Чикита

— Ну, это вряд ли, — скромно отвечал рыжий ирландец, когда Чикита поведала ему о своем впечатлении. — Просто несколько месяцев назад, когда Херст, конкурент Пулитцера, переманил кучу репортеров и художников в «Джорнал», я, среди немногих, остался.

— Верность есть великая добродетель, — промолвил Румальдо высоконравственным тоном.

— Верность? — усмехнулся Криниган. — Просто Херст не предлагал мне работу. В конечном итоге оно и к лучшему: Пулитцер из благодарности, что я его не «предал», продвинул меня по службе и повысил жалованье. Надеюсь, от вас он не узнает правды! — Он хохотнул и добавил, что Херст ему не по душе. — Он ведь не то что наш Большой Босс, который сам себя сделал. У Херста всегда были миллионы и богатенькая мамаша, которая не поскупится подкинуть деньжат на любой его каприз. Так любой дурак сможет управлять газетой, — презрительно заключил он.

Месье Дюран счел, что беседа с глазу на глаз с самим Пулитцером у него в кабинете — большое достижение, но Сенда все равно волновались. Капиталы их быстро таяли, а хороший контракт все не подворачивался. Управляющий подбодрил их и повторил: предложения поступят в ближайшем времени, раньше, чем они предполагают.

Однако вместо контрактов стали поступать приглашения от дам, желающих поближе познакомиться с Чикитой. Первой позвала ее на чай Лилли Леман-Калиш. Румальдо остался недоволен: он считал, что появления сестры в общественных местах не идут на пользу делу, и старался держать ее в отеле, отпуская на прогулки только в экипаже. Доводы его были не лишены смысла: если Чикита станет попадаться людям на каждом углу, кто же согласиться платить за то, чтобы посмотреть на нее? Чикита возразила, мол, любимой сопрано Вагнера нельзя так запросто отказать, и в сопровождении Рустики отправилась в отель «Вальдорф», где остановилась Леман.

— Отведайте! — сказала немка и наполнила мутной жидкостью чашечку, благоразумно захваченную Чикитой. — Это настой трав на рейнской воде. Он оказывает поистине волшебное воздействие на голосовые связки.

А как иначе они с мужем, имея за плечами двадцать лет карьеры, до сих пор могут петь сегодня в «Зигфриде», а завтра в «Гибели богов» без всяких признаков утомления? Весь секрет в микстуре, которую она называет magisches Gelee der Götter, то бишь «волшебное зелье богов». Многие певцы пытались вырвать у нее рецепт не мытьем, так катаньем: упрашивали, сулили деньги и драгоценности, шантажировали, даже угрожали побоями.

Однажды сопрано Ильма ди Мурска, Хорватский Соловей, проникла к ней в дом под видом нищенки и умоляла открыть тайну микстуры. Великолепный голос начал ей изменять, и она была на грани отчаяния. Но Лилли лишь угостила ее графином чудесного напитка. Тогда соловей обратился в фурию, обозвал немку эгоисткой и ведьмой и на прощание посоветовал засунуть графин себе в задницу.

Не то чтобы она жалела делиться рецептом, — сказала в свое оправдание фрау Леман, прикрывая глаза и понижая голос до шепота, — просто это не в ее власти. В самом начале карьеры ее заставили поклясться, положа одну руку на сердце, а другую — на партитуру «Золота Рейна», что она унесет рецепт напитка с собой в могилу. Она бы и рада проболтаться, но вынуждена хранить клятву.

— А теперь ваша очередь говорить, дорогая, — вдруг переключилась Леман, откусывая от печенья. — Расскажите мне все.

