Конец

10

Письмо пришло в октябре. Энцо пробежал его глазами, затем перечитал медленнее – и невидимая фигура потянулась из-за спины и сжала сильной рукой горло, отчего стало невозможно дышать, кровь прилила к глазам, в желудке случился спазм, за ним последовала эйфория человека, которого душат.

Был поздний воскресный вечер выходного дня, когда он и мальчик наконец вернулись домой после отпуска в сорок четыре дня; четырнадцать часов каждого были посвящены уборке урожая на виноградной ферме его тещи, которой банк опять угрожал ее отобрать. Мальчик лег спать еще до того, как обнаружилось письмо, он же не мог уснуть, а теперь лежал на грязном полу в кухне, скрутив ноги так, что хрустнули суставы, и курил без остановки, пока не выплыла на небо луна.

Он понимал, что дому необходима тщательная уборка, но у него не было нужных навыков. Плесень захватила его тряпки для посуды и оставляла запах на стенках стаканов. Ободок унитаза затянула прозрачная пленка с россыпью волосков. Для внешнего мира это был дом с тремя спальнями, обшитый снаружи досками, и мансардными окнами на обеих частях фасада; на столбе крыльца указан номер сто двадцать три. Но для него это был не дом, а скорее просто здание. Мебель перемещалась из комнаты в комнату. Мальчик не должен так жить, но неряшливость в доме была знаком пренебрежительного отношения к женатым, которое пускает корни задолго до того, как вырастает и становится видимым.

Он встал с пола, уселся за обеденный стол и некоторое время играл сам с собой в карты. Кончик его носа медитативно был устремлен строго на стакан колодезной воды с фермы. Потом он его выпил. Черная десятка на красного валета. Мотор морозильника работал на природном газе, чтобы вода его оставалась холодной. В руках появлялось все больше карт, и он проиграл. Его сгубила нехватка тузов. На пальцах остались пятна от винограда.

Он вышел за ворота и проверил почтовый ящик, что поленился сделать на прошлой неделе.

Квартал покрылся инеем. Трава хрустко ломалась под ботинками, в воздухе пахло только холодом и отсутствием растений. Мир вокруг стал тусклым, с металлическим привкусом.

В почтовом ящике нашелся счет от пожарно-страховой компании и письмо, сморщившееся, будто на него попали капли дождя.

Он оглядел наклейку итальянской авиапочты на конверте, вскрыл, встав под уличным фонарем, и с удивлением обнаружил, что оно написано отцом, чье последнее письмо приходило шесть лет назад, вскоре после войны, то письмо, которое, как и многие другие, Энцо так и оставил без ответа. В этом же послании сообщалось, что отец отбывает из Неаполя в Нью-Йорк 30 сентября, проведет неделю у племянницы в Йонкерсе, а затем направится по указанному на этом конверте адресу. Его не покидает надежда, что адресату известно, где найти его единственного из живущих сыновей Маццоне, Винченцо, отправившего всего однажды весточку с этого адреса. Детали он телеграфирует по прибытии в Нью-Йорк.

Отца его звали Франческо. Мальчика, первенца, следовало называть в его честь, хотя для них он был Чиччо, а для друзей в школе – Фрэнк.

Прошли три недели, а Энцо так ничего больше не получил. Он боялся, что пароход с отцом пошел ко дну. И очень на это надеялся.

Двадцать шестого октября он вернулся с работы и обнаружил в раме защитной двери телеграмму, в которой указывался номер телефона в Йонкерсе, штат Нью-Йорк, в доме племянницы отца, его кузины. Энцо ничего о ней не знал; вероятно, она родилась уже после его отъезда. Ступни зудели в заношенных носках, которые совсем не впитывали пот, в волосах остались комки бетона. Вы спросите о том, позвонил ли он по указанному номеру. Да, он позвонил.

Почти сразу трубку взяла женщина и передала отцу.

