Когда мое сердце станет одним из Тысячи

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

На следующий день, когда я захожу навестить Стэнли, он сидит на кровати, опираясь на стопку подушек, его рука в пластиковом гипсе и на перевязи. Он бледный, под глазами темные круги.

— Привет, — его голос звучит иначе. Это как слушать песню, сыгранную чуть фальшиво. Он не смотрит мне в глаза.

Я стою в дверном проеме, не решаясь зайти.

— Как твоя рука.

— Болит, но я буду жить. Меня сегодня выписывают. Врачи хотели, чтобы я остался дольше, но я отказался. Я через такое уже проходил. Хочу просто оказаться дома, — он улыбается расплывчатой улыбкой. — Сможешь меня подвезти?

По дороге домой он молчалив и замкнут. Возможно, он все еще не отошел от обезболивающих.

Я задумываюсь, собирается ли он обратиться в полицию. Я стараюсь не связываться с властью, если нет острой нужды, но, насколько мне известно, у него подобных барьеров нет.

— Что ты сказал людям в больнице. О том, что произошло.

— Сказал, что поскользнулся на льду.

Одной рукой я хватаюсь за свою окровавленную толстовку, размышляя, не из-за меня ли он соврал, чтобы для меня обошлось без последствий.

— Я твой должник, — замечает он. — Если бы ты не сделала, что сделала, я бы сейчас весь был в гипсе, а не только с подвязанной рукой.

Он все еще не смотрит на меня. Он встревожен. Ну конечно, он же только что видел, как я превратилась в настоящего примата. Он видел, как я практически откусила человеку ухо.

Когда мы оказываемся у него дома, я укладываю его в постель и подкладываю ему под спину подушки. Я замечаю, что он дрожит, и подтягиваю одеяло до груди.

— Спасибо.

Лампа горит, но в комнате полно теней. Модели самолетов стоят рядами на полке, их цвета приглушены в тусклом отблеске света.

Я сажусь на край кровати.

Его глаза прикрыты, тонкие веки кажутся в синяках.

— Прости, — шепчет он.

Я моргаю:

— За что.

— Он сказал тебе все эти ужасные слова. Я так… взбесился. Но ничего сделать не смог. Это была даже не драка, а избиение.

Ах вот о чем он переживает?

— Все прошло. Это уже не важно.

— Конечно, важно. — Его рука сжимается в кулак. — В мире полно таких людей. Зачем я нужен, если даже не могу тебя от них защитить?

Мои плечи напрягаются.

— Я не просила меня защищать.

— Я знаю. Но я хочу. Хотя бы раз я хочу сделать чью-то жизнь легче, а не усложнять ее. Я не хочу быть обузой. Разве это плохо?

— Никакая ты не обуза. Прекрати говорить глупости, — слова звучат жестче, чем я хотела.

Его неровное дыхание заполняет комнату.

— Прости, — он улыбается одними губами, глаза смотрят в сторону. — Наверное, я просто слаб.

Я встаю на ноги.

— Тебе нужно принять болеутоляющее.

Я даю ему стакан воды и таблетки, которые мы купили по дороге, Стэнли проглатывает их.

— Иди, если хочешь, — бормочет он. — Я немного посплю.

Я не двигаюсь с места. Что-то не так, что-то, что не связано с этими отморозками.

— Поговори со мной.

Он сжимает губы в тонкую линию. Смотрит в сторону.

— Стэнли.

Он закрывает глаза. Проходит несколько минут, и я уже думаю, что он уснул. Но он начинает говорить — тихо и удивительно спокойно.

— Ты ведь заметила? В смысле… мои глаза.

— Что с ними.

— Я думал, что ты уже точно поняла, в чем дело, — говорит он. — Ты столько всего знаешь. Но это, конечно, редкая болезнь.

— Что именно.

— Несовершенный остеогенез. Это просто изящный способ сказать, что мои кости легко ломаются. Я могу нормально делать бóльшую часть вещей, но… скажем, я не занимался всевозможными видами спорта в детстве.

Я помню, как он сказал, что сломал берцовую кость и что ненавидит больницы. «Я неуклюжий», — говорил он.

