Когда мое сердце станет одним из Тысячи

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

На следующее утро я завариваю кофе и делаю яичницу-болтунью с тостами. Ну, по крайней мере, пытаюсь. В результате первая партия яиц подгорает, и мне приходится начать заново. Второй раз яичница выходит жидковатой, но ее, во всяком случае, можно есть.

Стэнли сидит в кресле-каталке, держа в руках чашку кофе, на нем спортивные штаны и белая рубашка на пуговицах. Я помогла ему сесть в кресло, но он настоял, что оденется сам. И это заняло у него около часа. Не представляю, как он справился, учитывая ограниченные возможности. С другой стороны, у него большой опыт.

— Что ты будешь делать с колледжем, — спрашиваю я.

— Я звонил им. Отправил справку от врача. Они пришлют мне задания, которые я пропустил, — он вынимает кусочек скорлупы из яичницы. — Я могу посещать занятия начиная с сегодняшнего дня. Если ты сможешь меня отвезти.

Я киваю и подливаю себе кофе.

— Когда.

— В два тридцать. У меня сегодня только одна пара по программированию днем.

Уже не в первый раз я задумываюсь, как он может позволить себе колледж, помимо всего прочего. Я знаю, что отец присылает ему какие-то деньги, но неужели этого хватает? Даже если Стэнли не нужно платить за дом, в чем я не уверена, есть же еще счета за электричество, воду, газ и налоги на собственность, не говоря уже о больничных счетах. Может быть, его мама застраховала свою жизнь. Так это или нет, вряд ли у него так много денег.

— Если я собираюсь жить в твоем доме в обозримом будущем, — говорю я, жуя тост, — я хочу оплачивать часть счетов.

— Ты не должна этого делать, Элви.

— Должна. Я скоро найду работу. В любом случае, я не люблю бездельничать.

Я уже скучаю по животным. И пока Стэнли нужна опека, вряд ли он захочет, чтобы я кружила над ним двадцать четыре часа в сутки.

— Ну, если ты сама так хочешь… У тебя уже есть что-то на примете?

— Любое место, куда меня наймут. Я рассылала анкеты. Просто… — я тыкаю вилкой в пузырчатую желто-белую яичницу. — Мне сложно даются некоторые вопросы.

— Я могу тебе с ними помочь, если хочешь.

Я задумываюсь.

— Я не могу тебя просить.

— Я не против. В этом нет ничего постыдного, знаешь. Поиск работы многим людям дается непросто.

— Ну вряд ли у многих людей случаются панические атаки, когда они заполняют анкеты с личными данными, — бормочу я.

— Ты удивишься у скольких, — его голос смягчается. — Давай помогу тебе.

Он кажется таким нежным, что на секунду я задумываюсь. Может…

Нет. Я не могу снова начать надеяться. Скорее всего, он просто хочет, чтобы я поскорее съехала, хотя он слишком добрый, чтобы сказать это прямо.

— Хорошо, — отвечаю я.

Вскоре стол зарастает бумагами, которые я распечатала из последней порции онлайн-анкет. Стэнли выбирает одну из них — для бургерной забегаловки.

— Так с какими вопросами у тебя трудности?

— Со всеми. — Лицо мое вспыхивает. — Я не понимаю смысла всех этих вопросов. Я оставила очень много пропусков и не знаю, подходят ли ответы, которые я смогла дать. Но я не знаю, что еще добавить.

— Давай-ка посмотрим. Хм… вот тут… в графе «Опишите свой самый большой недостаток» ты написала «плохо общаюсь с людьми», — он ворошит анкеты. — А в графе «Вы командный игрок?» ты написала «нет».

— Ну, это правда.

— Я думаю, это такие вопросы, на которые стоит просто отвечать «да».

Я начинаю раскачиваться и резко дергать косичку.

— В каком смысле меня можно назвать «командным игроком».

