Когда мое сердце станет одним из Тысячи

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Тем вечером, когда я подъезжаю к дому Стэнли, собственные движения кажутся мне автоматическими, словно бы мозг и тело перестали быть единым целым. Может, это и хорошо, потому что в голове я к этому не готова.

У него маленький синий домик с кирпичной трубой, аккуратно подстриженной лужайкой и машиной, какой-то серой неопознаваемой иномаркой, припаркованной перед домом. Под окном ряд азалий, хотя они уже отцвели.

На мне черная футболка с изображением маленького белого зайчонка с торчащими окровавленными клыками и надписью «НЕПРОСТОЙ КРОЛИК».

Он открывает дверь; на нем бордового цвета свитер и резная красновато-темного дерева палочка вместо металлического костыля, может даже из красного дерева.

— Привет, — его голос звучит немного хрипло. Он слегка откашливается и произносит еще раз: — Привет, проходи.

В прихожей я снимаю ботинки и ставлю их на коврик, затем осторожно захожу в гостиную. Она небольшая и чистая, и чуточку пахнет корицей. Кресла и диван обиты коричневым вельветом, они выглядят очень мягкими. Я не поддаюсь искушению провести по вельвету рукой и вместо того задаю вопрос, который некоторое время вертится у меня в голове:

— Здесь живет кто-то еще.

— Нет, — он отводит глаза. — Этот дом принадлежал моей матери. Она оставила его мне.

На книжной полке стоит прозрачная пластиковая клетка, внутри которой целая сеть цветных трубок и круглых маленьких домиков, заполненных опилками. Маленький коричневый хомяк бегает в колесе.

— Это Матильда, — говорит Стэнли.

— Ты даешь ей что-то для точки зубов, — спрашиваю я.

— Чаще всего пробковое дерево.

— Им это необходимо, их зубы не перестают расти.

— Да. — Он замолкает. — Ну так… ты голодна? Я закончу на кухне. Или могу показать тебе дом, хотя смотреть тут особо нечего…

— Покажи.

Он проводит меня по короткому коридору. Мы проходим мимо закрытой двери, и я останавливаюсь:

— Что там.

На долю секунды он меняется в лице. Интересно, я когда-нибудь научусь понимать его мимику. Это словно смотреть, как компьютерный код зелеными строчками быстро движется по экрану — слишком быстро, чтобы я что-то поняла.

— Просто гостевая комната.

Я прохожу за ним в конец коридора через еще одну дверь. Он включает свет.

— Это моя комната, — говорит он.

Покрывало на его кровати синее и очень старое, изношенное, с едва различимыми желтыми лунами и звездами. Новенький и гладкий компьютер стоит на пустом желтом сосновом столе. Рядом с кроватью — стеллаж, заполненный моделями самолетов всех цветов, размеров и форм. Часть моделей подвешены к потолку. Всего я насчитываю тридцать два самолета.

Я касаюсь покрывала, наклоняюсь, прижимаюсь лицом к его подушке и вдыхаю. Пахнет лимоном.

— Мне нравится твой кондиционер для белья, — говорю я, мой голос приглушен подушкой. Затем я вдруг осознаю, что, может быть, ему совсем не приятно, что я утыкаюсь лицом в его постельное белье.

— Прости, — говорю я, распрямляясь. — Нужно было спросить разрешения, прежде чем так делать.

С другой стороны, спрашивать «можно понюхать твою подушку» было бы тоже как-то странно.

Похоже, пока я не очень справляюсь.

— Все в порядке, — говорит он. — Правда. Если я кажусь немного смущенным, это не из-за тебя. Просто у меня уже очень давно не было гостей.

Так для него это тоже в новинку. Отчего-то эта мысль меня немного расслабляет.

Я закидываю голову и рассматриваю самолетики, свисающие с потолка:

— Ты сам их сделал?

— Да, собираю модели с детства и вот до сих пор. Наверное, это немного глупо. Взрослый человек с целой комнатой игрушечных самолетиков.