Пожар начался в машинном отделении корабля, на котором ехал отец, посреди Атлантики. Он рассказал, что их отбуксировали назад, к Азорским островам. Во время пребывания там он питался исключительно качественно и дешево. Фрукты были отменного качества; однако вино прогорклое. Затем он сел на единственный корабль, отправлявшийся прямиком в Соединенные Штаты – в Новый Орлеан. По прибытии он с удивлением обнаружил, что городской смрад настолько отвратителен, что напрочь лишает аппетита, потому питался два дня только солеными крекерами. Наконец он сел на поезд до Нью-Йорка.

Шепотом он сообщил с того конца провода, что кузина Энцо – женщина слишком толстая и нерадушная, потому он мечтает как можно скорее уехать из Нью-Йорка. Разговор вышел куцый, уважительный и слишком формальный. Энцо плохо понимал говорившего на диалекте отца и сам отвечал сбивчиво. Он двадцать четыре года не разговаривал ни с кем из родных.

Отец произнес весьма размеренно:

– Наверное, я и лица твоего не узнаю. Надень тот желтый шарф, что связала тебе мать.

– Я его потерял, – сказал Энцо. Он выбросил его, сам не помнил когда.

– Что ж, ладно. Одолжи у кого-нибудь желтый шарф. Мое место в последнем вагоне.

Энцо сообщил ему, что расстался со своей женой, она жила в Питтсбурге, в соседнем штате Пенсильвания. Еще он напомнил ему о мальчике и как его зовут.

Отец сказал, что ему вовсе не требуется напоминать, ведь в своем кратком письме Энцо сообщил великолепную новость о рождении мальчика, пусть и через два года после знаменательного события, больше от него вестей не было.

– А от братьев? – осведомился Энцо.

О, с братьями все хорошо. Они поступили на государственную службу в городе Бергамо на севере – один служил офицером полиции, другой водил почтовый грузовик. К сожалению, они жили так далеко, что отец Энцо видел их лишь дважды в год, на Рождество и летом.

– Я намекнул, что они мертвы, чтобы подчеркнуть силу моих намерений, – объяснил он. – Я считал и тебя умершим. Я ведь так и не получил ответ на письма, что отправил в сентябре 1939-го, ноябре 1940-го, декабре 1945-го и марте 1946-го.

На линии случился сбой, вклинился кто-то, возможно радиостанция, и временами они слушали бодрую карибскую мелодию. Усилия, приложенные для четкого произношения каждого звука числа и даты, утомили отца, он замолк, чтобы набрать в легкие воздух, Энцо воспользовался случаем и бухнул трубку на рычаг.

Телефонный аппарат размещался на специальном столике у главного входа в дом, рядом с перилами лестницы, которая вела в спальни на верхнем этаже. На одной из балясин на крючке для штор с зажимом висел календарь – подарок от семьи свидетелей Иеговы, однажды появившейся у его крыльца, – белокурой дамы тридцати пяти лет, ее мужа, одетого в коричневый синтетический костюм и сжимавшего руку мальчика лет десяти, одетого почти так же. Они стояли чуть позади и мрачно смотрели на Энцо, а женщина вышла вперед и начала объяснять ему, что скоро, очень скоро, его дом, все люди, в нем живущие, и все материальные ценности, ими нажитые, будут уничтожены Господом Богом нашим.

На открытой ныне странице календаря были изображены четыре темнокожих человека, склоненных на поле с бобами, на заднем плане извергался вулкан. Правда, это была страничка июля.

Энцо оглядел ступени лестницы и принялся подниматься, обойдя учебники Чиччо и его нагрудник для игры в футбол, валявшийся тут же и мешавший пройти.

Он набрал полную ванну, скинул одежду, забрался в воду и принялся намыливать и смывать пену, брить лицо, ополаскивая инструменты, глубоко погружая руки. Раньше его бритву точила Кармелина, теперь приходилось самому.