Умолчав, что настой показался ей отвратительным, Чикита завела речь о родном Матансасе, об уроках вокала с Урсулой Девилль и, не вдаваясь в подробности, о выступлениях в «крупных театрах Гаваны и других столиц». Но Леман вскоре вновь завладела словом и принялась разливаться о Лиллиан Нордике, мерзкой американке, беззастенчиво списавшей с Леман роль Брунгильды и выходившей на сцену в точно таких же кирасе и шлеме, с таким же щитом и копьем, что у нее, а также о Вальтере Дамроше, молодом дирижере немецких оперных сезонов в Нью-Йорке, который осмеливался учить ее — саму Леман-Калиш! — как петь «Mild und leise wie er lächelt»[52] в третьем акте «Тристана и Изольды», и прочих дрязгах мира бельканто. Чикиту совсем разморило от безостановочной болтовни, и под предлогом недомогания она поспешила вернуться к себе в отель, прихватив бутылочку «волшебного зелья». Вот ведь незадача! «Неужели великие актрисы способны слушать лишь самих себя?» — думала Чикита, вспоминая подобный недостаток за Сарой Бернар.

За визитом к Леман последовали приглашения от миссис Дикман и миссис Мак-Ким. Обе дамы, не заручившись согласием Чикиты, взяли на себя смелость позвать подруг. И хоть Чикита осталась под большим впечатлением от роскошных особняков на Пятой авеню и вернулась домой нагруженная конфетами, духами, музыкальными шкатулками, старинными кружевами и прочими подарками, ее не покидало ощущение, будто жены судей и миллионеров выстроились в очередь, чтобы выставлять ее напоказ приятельницам.

— Больше никаких чаепитий, — объявила она Румльдо, когда ландо Мак-Кимов доставило ее в «Хоффман-хаус». — Ты совершенно прав: если хотят меня видеть, пусть раскошеливаются.

Предсказания месье Дюрана все не сбывались. Крупные импресарио не подавали признаков жизни, а единственные, кто заинтересовался Чикитой, — хозяин захудалого театрика на задворках Манхэттена и менеджер странствующей труппы варьете, — предложили столь издевательские условия, что Румальдо попросту вытолкал их взашей.

— Вам бы все шикарные отели и прочая дрянь, а вот что будем делать, как деньги кончатся? — пробубнила Рустика так, чтобы один Сехисмундо расслышал, и припомнила любимое присловье бабушки: — Некоторые пукают выше задницы.

Патрик Криниган объявился через неделю и извинился за то, что так долго не выходило интервью. Виноват ужасный грипп, с которым он провалялся в постели несколько дней, — пояснил он Румальдо и Мундо. Но он готов оправдаться: у него с собой несколько экземпляров газеты с пылу с жару, и он хотел бы лично вручить их сеньорите.

«Дело и впрямь жареным пахнет», — процедила Рустика, срочно одевая и причесывая Чикиту, чтобы та могла принять посетителя.

Всем очень понравилось интервью, а репортер воспользовался подходящим случаем и предложил показать кубинцам Железный Вавилон.

— Я и сам неплохо знаю город, — снисходительно бросил Румальдо.

— Зато я не знаю, — вызывающе сказала Чикита и, смягчив тон, намекнула, что ей было бы страшно приятно рассчитывать на мистера Кринигана в качестве чичероне. — Рустика, конечно, отправится с нами, — подчеркнула она, заметив, что у Румальдо аж уши покраснели.

После ухода Кринигана Румальдо попытался ее урезонить, но Чикита вскинула руку и оборвала его:

— Ты мне менеджер, а не хозяин, — ледяным голосом напомнила она и постаралась, насколько могла, смотреть брату в глаза. — И мы не в Матансасе, а в Нью-Йорке, так что оставь проповеди при себе. — И с расстановкой продолжала: — А на твоем месте я бы не сидела сложа руки и отправилась к другим импресарио. Сбережения наши тают.

Румальдо в бешенстве развернулся и заперся в их с Мундо комнате. Пианист улыбнулся, сел за фортепиано и наиграл бравурный марш.

— Ты победила в битве, — злорадно заметил он.

— Если бы, — вздохнула Чикита, рассматривая не самую удачную, на ее взгляд, иллюстрацию к интервью в «Уорлд». — Разве что в мелкой стычке.

Рустика искоса глянула на них, но от реплик воздержалась. Румальдо, конечно, кровосос, но тут он прав. Пусть они сейчас в большом городе, где все живут «по-современному», сеньорите все равно негоже принимать приглашения от незнакомцев. Ей, Рустике, вовсе не по душе этот смазливый, благоухающий одеколоном журналист. А уж как Чикита на него смотрит — и вовсе стыд и позор.

