Конец

13

Миссис Марини с Патрицией приехали в канун Рождества на вокзал встретить Лину. Они прошли через Центральную площадь к башне Эри, поднялись на лифте на второй подземный уровень, с клочками туалетной бумаги и леденцами на бетонной поверхности. На платформе, куда ни глянь, толпились цветные всех возрастов и оттенков темной кожи, что вызвало у обеих тревожное стремление бежать без оглядки. Семафоры на путях зажглись зеленым, и прибыл локомотив из Янгстауна с вагонами для перевозки животных, заполненных, кажется, лишь кровавыми разодранными тушами. Вскоре подошел еще один поезд из Балтимора, и на площадке появилась пожилая цыганка, придерживавшая шляпу на голове. Поняв, что здесь ей не выйти, поспешила обратно в вагон, через минуту возникла у другой двери и, вытаращив глаза, стала оглядывать толпу, время от времени теребя шляпу, будто желая удостовериться, что она все еще на месте. И вот уже ей машет женщина ее же возраста, бросается к ней и берет из рук чемодан. Высокая белая женщина в голубом пальто с норковым воротником, закусив губу, неотрывно смотрит в журнал о кино, на тыльной стороне которого актер из вестернов, ухмыляясь в усы, давал понять, что Lucky ароматнее. Кто-то пытался продать им плитку шоколада. Из мусорного бака торчал начищенный мужской ботинок вполне приличного вида.

В этот же день чуть ранее миссис Марини заплатила гробовщику и по дороге домой купила себе у Рокко датской сдобы. Зайдя домой, она не сняла теплые панталоны, но сменила парик на вязаную шапочку. Она не могла вспомнить, когда озноб мучил ее так долго и не отступал ни перед одним способом избавления от него. Она заставила себя закутаться в шаль, хотя ненавидела шали. Потребность накинуть платок означает, что пора приводить в порядок документы и не прятать мелкие купюры наличных, чтобы наследникам не пришлось долго их искать. Она выпила половину галлона только вскипяченной воды с дымком, добавив лимон, но организм выпустил ее слишком быстро, чтобы она успела сделать свое дело.

Поверх шали укуталась в плед. (Позор; кабала.) Решила размяться и согреться, прошагала из кухни в гостиную, в спальню, в гостиную, в кладовую, вверх по лестнице, вниз по лестнице, еще ниже в подвал, подбросить угля в печь. Обратно наверх. (Ах, ее бедро! Сколько страданий!) Лицо ее стало серым, пальцы посинели. Она была полна решимости не позволить определенной группе людей увидеть ее такой.

Она поставила стул над решеткой в полу кухни. Открыла лежащий на комоде словарь. Липкой лентой приклеила кроссворд к разделочной доске и положила на колени. Взяла карандаш. Часы показывали 10:17. Она дала себе двадцать минут.

Думай быстро. Просмотри внимательно заглавные буквы на поле – это подсказки, указывающие на один верный ответ. Столица Йемена. Собака Худого человека. Иосиф из Гори. Теперь напрягись: Сана, Аста, Сталин – или ты что-то упустила.

Наступил волшебный момент, чувственный экстаз на цифре четырнадцать по горизонтали: шесть букв, вторая с конца «н», подсказка – «ахинея».

Она, обнаженная, стоит у дерева и пытается сорвать сливу.

Трескотня.

У нее проблема с тринадцать по вертикали: десять букв – «проступающие детали». В середине «нти». Последняя буква «о». Что же это? Кажется, начинается с «пе»? Может, это пентименто? Сверилась со словарем. Она и не представляла, что слово считается английским.

Заполнив последние клеточки за две минуты до конца срока, который отвела себе на разгадывание кроссворда, ощутила привычный восторг триумфатора. Она выиграла у составителя. Однако почти мгновенно восторг сменился пустотой. Она часто испытывала подобное, когда дело было завершено. Картинка выцвела и явила миру то, что скрывалось под ней. Кроссворд померк, и из-под него появились мелкие ежедневные дела. Ни одно из них не будет способствовать румянцу на лице.

