Конец

Не ври себе, Рокко, поворачивай назад.

У нас в американском языке есть одно выражение, Рокко, оно означает совсем не то, что ты думаешь. «Делай что хочешь», – говорим мы, но это означает: «Говори правду, что ты сделал».

Теннисный мяч, хоть и точно отправленный, все же сменил траекторию и взорвался под колесом «Понтиака» последней модели.

И тебе придется расплачиваться, Рокко.

Офицер американской таможни потребовал водительские документы и задал вопрос о гражданстве.

– Соединенные Штаты, – сказал ему Рокко.

– Как долго находились в Канаде? – спросил мужчина и кашлянул прямо в документы.

– Я не находился в Канаде.

– Слушай, друг, но ведь там же Канада.

– Я… я, видите ли, люблю читать написанное на знаках. Увидел знаки и решил прочитать, что на них написано. – Голос звучал слабо. Он хотел мороженое. Было жарко, и он был голоден, хотелось поднести к лицу нечто красочное и аппетитное.

Он совсем запутался.

– Это мост. По нему можно идти либо в эту сторону, либо в эту. Учитывая, где ты сейчас стоишь, ты мог прийти только из Канады.

Он хотел мороженое.

– Я просто прошел слишком далеко, читая таблички, вот и все. Я не переходил границу. Хотел почитать, что написано, узнать об истории места и все такое прочее…

Он совсем запутался. Перестал понимать смысл происходящего.

Ощущение огромного желания любить можно перепутать с самой любовью.

Солнце отразилось в лобовом стекле въезжающей на мост машины и рикошетом ослепило Рокко.

– Я совсем запутался, – признался он охраннику.

Если коротко, он был убежден, что Бога все-таки не существует. Падающие воды больше не говорили с ним; только мост и машины, артефакты страны, повенчанной с математикой и железобетонными конструкциями, пытались что-то сказать, а точнее проскрипеть.

Офицер вернул документы, ставшие влажными.

– Ответь-ка мне, ты там что-то покупал?

– Нет, я ничего там не покупал.

Пограничник позволил ему пройти. Он медленно шел по краю каньона, кажется, отказавшись от всех тех утверждений, к которым мысленно пришел в первые минуты наблюдения за водопадом. Все стало непонятным, кроме полосы поперек моста. Он бродил по пересекающимся пешеходным дорожкам небольшого парка у каньона в поисках палатки с мороженым и чувствовал себя глубоко несчастным и одиноким. У проведенной краской полосы было еще одно назначение – заявить: ты вел себя так, словно воображаемое стало реальным.

Часто ночью дома он чувствовал, как повышается настроение, когда слышал треск запальника новой газовой печи, газ поступал со свистом, и вспыхивало пламя. Оно повышалось от стука в дверь. Он относился к печи как к компаньону, живому существу. Регулярное ее включение по ночам помогало легче переносить одиночество. Он придумал имя – Гари, как в «Пошли все к черту!».

От сигарет сердце начинало трепыхаться в грудной клетке, по опыту он знал, что единственный способ решить проблему – выкурить еще одну.

Продавец мороженого, найденный все же в двадцати футах от места падения потока в густой тени сахарного клена, был в бумажном белом колпаке, который носил на работе и сам Рокко; и еще в белой сорочке в голубой горошек и черном галстуке-бабочке. На лице застыла обнажавшая зубы дьявольская улыбка. Он сидел на железном ящике из-под молока за тележкой-холодильником, прислонившись спиной к стволу дерева. Вокруг было великолепно светло и ярко, но в этом месте крона давала густую тень, которую не нарушал ни один солнечный лучик.

Очень сложное устройство, удерживающее поток света. Множество тысяч листиков. Все под разным углом к солнцу, оттого способны остановить любой лучик. Дерево – отличный перехватчик света.

Мужчина ничего не читал, вообще ничем не занимался. Каждая его рука покоилась на ручке рефрижератора, словно он готовился распахнуть врата в подземелье. С заметным усилием он поднялся и теперь стоял в этом странном островке тени, что сделало его старше. Он заговорил, когда Рокко был еще на значительном расстоянии.

– В наличии вкус клубничный, шоколадный, фисташковый. Вафельный рожок обычный. Обычный. Ванильного мороженого нет. По одной салфетке в руки.

Он откашлялся. На плечо Рокко приземлился кузнечик, продавец потянулся и стряхнул его.

– В продаже нет ни сэндвичей, ни барабанных палочек, никакой прочей мелочевки. Имеются бумажные стаканчики и деревянные ложки. Одна порция – двадцать центов, две – девятнадцать, три – четвертной. Орешков нет. Вишни тоже. В шестидесяти футах в этом направлении фонтан. Тридцать футов налево – и придете в общественный туалет. Который час, я не знаю.

Повисла тишина, мужчины смотрели друг на друга. Рокко показалось, мужчина узнал его, и на лице мелькнула тень. Пауза затянулась, взгляды были слишком откровенными, потому продавец принялся открывать дверцы и доставать свои богатства. Колпак съехал – так носил и сам Рокко, это весело, когда шапка набекрень. На открывшейся части головы под редеющими волосами были хорошо видны пигментные пятна.

– Я ведь тебя знаю, – сказал Рокко.

– Нет, не знаешь.