Румальдо безуспешно обивал пороги импресарио, собирая отказы, туманные обещания и малозаманчивые предложения, а Чикита тем временем пристрастилась совершать прогулки с Патриком Криниганом.

Рано поутру или на закате журналист прибывал в наемном экипаже и возил Чикиту по разным живописным местам. Она в упоении слушала рассказы вкрадчивого ирландца, который попал в Штаты в возрасте пяти лет, а теперь, казалось, был в курсе всего на свете. «Этот старый дом вскоре снесут и построят банк». «Видите тех рабочих под палящим солнцем? Они возводят памятник на могиле генерала Гранта». «А здесь, в „Карнеги-холле“, вчера состоялся концерт в пользу армянских беженцев, спасшихся из когтей Абдул-Хамида, кровожадного султана Константинополя».

Разумеется, они посетили и Метрополитен-музей и всласть налюбовались полотнами Добиньи, Милле, Тернера и Ван Дейка. В зале, где выставлялась огромная ваза в греческом стиле, которую почитатели поэта Брайанта заказали в честь дня его рождения у Тиффани, лилипутка отступила на пару шагов и встала на цыпочки, чтобы получше разглядеть экспонат. Рустика осталась ждать на улице, и Чикита едва не попросила Кринигана поднять ее на руки, но вовремя опомнилась. Такое поведение — удел детей, а ей сейчас, как никогда, хочется, чтобы в ней видели женщину.

В другой раз ирландец захотел показать ей Бруклин, и, кое-как успокоив Рустику, они направились к мосту из камня и стали, перекинутому через Ист-Ривер. Кучер заплатил за право проезда, и экипаж тронулся вдоль по чуду инженерии. Чикита захлопала в ладоши. «Вот это истинное произведение искусства!» — заявила она, наблюдая, как ландо и брогамы, телеги, груженные молочными бидонами, и красные почтовые повозки, железнодорожные вагоны и пешеходы снуют в безупречном порядке по пяти полосам моста.

Раз уж Рустика согласилась пересечь висячий мост, Криниган решился и на более дерзкое приключение. Они сели на паром до острова Эллис и на лифте поднялись к венцу статуи Свободы.

— Я и не думала, что она полая, — протянула Чикита.

— Это вам урок, — пошутил ее приятель, с трудом удерживая на ветру шляпу. — Свобода не так крепка, как кажется.

Во время прогулок Криниган успевал беседовать с Чикитой и одновременно заботиться, чтобы никто не наступил на нее и не толкнул. Если он замечал чей-то нескромный взгляд, то делал зверское лицо, и зевака — будь то господин, дама или малое дитя — тут же отворачивался.

Чикита была немало удивлена, узнав, что в «Уорлд» Криниган пишет в основном о внешней политике, и, дабы не выглядеть легкомысленной и уметь поддержать беседу, впервые в жизни стала читать новости. Оказалось, планета переживала сложные времена: турки резали армян, эфиопы воевали против итальянцев, британцы подавляли африканские восстания, индусы вели религиозные войны, китайцы и японцы враждовали, филиппинцы поднимали мятежи против испанцев, а анархисты куда ни глянь подсовывали бомбы. Как наивно с ее стороны было полагать, будто Куба — пуп земли!

Криниган рассказал ей о сложном положении на Гавайях, где три года назад при сообщничестве американского посла и поддержке морской пехоты белые жители Гонолулу свергли королеву Лилиуокалани и назначили временное правительство. Должны ли Соединенные Штаты включить острова в свою территорию или лучше оставить их на откуп алчным японцам? Президент Кливленд не спешит подписывать договор об аннексии, но, к счастью, вскоре он покинет Белый дом, и все изменится. Республиканцы только что выбрали Уильяма Мак-Кинли, губернатора Огайо, кандидатом в президенты. Криниган не в восторге от его скучных речей, в которых он непременно нудит о «руце Божией», но, как истинный республиканец, конечно, за него проголосует.