— Мне они нравятся. — Я тянусь к темно-зеленому истребителю времен Второй мировой, но останавливаюсь на полдороге. — Можно его потрогать?

— Конечно.

Я беру самолет в руки. На его носу нарисованы акульи зубы и глаза. Обычно самолеты так раскрашивают для устрашения, но этот улыбается. Я провожу по линии рта. Затем переворачиваю, изучая склейку. Вдруг что-то щелкает, и крыло падает мне в ладонь. Я замираю.

Стэнли вздрагивает.

— Упс! — произносит он, словно это он сломал.

Я уставилась на сломанное крыло:

— Я… я не знаю, как так вышло, я пыталась быть осторожной. Иногда мне сложно оценить, насколько сильно я давлю…

— Не переживай так, — он забирает самолет и крыло из моих онемевших рук и кладет две части на стол.

Я скрещиваю руки, упираясь ими в подмышки, чтобы больше ничего не поломать:

— Прости.

— Я приклею его обратно. Это же всего лишь игрушка, — он нежно касается самолета, словно это раненый ребенок. — Ничего страшного, — он улыбается, но в глаза мне не смотрит. — Пойду на кухню. Можешь посмотреть пока телевизор. Это недолго.

Я выхожу за ним из спальни.

В гостиной я напряженно сижу на диване, слушая клацанье столовых приборов и шипение масла, доносящиеся с кухни.

Я включаю телевизор и прощелкиваю ток-шоу и сериалы, пытаясь найти какую-нибудь передачу о науке или природе. Сейчас ничего не показывают, но я нахожу канал, на котором идет медицинский документальный фильм об операции на головном мозге. Я наблюдаю за тем, как руки хирурга в белых окровавленных перчатках скальпелем разрезают твердую мозговую оболочку, прощупывая поблескивающие серо-розовые складки коры.

Стэнли входит в гостиную:

— Ужин гот… Боже! — он бледнеет и закрывает глаза рукой.

Я переключаю канал.

Он выглядывает между пальцев:

— Ты что, правда можешь смотреть такое перед едой?

— Это информативно.

Никогда не понимала, почему большинство людей не выносит смотреть на внутренности человеческого тела. Мы целыми днями носим в себе органы и кровь. Глупо пугаться чего-то столь обыденного.

Он опускает руку, но выглядит все еще бледным.

— Ну, еда готова.

Я прохожу за ним в крошечную кухню. На столе белая скатерть и две мерцающие свечи в серебряных подсвечниках. В центре стола стоит блюдо, накрытое куполом серебряной крышки. Он поднимает крышку.

— Ты приготовил блинчики, — удивленно говорю я.

— Ну я хотел, чтобы тебе точно понравилось. У меня есть пять разных сиропов, — он указывает на пять стеклянных бутылок, выставленных в ряд на столе: клубничный, черничный, карамельный, кленовый и банановый.

Я онемела. Бывают моменты, когда я задумываюсь, может ли он существовать на самом деле, или я его просто выдумала. Но не думаю, что у меня такое богатое воображение.

Улыбка исчезает с его лица:

— Тебе не нравится? Я могу приготовить что-нибудь другое…

— Нет. Все хорошо.

Его плечи расслабляются, и мы садимся за стол.

Блинчики теплые, нежные и сочные.

— Так почему же кролики? — спрашивает он.

Вилка с блином останавливается на полпути к моему рту:

— Что ты имеешь в виду.

— Я имею в виду, что знаю, что ты любишь животных. Но, кажется, кролики занимают тебя больше всего, — он кивает на мою футболку. — Ты уже говорила о них и цитировала «Обитателей холмов» на нашей первой встрече.

Никто раньше не спрашивал меня об этом. Я даже не знаю, какие слова подобрать, чтобы ответить. Я проглатываю кусок блина и говорю:

— Просто они мне нравятся.

— Я перечитывал эту книгу, — говорит он. — Я и забыл, насколько она политизирована. Вся эта история с кроликом-фашистом… генералом Дурманом. Это же метафора на фашистскую Германию?

Я начинаю разрезать блин на шестиугольники.

