Конец

Посмотрите на этого мальчика.

И на машины.

А какие слова ты, Маццоне, выдал в адрес мальчика из-за стекла?

Где были те машины, которые могли превратить его в лепешку?

Мяч был полностью под контролем мальчика. Но тот, вместо того чтобы бросить его обратно на тротуар и убираться с дороги, поступил иначе (отец смотрел прямо на него, жалея, что не сможет докричаться). Он медленно пошел к тротуару, постукивая мячом о землю, тем же медленным шагом, даже не прибавив темп, помахал водителю затормозившей перед ним машины и вскоре был уже рядом с приятелями.

Чиччо посмотрел на плевок на платформе и размазал его ногой.

Человек в белоснежной форме продал им кулек арахиса. Вокруг было много цветных детей. Мимо проехал еще один вагон, из него выпрыгнули мужчины с зажатыми в зубах сигаретами.

– Почему он не приехал с женой? – спросил Чиччо.

– Ты хотел сказать с бабушкой? Эй, подбери скорлупу с земли, – сказал Энцо. – Ты в общественном месте.

Чиччо наклонился.

– У тебя ведь есть мама, так?

– Нет, – сказал Энцо. – Она умерла.

Мальчик выпрямился. Под кожей на лбу проступили набухшие вены.

– Я не знал, – сказал он. – Почему я не знал, почему ты мне не сказал?

– Она умерла восемь лет назад, – произнес Энцо.

Он пережевывал каждый орешек до консистенции пасты и только потом глотал.

– И когда мне предстоит узнать о твоих тайных связях с мафией? – сказал Чиччо.

– Ты понял, что я имел в виду. – Он не злился. Он не собирался злиться. Просто стал слишком разговорчив.

Энцо оглядел множественные заломы нечищеных ботинок мальчика. У него было одно желание – проникнуть в его мечты и внести в них коррективы.

– Считаешь меня кротом федералов?

– Что ты хочешь знать?

Чиччо заговорил тоном инквизитора:

– Какое твое настоящее имя, Маццоне?

Они стояли у металлического мусорного бака, бросали туда скорлупу и вдыхали запах зловонных бактерий.

– Маццоне, – сказал Энцо, потому что другого ответа не придумал. – А твое?

Кусок скорлупы застрял в позорных усах Чиччо.

– Мне здесь надоело. Почему мы вечно загодя всюду являемся? Этот парень меня раздавит. Зачем я тебе говорю? Ты будешь смеяться.

Ему нравилось слушать Чиччо. Хотелось, чтобы он рассказывал больше. Он теперь лучше умел слушать.

Поезда подъезжали к полудюжине вокзальных платформ с грохотом многотонной стальной машины по металлу рельсов. Скрежет тормозов оглушал.

Он не прихватил с собой шарф. Он не узнает отца. Через пять минут после прибытия поезда они с мальчиком разделились и приступили к поискам пожилого растерянного иностранца, наверняка нарядившегося для поездки. Энцо быстро шел по платформе. Поезд, на котором должен был приехать отец, уже ушел, его место занял следующий.

Он уже пожалел, что на нем нет шарфа. Старая негритянка и молодой негр в пасторском воротничке вели дюжину молчаливых цветных детей.

Энцо походил по пустеющей платформе, проверил санузел и билетную кассу. Снял шляпу и пригладил волосы. Потом опять ее надел.

Через мгновение перед ним вырос мальчик, держа под руку джентльмена ростом не больше гнома, в костюме с гвоздикой в петлице. К сожалению, это был не его отец. Тот должен быть намного выше. Мальчик развлекал его играми.

– Он тоже выглядит потерянным, но рост другой, – сказал Чиччо.

Мужчина окинул Энцо взглядом с головы до ног.

Чиччо держал в руке его чемодан.

– Прекрати, Чиччо, не стоит смущать людей. Отстань от этого господина.

– Я велел тебе надеть шарф, – произнес мужчина на его родном диалекте итальянского.

– Что он сказал? – спросил мальчик.

Охота на кабана. Отец ждал в устье оврага, на нем черный вечерний костюм и единственное пальто. Энцо гнал ревущее животное вниз по склону. Вырвавшись из лесополосы, вепрь двинулся на юг, но он бросил камень и заставил его свернуть – кабан обогнул смоковницу и понесся дальше по берегу высохшего ручья. Через несколько мгновений раздался выстрел из дробовика. Он слышал, как отец звал братьев и его, велел выходить из леса. Никто еще не знал о его победе. Он загнал кабана. Он был быстрее всех. Он раньше остальных спустился в овраг, увидел, как его старик сморкается в носовой платок, затем горбится, склоняясь к голове вепря, хватает за бивни и перерезает горло, и на землю льется кровь. И вдруг отец смотрит вверх. Он смотрит вверх и видит бегущего по дну оврага Энцо, он надевает сорочку, которой выманил кабана. Энцо встает рядом, отец вытирает с рук кровь и прикладывает их к щекам сына.

Мужчина освободился от рук Чиччо и поцеловал Энцо в губы.

Тикают часы, и пахнет табаком. Бутановый аромат открытой зажигалки. В последний раз его целовала в губы проститутка летом 1950-го. Это он позволил себе лишь однажды. Позже пожалел о тратах.