— Сколько раз ты себе что-то ломал.

— За всю жизнь? Я не знаю. Я потерял счет после пятидесятого раза.

— Пятьдесят переломов, — мой голос звучит странно, как будто издалека.

— Бóльшая их часть случилась в детстве. Кости очень хрупкие в период роста. Я часто пропускал школу. У меня было множество операций. Иногда я чувствую себя Франкенштейном, меня разрезали и собирали столько раз, — он хихикает, как будто это шутка. — На меня теперь срабатывают металлодетекторы, потому что в обе мои бедренные кости имплантированы стержни. Без стержней я смог бы ходить только на костылях. Но я со всем нормально справляюсь. И слух я не потерял, что часто происходит у людей с моим диагнозом. Мне повезло. — Он ненадолго умолкает. — В общем, это очень пространное объяснение того, отчего у меня такие странные глазные яблоки. Это потому, что коллаген вырабатывается неправильно.

Я чувствую, как сдавливается и напрягается моя грудная клетка. Я не сразу осознаю, что это чувство вины, хотя не до конца понимаю, отчего оно.

— Мне жаль.

— Все в порядке. Я научился принимать себя как есть. Почти что. Но я знаю, что такое ходить с ярлыком диагноза, когда весь мир говорит тебе о твоих ограничениях и вещах, которые ты никогда не сможешь сделать.

Я сижу неподвижно, руки скрещены на груди, колени плотно сжаты. Теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что все очевидно — его трость, глаза, то, как он говорил о переломах, словно это привычное дело. Как я не заметила? Или не хотела замечать?

— Родители всегда ругались, — говорит он. — В основном из-за денег, их всегда не хватало. Все уходило на мои медицинские счета. Я так часто бывал в больнице, что знал имена всех врачей и медсестер. Они любили меня, потому что я им улыбался, а когда они спрашивали, как я себя чувствую, я всегда отвечал, что хорошо. Я говорил им, как рад, что столько людей так хорошо обо мне заботятся. Они все думали, что я смелый маленький солдатик. Но все было иначе. Ведь это они разрезали меня и вставляли мне стержни, они выдавали мне обезболивающее. Мне было просто необходимо нравиться им. То была не смелость, а выживание.

Моя рука взлетает к косичке и начинает ее дергать.

— Я думал об этом вчера ночью, — продолжает Стэнли. — И запомнил, что ты сказала про крольчих, как они растворяют в теле своих малышей, если с ними что-то не так.

Я резко втягиваю воздух.

— Все, как ты сказала. Любовь не платит по счетам.

Нет, нет, нет! Я хочу сделать пространственно-временной скачок и удалить эти слова.

— Я говорила не о тебе, — шепотом возражаю я.

— Знаю. Но такой будет моя жизнь, Элви. Еще больше переломов и больниц, месяцами ходить в гипсе или на костылях и нуждаться в помощи во всем. А когда-то я, возможно, оглохну или окажусь в инвалидном кресле, или все вместе. Мне притвориться, что это неважно? Словно в этом нет ничего такого? Как я могу просить кого-то… — его голос надламывается.

Я хватаю себя за руку, вдавливая пальцы в кожу так, что может появиться синяк.

— Я тоже больная.

— Нет! Ты бы видела себя! — он улыбается, в его лице полно горечи. — Тебе не нужен белый рыцарь, который бежал бы тебя спасать. И даже если бы был нужен, я не могу… — его голос снова обрывается. — Я просто бесполезный…

Я целую его. Я даже не задумываюсь об этом, тело движется само по себе.

Я приближаюсь слишком быстро. Мы сталкиваемся зубами, и он охает. Я немного отстраняюсь, затем снова приближаю свое лицо, осторожнее и нежнее. У него теплые, немного шершавые потрескавшиеся губы. Я не уверена, правильно ли это делаю. Может быть, это и не важно.

Я отстраняюсь, он смотрит на меня большими ошеломленными глазами.

— Зачем ты?..

— Захотела.

Он несколько раз моргает. Выражение его лица стало пустым, как будто в мозгу взорвалась крошечная атомная бомба, уничтожив все мысли.