Ей нужен план.

И он сложился сам собой.

Она как следует себя пропарит. Оставила головной убор на одной из гипсовых голов в туалете внизу. Прихватила детективный роман и погрузилась в ванну. Каждые десять минут добавляла воду, сливая понемногу, прочитала книгу от корки до корки, ногти больших пальцев, казалось, отделились от тела. Пот застилал глаза.

Она бросила книгу на сиденье унитаза и встала, опираясь на поручни, которые, несмотря на ее протесты, Винченцо закрепил на выложенной плиткой стене. Микроскопические слесари-ремонтники проникли в ее ногу, размяли вертлужную впадину и головку бедренной кости, отполировали ее до блеска и покрыли слоем вазелина. Она была способна пробежать марафон, но у нее были более неотложные дела. Наручные часы тут же, на сиденье унитаза, показывали 15:03. Она вытерла полотенцем зеркало и оглядела свою лысую, мокрую голову. Победа над холодом была абсолютной. На ее ладонях можно было поджарить яйцо, но у нее были другие задачи.

Она растерла тело. Надо двигаться дальше. Патриция и Чиччо появятся в любую минуту, чтобы вместе ехать на вокзал.

Она прикрепила черный парик к нескольким прядям сохранившихся волос – экстравагантная, пышная, высокая прическа. Надевая серьги, испытала толику возможного сожаления, что из-за того что столько лет тяжесть металла оттягивала мочки, теперь в них были не дырочки-точки, а прорези. Знай она раньше, что проживет так долго, отложила бы прокалывание ушей до пятидесяти лет. С другой стороны, если бы она затянула с этим, у Нико не было бы повода купить ей эти великолепные серьги.

Замечательно. Голова в порядке, пристегнуты серо-бежевые чулки из искусственного шелка, воротник достаточно высок. Изображение в зеркале показало зубы. На краю разума вспыхнула искра – это идея, пока далекая и неясная, но она летела прямо на нее, как стрела во сне. Идея отвратительная, но она не виновата в ее появлении, она прилетела извне. Не она это придумала, она сама в ней появилась; теперь нельзя не признать, что это абсолютно верно. И смысл идеи был в том, чтобы пережить их всех.

Сумочка ее была черной, платье, естественно, черным – все ее платья были черными. Извлеченные из шкафа мюли с открытым мысом были тоже черными – теперь она не восприимчива к холоду и хочет выглядеть немного легкомысленно и царственно одновременно, эдакой королевой преисподней. Она не выходила из дома в наряде другого цвета с 1915 года. Лину, свою маленькую девочку, свою кроткую овечку, она не видела с 1946-го. Макияж она сделала особенно выразительным. Щекам придала легкомысленности. Целью ее не было выглядеть хорошо. Не было в стремлении примитивного тщеславия. Она хотела выглядеть грозно. Глядя в зеркало, примерила выражение лица, с которым встретит Лину на платформе. Для пущего эффекта лучше скрестить руки на груди или упереть в бока? Убедилась, что ухмылка впечатляет меньше, чем поджатые губы и расширенные ноздри. Не показывай зубы, пока не дойдешь до желания уничтожить.