– Мы точно знакомы. Подожди-ка пару секунд…

– Алле-гоп! Смотри! От тебя требуется назвать…

– Ты прости меня. В те дни я был сам не свой.

– …вкус, тару и количество шариков.

– Тогда все было как в тумане. У меня вообще проблемы с ясностью мышления. Всякий раз, когда мне кажется, что он уже поднялся выше головы или развеивается – туман, в смысле, – внезапно вокруг все окутывает тьма, и становится хуже, чем было раньше.

– Думаешь, ты один такой? У меня каждый раз так с молодоженами. То я их дядя, который умер. То бывший молочник бабушки. Они бегут из дома, чтобы пожениться, потом приезжают сюда, снимают мотель на ночь, а на следующее утро, алле-гоп…

– Нет, нет, нет.

– …и я тот самый пропавший знакомец. Я Марк Твен. Одна ночь с молодым мужем – и они передумали. Хотят вернуться к прежней нормальной жизни, к бабушке, маслобойке.

– Но…

– Соберись же, Христа ради.

– Сейчас у меня очень важное и деликатное дело. Позволь, я не буду обременять тебя подробностями. Скажу лишь, что это дело, от которого зависит моя жизнь, мне надо собрать все силы, перед тем как начать действовать.

– У меня простое лицо. Я могу быть кем угодно.

С огромного валуна ниже по дороге спрыгнул полосатый кот с живой ласточкой в пасти, пригнувшись, пролез под нижней балкой ограждения и скрылся в густой траве.

– Я человек твердых убеждений, – сказал Рокко. – Например, относительно любви к своей стране; силе молитвы; о том, что жена должна принадлежать мужу, а дети быть рядом с отцом.

– А теперь ты стал порочным. Это то признание, которое ты хотел сделать. Словно никому раньше не приходило в голову открыть душу старику под деревом, будто он покойный родственник или кто бы там ни был.

Перегнувшись, Рокко заглянул в нутро холодильника, но увидел только то, о чем было сказано: три емкости – коричневую, розовую и зеленую – в покрытой инеем большой коробке.

– Я не стал порочным, – сказал Рокко.

– Но мысли у тебя порочные.

– Я очень, очень честный человек, сэр. Я пытаюсь тебе объяснить, что лицо твое мне знакомо, ведь, если у тебя лицо того человека, значит, ты тот человек и есть.

Мужчина захлопнул крышку холодильника, отвернулся и четыре раза чихнул в появившийся в руках носовой платок. Рокко пожелал ему здоровья.

– Видимо, что-то в моем лице есть такое, что притягивает сюда людей, оно, наверное, говорит им: «Подходите, рассказывайте, что у вас на сердце», – вяло произнес он. С чиханием исчезла часть запаса силы духа, необходимой для поддержания образа самоуверенного мужчины. В голосе мелькнули нотки мольбы. Это убедило Рокко в том, что он притворяется.

– И ты знаешь меня. Мы знаем друг друга. Дай пару секунд подумать.

– Нет… – ответил мужчина тоном, полным безразличия, и продемонстрировал величественный жест пренебрежения, для этого поднял руку, описывая дугу, а в самой верхней точке мотнул кистью так резво, будто она была плохо закреплена. После этого Рокко перестал сомневаться, что видел мужчину раньше.

Если только чувство глубокого желания не иметь сомнений не было на самом деле чувством, говорившем об истинном отсутствии сомнений.

– Скажу, что по крайней мере один раз мы встречались.

– Христос всемогущий, это же чертов крестовник.

– Если только Христос не вводит меня в заблуждение намеренно.

– Знаешь, они ведь все так и спланировали, поверить невозможно. «Это часть ландшафтного дизайна» – так сказали мне эти смотрители парка, когда я посоветовал им его скосить.

Во мху под живой изгородью кошка надавила передними лапами на шею птицы, вонзила зубы в оперение и вырвала, не увернувшись от крыла, хлопнувшего ее по морде.

– Ты никогда не жил в Огайо или Небраске?

– Знаешь, что я сделаю? Проникну сюда ночью с бутылкой скипидара и спичками – вот что я сделаю.

– Или ты все это время меня обманывал? – поинтересовался Рокко.

– Летом много пыльцы, ржавых листьев кукурузы, принесенных откуда-то ветром. – Он чихнул еще четыре раза, слезы лились, кажется, из всех отверстий в голове. – И еще он переносит споры грибов.

– Как раз то, что я столько времени поглощал, – пробормотал Рокко, – сам не знаю почему.

Солнце согревало ему спину, на живот села муха-веснянка. «Тук-тук», – забилось сердце.

Неважно, что он смог сделать, а что не получилось. Смотрел, но не видел. Был, но отсутствовал. Он был голоден, и немного растерян, и смущен тем, что был голоден.

«А у меня есть розовый шарик на зеленом шарике, а тот на вафельном рожке», – думал он, с удовольствием слизывая лакомство, незаметно для себя прошел через весь газон, потом пересек дорожки, остановился у ограждения у реки и принялся наблюдать, как несутся вниз потоки, падают и падают, а потом взлетает вверх дымка из капель.

Путь его завершен. Достойного упоминания имущества не нажито. Родители давно обрели вечный приют.

Ему самому было пятьдесят семь лет.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. И замолкнут дщери пения. 1928–1936