— Я никогда не думала о ней в политическом ключе. Я воспринимала ее как есть. Это книга о выживании.

Мой нож выскальзывает и ударяется о край тарелки. Я быстро реагирую и сразу же подхватываю его.

— Не переживай ни о чем, слышишь? — говорит он. — Я очень рад, что ты пришла.

Очевидно, моя нервозность выдает себя больше, чем я думала.

— А еще я думаю, что твое прочтение на самом деле гораздо лучше, — добавляет он. — Просто воспринимать вещи как есть. Если все время анализировать, ничего не почувствуешь. Наверное, я слишком много учился литературе.

Вдруг мне приходит в голову, что я даже не знаю, чему он учится. Наши разговоры в Сети всегда были скорее абстрактными, сосредоточенными на чувствах и мыслях, а не на повседневной жизни.

— Это твоя специализация. Ты филолог.

— Журналист. Но сейчас этим сложно заработать, все читают новости онлайн, блоги и все такое. Я думаю перейти на компьютерные технологии и учиться на программиста.

— Тебе нравится писать программы.

— Если честно, то не особо. Это какое-то недалекое занятие. Но у меня неплохо получается, — он пожимает плечами. — Как тебе блины?

— Очень вкусно. Лучше, чем в «Бастерз».

Он весь светится.

После еды я беру в руки свою тарелку, но толком не знаю, что с ней делать. Дома у меня чаще всего готовая еда из закусочной. Из посуды у меня всего несколько пластиковых мисок, которые я просто споласкиваю в раковине. А еще чаще — ставлю в раковину и забываю о них на несколько дней.

— Я займусь посудой, — говорит он. — Не волнуйся. Ты пьешь кофе?

— Кофе был бы кстати.

Он заполняет кофеварку водой. Кофе начинает вариться, я говорю:

— Мне нужно в уборную.

— Первая дверь направо.

Я легко ее нахожу, но, выйдя оттуда, не иду на кухню. Я задерживаюсь в коридоре, глядя на открытую дверь в комнату Стэнли. Я иду к ней. Внутри замечаю, как сломанный самолетик улыбается мне со стола. Я вижу полость, куда должно крепиться крыло. Я беру самолетик в руки и пытаюсь вставить крыло обратно. Но оно не держится.

Нужно просто оставить все как есть. Если я продолжу с ним возиться, то, вероятно, сделаю все только хуже.

Я кладу самолет на место и начинаю разворачиваться, как вдруг замечаю, что нижний ящик в столе немного приоткрыт. Я задерживаюсь взглядом на корешке торчащей из него книги. Я различаю только нижнюю половину букв, образующих название, но есть что-то знакомое в их шрифте. Мой желудок сжимается, словно я смотрю вниз с высокого здания.

Мне нужно выйти из комнаты. Было бы лучше, если бы я смогла.

Вместо этого я цепляюсь пальцами за край ящика и выдвигаю его, чтобы увидеть название целиком: «Полное руководство по синдрому Аспергера».

И там больше одной — там целая стопка книг.

Я беру в руки первую. Кладу ее на стол и достаю другую, потом следующую и еще одну. Они все по одной теме. Я открываю первую попавшуюся:

«Синдром Аспергера — это форма аутизма, характеризующаяся социальными и коммуникационными трудностями, нетипичным использованием языка и навязчивыми интересами…»

Я пролистываю страницы, пальцы оставляют на бумаге едва заметные влажные отпечатки. Некоторые строчки и параграфы выделены или подчеркнуты. Я листаю страницу за страницей, но читать не получается. Мое зрение размыто. Я натыкаюсь на еще один выделенный маркером абзац:

«Одной из самых дисфункциональных характеристик синдрома Аспергера является неспособность к эмпатии. Из-за отсутствия этой фундаментальной черты многие больные остаются без друзей и находятся в изоляции во взрослой жизни.

Люди с синдромом Аспергера могут казаться чрезвычайно замкнутыми из-за своих ограниченных социальных навыков. Установление отношений с таким человеком может потребовать необычайного терпения».