— Они просто спрашивают, хочешь ли ты работать с другими людьми.

— Ну тогда им и стоило бы спросить так, — я раскачиваюсь еще быстрее.

Он откладывает бумагу:

— Элви, все в порядке.

Я крепко закрываю глаза. Вся голова горит. Рука сама тянется к косичке и снова ее тянет. Я опускаю обе руки и подкладываю под себя на стул, потому что не знаю, как еще перестать.

— Тебе не нужно это скрывать. Не от меня.

Я удивленно поднимаю на него глаза.

— Если тебе это помогает, делай так, — поясняет он. — Но послушай меня, это, — он указывает на стопку моих анкет, — просто игры разума, придуманные корпоративными толстосумами. Эти вопросы бессмысленны. Твоя способность заполнять анкеты не определяет твою значимость как работника или личности. Тебе просто нужно через это пройти. Я имею в виду, что тебе не обязательно быть предельно откровенной. Никто от тебя этого не ждет. Это и не вранье как таковое. Придется лишь подобрать правильные слова, чтобы представить себя в нужном свете. Все так делают.

Я задумываюсь, я все еще считаю, что это ложь.

— Эти люди ненормальные.

— Какие?

— Не знаю, все. Все эти так называемые «нормальные» люди.

— Даже я? — улыбается он. — Ведь я тоже один из них, да?

Я думаю над его словами.

— Ты атипичный нейротипичный. Хотя мне никогда не нравилось это слово. Нейротипичный. Оно предполагает, что существует некий нормальный человеческий мозг, а я не думаю, что такой на самом деле существует.

— Да?

Я медленно потягиваю кофе.

— Мозолистое тело — стебель нервных волокон, который соединяет полушария. Он толще у музыкантов, особенно тех, кто начал заниматься музыкой в детстве. Некоторые области гипоталамуса меньше у мужчин, а также у людей, перенесших посттравматическое стрессовое расстройство. У некоторых доминирует левое полушарие, у других — правое. У каких-то людей языковые центры располагаются по всему мозгу, у других — все сосредоточены на одной стороне. Существуют нейробиологические различия, связанные с разнообразными политическими и религиозными убеждениями. У каждого человека мозг значительно отличается от какого-либо другого. На что вообще похож «нормальный» мозг. Как его распознать. Как можно создать объективный стандарт, по которому можно судить о нормальности чьего-то мозга.

— Ну, в таком случае ты не более и не менее нормальна, чем любой человек, правильно?

— Может быть.

Тем не менее никто больше не рассматривает этот вопрос так же.

— Давай пойдем дальше, — говорит Стэнли. Он берет в руки листок бумаги, лежащий перед ним, и читает:

— Если бы вы были напитком, каким бы напитком вы были и почему?

Я хмурюсь.

— Вот видишь, это я имею в виду. Это абсурдные вопросы. Как мне ответить на что-то подобное?

— Абсент, — говорит Стэнли.

Я поворачиваюсь к нему:

— Что.

— Я однажды пробовал абсент, — объясняет он. — Мне было пятнадцать. Мы с мамой были на званом ужине со множеством гостей, и я стащил немного. Один из моих маленьких бунтов, — он улыбается одним уголком рта. — Это очень крепкий спиртной напиток. Мутно-зеленый, как нефрит. Вкус у него резкий, почти горький, поэтому его часто разбавляют водой и добавляют сахар, но я выпил чистый. Он прожег меня насквозь, но я почувствовал себя легким. Сильным и невесомым одновременно. Словно я мог взлететь.

— Подожди. Ты говоришь, что ты был бы абсентом.

— Нет, я имел в виду… — он откашливается, уши его краснеют. — Неважно.

А, это я абсент?

Я пытаюсь понять, что значат эти слова, а он продолжает, пытаясь меня отвлечь.