Завернувшись в халат, он отправился проверить мальчика. Чиччо лежал на полу и разглядывал яркий комикс, на который падал пепел его сигареты. Над столешницей виднелись металлические зубья подержанной пишущей машинки, которую Энцо купил для него, а потом угрозами и силой заставлял ей пользоваться. Они застревали вместе с бумагой, которую вставляли и вынимали, ни один из методов не достиг цели – все это походило на методы толпы людей, одновременно пытавшихся влезть в двери автобуса.

– Убери свои книги с моей лестницы, – устало сказал Энцо.

– Хорошо, – ответил Чиччо, перевернул страницу и принялся сосредоточенно читать написанное на картинке.

Энцо сказал:

– Делай, как велю: насыпь немного бриллиантона в раковину, налей воды и смой всю ту дрянь, которую впитала твоя форма.

Энцо закрыл за собой дверь, прежде чем мальчик успел ответить, и стал спускаться по лестнице, постепенно замедляя шаг. Язык распух, словно его укусила пчела.

Набрал ли он снова тот номер телефона, сидя у аппарата, потея в толстом халате и глядя, как листы календаря трепещут на ветру из-за открытого окна? Да.

– Что случилось? – спросил отец.

Энцо объяснил, что связь прервалась, ощущая при этом восторг и тошноту, как ребенок в игрушечной лодке. Объяснил, что ждал полчаса, пока оператор восстанавливал линию. Ладно уж, главное – номер поезда отца.

Настал вечер Хеллоуина. Энцо и мальчик отогнали пикап на стоянку у огромного стадиона для соревнований по бейсболу. Он не был защищен от ветров озера, расположенного всего сотней футов севернее, ветер пролетал вдоль его сторон, закручивался между зданиями, резвясь, словно в зарослях тростника. Они шли к Центральной площади, мальчик, как всегда, на два шага впереди – или он спешил, или Энцо отставал? – и дальше, через подземный этаж станционной башни Эри. Он сказал Чиччо, что если его дедушка узнает каким-то образом, что он курит, то он отдубасит его до полусмерти.

В кои-то веки он заставил мальчика погладить рубашки, и Чиччо справился с задачей блестяще, правда, переборщил с крахмалом, и теперь пот Энцо мгновенно превращался в клей. Поезд подкатил к платформе, из вагонов стали выходить люди всех мастей. Он поправил галстук мальчика сзади, подоткнув под воротник. Чиччо пытался постигнуть смысл расписания, а Энцо левым глазом изучал пространство.

– Он будет, наверное, очень строгим, врежет мне по яйцам, – сокрушенно говорил Чиччо.

– И по губам, – сказал Энцо.

– И не поймет ни одного сказанного мной слова, – добавил Чиччо. – Что мне делать с этим парнем, если тебя не будет рядом?

– «С этим парнем»? Что за слова?

Чиччо перевел взгляд на тротуар и сплюнул.

Каким был его мальчик? Есть ли в языке подходящее слово? Легкомысленный. Если бы не Энцо было доверено формировать его личность, будь он чужим человеком, наблюдающим со стороны, вместо этого слова использовал бы другое – беззаботный.

Однажды, сидя в парикмахерском кресле, Энцо увидел Чиччо, перемещающегося вниз по улице с ватагой приятелей. Он был выше всех на голову. Как и все, он курил и отбивал мяч, и тот переходил другому, отскакивая от бетонной поверхности. Вдруг кто-то из них ударил по мячу слишком сильно – глупая, злая шутка, – и мяч пролетел над головой парня, которому он предназначался, и дальше на мостовую, где машины тормозили и объезжали его.

Так вот, Чиччо бросился прямо за ним на проезжую часть, продолжая при этом болтать с приятелем. Энцо все видел, в тот момент брадобрей Пиппо лязгал ножницами, приводя в порядок его бакенбарды.

Тело Чиччо, его руки и ноги были озабочены только мячом, в то время как мысленно он был весь в разговоре с приятелем. Все произошло очень быстро.

Мяч его подскакивал, ведомый приложенной силой удара, Чиччо постучал по нему, потом по сигарете, зажатой в той же руке.