказывал, как Соединенные Штаты вмешались в этот конфликт и навязали свою волю, и Чикита понимала, почему зрители приходили в ярость при виде Джона Булла, тучного господина в галстуке, который символизировал англичан и нападал на Венесуэлу, а когда тощий долговязый Дядя Сэм в цилиндре и с козлиной бородкой ухватывал Булла за шею и заставлял просить прощения, смеялись и патриотично аплодировали.

Чиките так понравились живые картины, что сразу после представления она попросила Кринигана сводить ее посмотреть на синематограф Люмьеров, привезенный Китом из Парижа для конкуренции витаскопу. В синематографе картинки были многообразнее, представляли происходящее в разных странах — полк французской пехоты на параде, коронацию русского императора Николая II, лондонский Гайд-парк и занятых стиркой швейцарских крестьянок — и тряслись меньше эдисоновских.

Однажды утром, раздраженно выпроводив нарядную сестру на очередную прогулку с ирландцем, Румальдо признался Мундо, что ему опротивело биться в закрытые двери. Скрепя сердце придется принять любое предложение, даже от самого захудалого кабака. И в ту же минуту постучался коридорный с письмом, которое разом все перевернуло.

Проктор желал заполучить Чикиту на главную роль в своем водевиле. Нельзя ли им встретиться как можно скорее и обсудить контракт? Узнав новость, месье Дюран обзвонил знакомых и выведал причину столь внезапного интереса. Накануне вечером Проктор получил телеграмму, извещавшую, что лилипуты-эскимосы не хотят покидать Гренландию. Они наотрез отказывались сесть на корабль до Нью-Йорка. Времени раздобыть карликов в Европе не оставалось, а значит, составить конкуренцию «И Пикколини» Пастора и «Ди Лилипутанер» Хаммерстайна могла только Чикита. Отказ поставил бы под угрозу весь осенний сезон во «Дворце удовольствий».

— Выждите несколько часов, прежде чем отправиться к нему, и не принимайте первое предложение, — посоветовал управляющий Румальдо. — Главный козырь теперь у вас.

Чикита и Рустика ввалились в номер на закате, полумертвые от усталости. Краткая прогулка на деле вылилась в утомительный поход. Криниган, узнав, что у Чикиты нет ни одной качественной фотографии, настоял на срочной поездке на Стейтен-Айленд к его подруге Элис Остин, настоящей мастерице фотопортрета. Там, во внутреннем дворике ее викторианского особняка, на фоне розовой японской глицинии юная фотохудожница долго снимала Чикиту, восхищаясь ее осанкой, тонкой талией и непокорными кудрями. Она даже спросила, не бежит ли по жилам Чикиты цыганская кровь.

«Не знаю насчет цыганской, — отвечала Чикита, — а вот арабская — очень может быть». Ее предки по материнской линии происходили из Гранады, веками остававшейся под властью мавров, а по отцовской — с Канарских островов, которые, как известно, ближе к Африке, чем к Пиренейскому полуострову.

Чиките понравилась непосредственность мисс Остин. Но не слишком ли странно та смотрела на нее во все время визита, или ей почудилось? В отеле она спросила мнения Рустики, и служанка со свойственной ей прямотой подтвердила: дамочка и впрямь мужеподобная. Где видано, чтобы женщина таскалась туда-сюда с камерами и треножниками? Это мужская работа.

— Надо же, наконец-то сеньорита почтила нас своим присутствием! — воскликнул Румальдо, возлежавший на диване в гостиной. Чикита собралась было оправдываться, но онемела при виде заставленного тарелками, бокалами и бутылками стола.

Румальдо рехнулся? Недавно они ломали голову, как свести концы с концами, и вдруг такое расточительство. Роскошные сладости, мусс из омаров, шампанское… Обретя дар речи, Чикита хотела потребовать объяснений, но тут Мундо заиграл своеобразный гимн в честь кузины, the new Proctor’s living doll[53]. Это что, розыгрыш? Уж не сговорились ли эти два трутня подшутить над ней?

— Контракт на сорок две недели во «Дворце удовольствий»! — Румальдо помахал у нее перед носом бумагами. — Проктор ждет ответа завтра утром. — И, ткнув пальцем в сумму еженедельного гонорара (Чикита сглотнула при виде четырехзначного числа), лукаво добавил: — Соглашаешься или нет?

Сенда устроили настоящий пир. Месье Дюран прислал в подарок от отеля две бутылки премье крю «Мутон-Ротшильд де Пойяк», а развеселая Хоуп Бут нагрянула невесть откуда, чтобы присоединиться к банкету. Румальдо сбивчиво пояснил: случайно встретился с ней у Проктора, подумал, что Чикита будет рада вновь ее увидеть, и взял на себя смелость пригласить. Хоуп поздравила Чикиту и дала пару советов, как держать себя с импресарио. По опыту она знала, что излишняя покладистость только вредит. Нужно научиться показывать коготки и время от времени пускать их в ход.

Наконец, к изумлению Чикиты, заявилась Лилли Леман-Калиш с мужем, несшим большую плоскую коробку. Месье Дюран поведал им la bonne nouvelle[54], и они решили преподнести новоиспеченной звезде подарок к случаю. Лилли забрала коробку у выдающегося тенора Калиша, положила у ног подруги и велела открыть. Внутри обнаружился венский веер из страусовых перьев: Чикита будет обмахиваться им во время выступлений и вспоминать свою Freund in der Seele[55], задушевную подругу, несравненную Лилли Леман-Калиш, лучшую из Брунгильд, любимую сопрано Вагнера!

Эспиридиона сожалела, что Патрика Кринигана не оказалось рядом, но, с другой стороны, так она сможет сообщить ему новость наедине. Она сидела на диване, зажатая между внушительной фрау Леман и хрупкой мисс Бут, и выслушивала советы, поступавшие то в одно ухо, то в другое. Немка утверждала, что желающая добиться успеха артистка должна себя ценить: следует дарить искусство, но не допускать доверительных отношений со зрителем. На сцене пребывают боги, а зрители — простые смертные, которым посчастливилось их почитать. Хоуп, напротив, рекомендовала быть на подмостках льстивой и дерзкой — в меру, конечно же. (Насчет меры Чикита не совсем поняла: разве Хоуп Бут не оштрафовали совсем недавно за неподобающие одеяния?) Будьте непроницаемой, вагнерианской, — внушала сопрано. Будьте пикантной и соблазнительной, шептала мисс Бут. Валькирией, — советовала одна. Кокеткой, — настаивала другая. Серьезной. Плутовкой. Воинственной. Капризной. Чикита учла все эти противоречивые инструкции и решила, что разумнее всего соблюдать равновесие. Не уклоняться чересчур ни в одну из сторон. Она будет сочетать стили весталки и кокотки, — думала Чикита, а комната тем временем начинала кружиться у нее перед глазами, то ли от обилия советов, то ли от щедрых возлияний.

Под утро гости отправилась восвояси, и Чикита, подписывая контракт, обнаружила, что Проктор обещает ей крупный аванс помимо гонораров[56]. Через неделю начнутся репетиции, а в конце августа, за несколько дней до открытия осеннего сезона, Чикита выйдет на сцену «Дворца удовольствий».