— Так, что здесь. «Назовите пять своих лучших качеств». Ну, это просто. Ты умная, надежная, добрая…

Я хочу возразить и сказать, что я не добрая, но закрываю рот, зная, что он сможет легко это оспорить, как всегда. Поэтому я просто слушаю его голос, пока он читает.

Меня поражает, как легко он пробирается сквозь все эти запутанные лабиринты вопросов. Это словно какой-то вид психологического джиу-джитсу, которым он в совершенстве овладел, даже не стараясь. Я пытаюсь сосредоточиться на том, о чем говорит Стэнли, но замечаю, что вместо этого уплываю в грезы, позволяя его голосу омывать меня, словно теплой воде. Я фантазирую о том, как выглядит его мозг изнутри: если бы я, как молекула, могла проплыть сквозь него, увидела бы я там сложные структуры, созданные, чтобы решать вопросы типа «Какой вы напиток?»

Стэнли говорит, что я — абсент. Я так и не понимаю, что именно это значит. Но мне нравится слово и его звучание, когда он его произносит.

— Спасибо тебе, — говорю я, — за это. Ты мне очень помог.

— Никаких проблем, мне это ничего не стоило.

Даже сейчас, когда это я должна заботиться о нем, Стэнли меня направляет и успокаивает. Кажется, я так мало могу для него сделать.

Сам он почти никогда не говорит о собственной боли. Но я знаю, что она есть. Каждый день в больнице я слышала боль в его голосе и видела в нездоровом, стеклянном блеске его глаз, в напряженности его улыбки. Иногда он вскрикивает во сне. У него боли больше, чем большинство людей может себе представить, но он все равно улыбается. А ему приходится иметь дело не только с физической болью. Из того немногого, что он успел рассказать о своем прошлом, я знаю, что прошлое все еще тянется за ним. И в этом мы тоже похожи.

Я размышляла об этом в первую ночь, которую провела у него дома, — о том, что он рассказал мне. И том, о чем больше никогда не упоминал.

— Так, что тут, — продолжает Стэнли. — Этот вопрос: «Где вы видите себя через десять лет?» Ох, не люблю на него отвечать. Как кто-то может это знать? Но самом деле они просто пытаются понять, есть ли у тебя цели…

— Ты однажды мне сказал, что твой отец применял физическое насилие.

Он замирает. Его лицо принимает растерянный вид и бледнеет.

— Боже, — бормочет он.

Я сразу же понимаю, что сделала ошибку. Но слишком поздно брать свои слова обратно.

Он глубоко вздыхает и откладывает бумаги.

— Он не применял физическое насилие. Все было не так. Его просто иногда уносило, а еще — почему мы сейчас говорим об этом?

Я перебираю анкеты.

— Тогда ночью после того, как Драко, в смысле ТиДжей, подрался с тобой первый раз и сломал тебе руку, я осталась ночевать у тебя дома. Ты рассказал некоторые вещи, о том, что думаешь, что родителям без тебя жилось бы лучше, что твое существование было ошибкой. Я хочу понять, кто тебе это внушил.

Он прикрывает глаза и трет лоб.

— Я плохо себя чувствовал той ночью. Я был без сил и накачан обезболивающим. Я едва осознавал, что говорю.

— Ты казался в здравом уме.

— Господи боже, а мы можем просто… — он запинается и нервно вздыхает. — Послушай… Я знаю, что не уверен в себе, но это моя проблема. Я не стану кого-то в том винить. Отец, возможно, был трусом и уж точно не стал бы «отцом года», но он не насильник. Теперь мы можем сменить тему?

Я опускаю глаза:

— Ладно.

Мы продолжаем разбирать анкеты. Я перебираю бумаги, взгляд скользит по вопросам, не видя их. Стэнли старается бодриться, давая советы, но я замечаю, что теперь его голос звучит иначе. Я перешла черту.

Несколько минут мы болтали о нейробиологии и абсенте, и казалось, что между нами все почти нормально. Но теперь он снова закрылся.