Лицо старика было в заломах морщин, что обычно для стариков, обманчивая жесткость и суровость присутствовали еще во времена юности Энцо. Это казалось хитроумной маскировкой – нарастить жир, который со временем превратил поверхность лица в груду мясистых комочков, сделал похожим на каменную стену, из швов которой вымылся известковый раствор.

– О, Винченцо, – заботливым голосом произнес он, – как же давно я тебя не видел.

Энцо показалось, что все огни на станции разом потускнели и ярко вспыхнули вновь, будто тень смерти пронеслась перед глазами.

– Привет, па, – сказал он.

– О чем вы говорите? – спросил мальчик.

Отец Энцо оставил его лицо и повернулся к мальчику.

– Маццоне Франческо, – произнес он, призывая его склонить голову для поцелуя в щеку. – Меня тоже зовут Маццоне Франческо.

Было 19:14, как указывали огромные часы, прикрепленные к сводчатой крыше вестибюля.

– Скажи ему, что хватит меня целовать, – произнес Чиччо.

– Он ничего не понимает из того, что я говорю? – спросил Франческо Маццоне.

– Кое-что, – сказал Энцо. – Он не умеет говорить. Но понимает, если старается.

– Вы обсуждаете меня, но что говорите? – спросил мальчик.

Когда они вышли на улицу, Франческо пожелал узнать, принято ли здесь, чтобы дети одевались так мрачно. Из дверей магазина выплывали прекрасные чертовки, балерины, бродяги и разные иные силуэты.

– Он перепутал костюмы, – объяснил Энцо.

– Как прискорбно, – сказал Франческо.

– Вот наша главная площадь, – любезно сообщил мальчик.

– Он говорит, это площадь, – перевел Энцо.

– Благодарю, я и сам вижу.

По Кошоктон-стрит они прошли к водоему.

Франческо Маццоне достал из внутреннего кармана пальто пачку сигарет «Кэмел», вытряхнул две штуки и протянул Энцо и мальчику.

– Купил их в Йонкерсе. Очень высокое качество.

Голова его выглядела аккуратно, седые волосы были хорошо подстрижены.

Округлившиеся глаза Чиччо были полны благоговения и признательности.

Старик взял его за руку:

– Энцо, переводи.

– Что он сказал?

– Я умираю от голода, – сказал Франческо, обращаясь к мальчику. – И здесь всегда так? Мне в жизни не было так холодно.

Энцо начал переводить, но мальчик отмахнулся. Общаться и понимать друг друга им помогали пальцы и кивки. Когда они подходили к автомобилю около стадиона, мальчик уже использовал итальянские слова, которые, как он утверждал раньше, не помнит.

Они ехали на восток по Моми-авеню, Франческо сидел у окна, мальчик посредине, с коробкой передач между ног, и переключал скорость, когда Энцо выжимал сцепление.

Франческо и мальчик вели вполне сносный диалог, лишь изредка прибегая к помощи Энцо.

Они добрались до района, населенного цветными.

– Вот здесь живут ниггеры, – сказал мальчик.

– Эй.

– Что? Я думал это правильное слово.

– Что он сказал? – спросил Франческо.

– Здесь живут негры, – сказал Чиччо.

– Я говорил тебе, как нужно их называть.

– Существует специальный закон? – спросил его отец. Он имел в виду закон, регулирующий, кому здесь жить.

– Нет, – сказал Энцо. – Возможно. Честно говоря, я не знаю.

Несколько светофоров на их пути светили зеленым. Начался снегопад. Франческо вытянул палец, указал на себя, потом на автомобиль и произнес что-то очень быстро.

Мальчик сказал:

– Он раньше никогда не ездил в автомобиле?

– Быть не может, – произнес Энцо.

– Автобусы, конечно. Только так. Когда мы поедем к твоим братьям в Бергамо. И никаких частных автомобилей. Это очень странный автомобиль. Как называется?

– Пикап, – сказал мальчик.

Франческо повторил.

Дальше мальчик заговорил по-итальянски без намека на акцент:

– Твоя поездка, как она прошла? Было комфортно?

– Где ты научился так разговаривать? – настойчиво потребовал ответа Энцо.

– Не учился я. Не знаю, – сказал мальчик и сдвинул рычаг вниз. – Как-то само вышло.

Таким он был, этот мальчик. Открывал рот, что бы ни касалось его гнилых зубов.

Мальчик показал, где их церковь.

Энцо венчался в ней двадцать три года назад, профсоюзный значок удерживал бутоньерку, а вместо родственников рядом стояли парни из бригады двести тридцать восемь. На Кармелине был атласный костюм и маленькая шляпка с вуалью. По утрам он просыпался, вдыхая аромат розового мыла, исходивший от пряди волос, откинутой на его шею.

Что-то заставляло Энцо постепенно замедлять ход. Это нечто жило в нем долгое время. Похоже на подброшенный вверх мяч, который достигает наивысшей точки, замирает и начинает медленно падать.

Франческо Маццоне закинул ногу на ногу, вкрадчиво потянулся и взял мальчика за подбородок. Потом принялся поворачивать влево и вправо, придирчиво разглядывая, как владелец ранчо на аукционе живого скота.

– Такой красивый мальчик, – отрывисто произнес он по-итальянски. – Но ты должен что-то сделать с этими зубами, Энцо. Лимонный сок и бикарбонат. Утром и днем.

– Что он сказал? – спросил мальчик.

Энцо не ответил.

Завтра День Всех Святых, а потом День всех усопших, а он забыл купить свечи, чтобы зажечь в доме в память об умерших.