Лина была повинна во многих смыслах, перечисление их требовало времени, что, впрочем, ее не остановило. Она исчезла, и очень долго не подавала никакой весточки. После чего раз в два года приходило сообщение о благополучной жизни у космически далеких западных границ, которую позволяет вести работа на кухне в школе, все они отправлялись, как выяснилось, из Питтсбурга. Существовала вполне разумная, если и бездоказательная, гипотеза, что Энцо и его отец смертельно устали на ферме, оба могли уснуть, пусть и на секунду, чего никогда бы не случилось, будь с ними в автомобиле Лина. Она следила бы за Энцо или сама повела машину, она никогда не предавалась процессу с беспечностью и задрав нос. Не было никакого смысла оставлять мальчика без матери. Был муж, сказавший: «И в богатстве, и в бедности». Была мать, которую предали уже все, кто мог. В машине, с которой они столкнулись, тоже был человек, и он тоже погиб. А Лина бы разговаривала с Энцо, не дала бы ему заснуть или поехала бы сама. Не было смысла ни в чем: ни в письме, ни в телефонном звонке, ни в отъезде. По личному мнению миссис Марини, никакого смысла не было, лишь решение, принятое и приведенное в действие одним – необдуманным – махом. Была Констанца Марини. Было: «А что с ней?» Было: «Я отдавала тебе свое сердце ежедневно в течение тридцати лет». Было: «Даже проходя мимо дохлой собаки на улице, вы отдаете ей дань, оглядываясь назад». Было: «Я изгнала тебя из своих мыслей. Я не произносила имени твоего».

Она приберегала самое суровое наказание за грехи других, в которых считала повинной себя, но это был не тот случай. Ей не были интересны смягчающие обстоятельства, или христианская психология, или ничтожная толерантность. С большим желанием она вонзила бы кол в сердце Лины. Господь желал, чтобы возмездие свершилось в строго определенное время. И расплата должна произойти здесь, дома.

Она выщипывала брови у зеркала, когда появились Патриция и мальчик. Чиччо прошел и сел на кровать, всем лицом выражая любопытство по поводу ее занятия.

– Ты знаешь, я без этого и шага ступить не могу, – сказала она.

– Что я могу знать о косметологии.

– Ты притащил снег на мои ковры?

В зеркале она увидела, как он приподнял ноги в носках для ее одобрения.

– Вы заболели? Вам плохо? – спросил он.

– Нет, – ответила она.

– А выглядите больной. Простите мне эти слова.

Вошла Патриция, шаркая и позвякивая ключами. Опухшее лицо ее было в пятнах. Миссис Марини обозрела в зеркало лицо Чиччо, показавшееся ей загадочной маской с персиковым румянцем, говорившей о здоровье и благополучии. Он поднялся и вышел. Патриция искоса взглянула на хозяйку дома, по-прежнему выражавшую недовольство бровями. Из другой части дома доносились звуки открываемого и закрываемого Чикко холодильника.

– Ты голодный? – выкрикнула Патриция в дверной проем.

– Нет, – крикнул он в ответ.

– Значит, решил поиграть с дверцей моего холодильника? – вмешалась миссис Марини.

– Да.

– Нравится звук? Как она щелкает?

– Да уж, – слабо отозвался он.

Таким был его голос перед походом в церковь, возвращением домой, где его неминуемо ждал список дел, оставленный отцом, и перед занятиями по чистописанию, которые она проводила с ним после обеда. Это был его способ просить оставить его в покое.

Она перевела взгляд на Патрицию и улыбнулась игриво.

– Не начинайте, Констанца, – прошипела та. – Будьте добры.

– Я добра, – прошептала она с ухмылкой. – Очень, очень, очень добра. Как считаешь, я хорошо выгляжу?

Если вдуматься, реализация ее плана прошла бы более гладко, останься Чиччо дома. Жаль, что Патриция настояла на том, чтобы сесть за руль. Она хотела, чтобы место заняла Лина.

– Пусть он останется здесь, – сказала она.

– Он поедет, – сказала Патриция. – Он хочет поехать.

– Нам придется всем уместиться в салоне машины, будет жарко и совершенно дискомфортно.

– Ему нравятся поезда, – настаивала Патриция.

– Мы будем все зажаты, будем думать только – сможешь ты переключить передачу или нет.

– Когда он был маленьким, у него был игрушечный паровоз, он возил его по дивану, по дорожке у автомобиля и гудел, как он. Помните? На нем была полосатая шапочка, которую я связала.

– Это была легковая машина. Седан.