— Ты обязательно должен был появиться на этом свете, Стэнли. Мне не стоило этого говорить в «Бастерз». Я сказала не подумав. Я расстроилась, потому что… — слова будто упираются в стенку моего горла. Отчего-то очень сложно в этом признаться, — потому что мне не понравилось, что ты был с ней.

— Я… Подожди. С кем?

Мое лицо горит.

— С той девушкой, Дороти.

Его рот приоткрывается.

— Так тебя это беспокоило?

Я хочу заползти под кровать и спрятаться.

— Элви… но я же сказал тебе, мы с Дороти просто сидим рядом в классе. Мы с ней даже не друзья.

— Ты ей нравишься, — бормочу я.

— Ей нравится играть в мамочку. Девушки часто так себя со мной ведут, потому что я тихий ботаник с палочкой. Они никогда не обращали на меня внимания, не в таком качестве. Вот почему я был так удивлен, когда ты предложила мне… — на его щеках появляется легкий румянец, — ну знаешь.

Ну конечно, Стэнли не кажется себе привлекательным. Он не понял бы, что женщина с ним флиртует, даже если бы она задрала юбку и показала свой зад, как делают иногда возбужденные самки карликовых шимпанзе.

— Элви, взгляни на меня.

Я заставляю себя посмотреть в его глаза.

— Мне она не нужна. Я хочу тебя, я хотел бы быть с тобой.

Внутри меня смущение и путаница. Будь я хорошим человеком, я бы сама толкнула Стэнли в объятия Дороти, потому что она может столько дать ему, все, чего я не могу. Но я не могу отрицать прилив яростной животной радости, которую испытываю при этих словах. «Я хочу тебя».

Он приподнимается, охватывает меня сзади за шею и приближается ко мне.

На этот раз поцелуй более медленный. Более нежный. Я чувствую слабый привкус черешни, он, наверное, ел мармелад в больнице.

Раньше я никогда не понимала притягательности этого действия. Мне всегда казалось противным обмениваться с кем-то слюной, но это не так. Может, потому что это Стэнли.

Я отстраняюсь и облизываю губы.

— Очень мокро, — говорю я, — целоваться.

— Так и задумано. — Его взгляд пробегает по моему лицу. — Хочешь, продолжим?

— Продолжим.

Его губы приближаются к моим. Глаза чуть приоткрываются, и он смотрит на меня сквозь ресницы.

— Закрой глаза, — шепчет он.

Я закрываю и сразу же понимаю зачем. Ощущения сильнее, если не отвлекаться на зрение. В комнате сразу становится намного теплее, у меня кружится голова, я теряю равновесие. Это кажется очень опасным. Я словно иду по натянутому канату над расщелиной, и одно неверное движение сбросит нас обоих в пропасть. Но я не хочу останавливаться. Не могу.

Наконец я отстраняюсь, и он делает небольшой дрожащий вздох. Его глаза медленно открываются — мягкие и расфокусированные.

Он ерзает, и я думаю, что у него заболела рука.

Затем я ощущаю, как что-то твердое упирается в мое бедро.

— Ой, — произношу я.

Он отодвигает свой таз от моего. Его румянец заметен даже в тусклом свете.

— Извини.

Я вспоминаю ту ночь в номере мотеля. То, как ускорилось его дыхание, когда он смотрел на меня. Его нежные, осторожные ласки. Тепло его рук.

Я запускаю руку под одеяло и легонько касаюсь его бедра, его мышцы напрягаются. Я не обдумываю заранее свои слова, слова, которые произношу, они выходят сами собой.

— Можем попробовать еще раз, если хочешь.

— Ты серьезно?

— Да. — Моя рука все еще на его бедре.

Он молчит, не двигается, даже не дышит.

— Стэнли? — кончик его имени приподнимается в вопросительной интонации.

Он медленно и глубоко вдыхает и выдыхает через нос.

— Помнишь, я сказал тебе, что чувствую себя как Франкенштейн? Я не шутил.

После пятидесяти переломов было бы странно, если бы у него не собралась целая коллекция шрамов.