Конец

На обратном пути они зашли в кафе Бастианаццо, и он выпил крошечную чашку кофе и такую же воды с пищевой содой. Она его любила. Его страдания и стыд (из-за плохого образования и совершенно неуместного акцента в английской речи; из-за того, что у него нет сына; ему было тридцать три) были почти незаметны и потому для нее непостижимы и безграничны; он был рядом и желал только ее и никого больше.

Она уже не была для него женщиной-мечтой, Кармелиной, дочерью Монтанеро, стремящейся выйти замуж хоть за кого-то. Ее звали Кармелина Маццоне. Она была женой вот того человека, Маццоне, Винченцо. Личность ее прописана в реальности, как буквы на листе бумаги. И мать, смотря на нее, как бы говорила: «Теперь сотворение тебя закончено, завершено».

Взгляды проходящих мимо не скользили по ее лицу без задержки, как раньше, они останавливались, словно зацепившись за что-то.

Как тогда, когда она шла с тяжелыми сумками по мосту, ветер распахнул полы пальто и сквозь тонкую ткань блузы проступили затвердевшие соски…

Человек прогуливается по мосту, смотрит на воды реки внизу, поднимает голову и видит ее, проходящую за спиной. Его беззащитный взгляд не мог не уловить. Он высок, необычайно белокожее лицо безупречно гладко выбрито. Одет в темное пальто из камвольной шерсти, из кармана торчит небольшая красная книжица.

Она несет, закинув на плечо, дерюжный мешок, в таком хранят лук, но он замечает не его, а совсем другое. Снегопад усиливается. Неподходящая погода для прогулок в незастегнутом пальто.

Она приближается и проходит мимо, его глаза ведут ее, шея выворачивается, чтобы не упустить. Раньше она существовала для него гипотетически, не имела формы, сейчас же стала реальной, настоящей, неопровержимой, отчетливой. Он смотрит, как она удаляется. Он может принять решение пойти следом.

Ему неизвестно ее имя, но она рядом. Еще нет ошибок, упущений или опасений.

Как волнуют мысли о ком-то другом, не только о себе. Будоражит возможность начать предложение с местоимения «она». Как это бодрит.

Вот. Женщина с мешком за спиной. Она переходит улицу. Пальто снова распахнулось. Останови ее, пока она смотрит на тебя. Это не продлится долго.

В скором времени появится еще одна Лина, под другим именем, придуманным ею же, – похожим на прежнее, то, которое было у замужней дамы, по сути ставшее дословным переводом, но не выбивающееся из ряда имен тех, среди которых она окажется. Впрочем, их еще не было рядом, и у нее были все основания полагать, что она навсегда останется Кармелиной Маццоне. Не было еще причин думать, что все происходящее лишь интерлюдия.

Мужчина смотрит с моста, как она поднимается в горку. Горбится под тяжестью мешка и отдаленно и трогательно напоминает мула – выносливое животное, несущее на спине ношу того же размера, что он сам.

Пойти за ней было бы приятно. Сладость звуков слова «она» отсылает к кому-то другому, к чему-то иному, не существующему в реальности, но это не фантазия и не призрак, а человек, существующий и завершенный.

Он следит за ней, не в силах отказать себе в этом. Наблюдение превращает ее вновь в фантазию, ему надо действовать быстрее. Ведь образ ее начинает рассеиваться.

Миссис Марини предложила Лине стать ее ученицей. Лина решила согласиться, если не будет возражать Энцо. Однако он был категорически против. Считал, что это станет проклятием для их детей. Видимо, еще не осознал, что у них никогда не будет детей. Он был очень наивен, этот Энцо. Например, был убежден, что миссис Марини до сих пор живет на деньги, заработанные ее мужем от продажи обуви. Все же он был мужем, в своем праве, и Лина отказалась. Возможно, это сделало бы их богатыми. Но она продолжала шить шторы.

Это события ноября 1936 года. Зимой Пьеранджеллини – юродивую – нашли на свалке в склепе из старых газет.

Примечательна причина смерти, указанная коронером: проглотила щетину щетки.

– Интересно, приготовила ли она ее предварительно, – спросил Энцо на третий день после Рождества. Он сидел в кухне и завязывал шнурки ботинок, а Лина торопливо жарила им обоим яйца.

– Точно нет, – сказала она. – Тогда огонь перекинулся бы на газеты.

Они проспали, не услышали звонок будильника. Ели прямо из сковороды, стоя у плиты, спешно натягивали одежду. Выбежали из дома. Уже на остановке, прежде чем вскочить на подножку вагона, он с упреком сказал, что она одета слишком невзрачно.

Лина села в автобус до форта Сен-Клер, куда должна была привезти сделанное за неделю – сверток в коричневой бумаге – и получить семь долларов и сорок пять центов. Женщина, передавшая ей ткань для следующего заказа, сама точно не была швеей, она предпочитала отрастить ногти длиннее кончика пальца.

Лина опоздала, потому не могла выбирать заказ, по этой причине возвращалась домой с четырнадцатью ярдами тканей дамаск и синель, которые положила в грубый мешок для хранения овощей.