Когда мое сердце станет одним из Тысячи

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Уже поздно.

Я, скрестив ноги, сижу на матрасе в спальне и ложкой извлекаю содержимое пластиковой банки со взбитыми сливками. Комочек сливок падает на футболку, я ловко подбираю его пальцем и слизываю. Свет выключен, комната озаряется лишь блеклым отсветом экрана ноутбука, покоящегося на подушке. Я играю в го.

Внезапно голос доктора Бернхардта звучит в голове: «Если ничего не изменится, придется мне порекомендовать судье, в качестве условия твоей дальнейшей независимости, назначить тебе психолога».

Я делаю дурацкий ход, и противник захватывает несколько моих камней. Разозлившись на себя, я выхожу из игры и захлопываю ноутбук. Мне совсем не хочется спать, потому достаю с полки свой пожелтевший, потрепанный том «Обитателей холмов», открываю и принимаюсь за чтение. Я пытаюсь провалиться в привычный ритм предложений.

«Примулы отцвели. И до самой границы леса, где начинался открытый луг, который полого спускался вниз до заросшего куманикой рва возле старой изгороди, только несколько выцветших их островков все еще желтели…»

Я читала эту книгу тысячу раз. Возвращение в мир разумных кроликов и их борьбы за выживание стало привычным ритуалом. Но этой ночью мысли в моей голове не затихают. Я со вздохом откладываю книгу.

Доктор Бернхардт совсем не понимает, и я не могу ему объяснить. Он думает, что я избегаю контакта с людьми из страха быть отвергнутой. А ведь все намного сложнее.

В моей голове есть место, которое я называю Хранилищем. Там я храню кое-какие воспоминания, наглухо запечатанные, спрятанные от остального сознания. Психологи называют это подавлением. Я же называю это необходимостью для выживания. Не будь у меня Хранилища, я бы до сих пор жила в пансионе или принимала настолько сильные препараты, что едва ли бы помнила свое имя.

Если закрыть глаза и сосредоточиться, я вижу тяжелые металлические ворота в конце длинного и темного туннеля. Ворота крепкие и надежные, закрыты огромным засовом, они защищают меня от того, что спрятано по ту сторону. Я годами создавала это место, кирпичик за кирпичиком выстраивая в голове что-то вроде карантинного блока. Если доктор Бернхардт отправит меня к психологу, тот несомненно выведает об этих воротах и попытается разрушить крепость, которую я создала, чтобы себя защитить. Психологи думают, что для того, чтобы решить любую проблему, достаточно поговорить.

Руки у меня трясутся. Нужно как-то успокоиться.

Будь у меня кровать, я бы спряталась под нее, но в моей спальне на полу лежит только матрас. Потому я отправляюсь в ванную, сворачиваюсь калачиком в пустой ванне и накрываюсь одеялом. Я плотно в него заворачиваюсь, пряча даже лицо и оставляя лишь маленькую щелочку для воздуха. Такая компрессия помогает. Совсем одна в темноте, я дышу.

Тихие закрытые пространства всегда казались мне безопасными. Когда я училась во втором классе, моя учительница миссис Кранц накрыла мою парту большой картонной коробкой, вырезав в ней окошко, чтобы я могла смотреть только прямо перед собой. Мой блуждающий взгляд заставлял ее думать, что я отвлекаюсь и что коробка поможет мне сфокусироваться. Она не понимала, что терялась я в собственных мыслях. Отрезанная от внешнего мира, я еще больше погружалась в себя. В своих тетрадках я рисовала лабиринты и трехмерные шестиугольники, что занимало меня гораздо больше, чем монотонный гнусавый голос миссис Кранц, каким она вслух читала «Маленький домик в прериях». Однажды учительница попыталась снять коробку, и я закричала. Когда она положила руку мне на плечо, я пнула ее по ноге. Она потащила меня к директору и вызвала маму в школу.

Мама приехала в тренировочных штанах и с мокрыми волосами, явно только что из душа. Как сейчас помню, как она сидит в кабинете директора, широко распахнув серые глаза и крепко вцепившись в лямку своей сумки.

— Элви, — тихо спросила она, — ты зачем ударила учительницу?

— Она схватила меня, — ответила я вполголоса. — Мне было больно.

— Да я едва коснулась ее, — возмутилась миссис Кранц. — Не могло ей быть больно.

Но мне было. Мне было больно от разных вещей — от слишком яркого света, от громкого шума, от колючих платьев, но мне никто не верил.

— Меня обожгло, — не унималась я.

— Обожгло? — миссис Кранц нахмурилась.

Директор откашлялся:

— Мисс Фиц… вам, наверное, стоит показать дочь специалисту.

Мама свела брови:

— Врачу? Но зачем?

— У вашей дочери уже не первый раз проблемы в школе. Я могу посоветовать, к кому обратиться, если хотите, — и он протянул визитку. — Поймите, мы просто пытаемся помочь. А сейчас вам лучше забрать ее домой.

Я сидела на стуле понурившись, положив на колени плотно сжатые кулаки.

По дороге домой мама молчала, не мигая глядя в лобовое стекло. Лучи солнца золотили пряди ее волос.

— А когда я тебя касаюсь, тебе тоже больно? — спросила она.

— Нет, когда ты — нет.

Ее напряженные плечи расслабились:

— Ну слава богу. — И она снова замолчала.

В машине было жарко. Футболка прилипла к спине:

— Зачем, интересно, директор хочет отправить меня к врачу, я же не болею.

— Не болеешь, но… — она закусила губу, — нам все равно стоит сходить, просто чтобы убедиться. — Ее глаза заслезились от яркого света. — Ты же знаешь, как сильно я люблю тебя, Элви?

Затхлый запах одеяла проникает в сознание, вытягивая меня из воспоминаний. Внезапно одеяло начинает сковывать, а не защищать. Я вздыхаю, преодолевая ощущение удушья, и вскакиваю, прорываясь наружу из своего кокона.

Свет луны, сочащийся из маленького окошка, освещает плитку, сеть трещин на стене и ржавые проплешины ванны.

Тело тяжелеет, я прислоняю голову к стене. Горло мое на мгновение сжимается, и я проглатываю нахлынувшее чувство. Мамы больше нет. Жить прошлым ни к чему. Я заталкиваю воспоминание о том дне поглубже в подсознание, где ему и место.

Сосредоточься. Нужно сформулировать проблему: доктор Бернхард хочет, чтобы у меня появилась социальная жизнь. Но он не может меня обвинить в том, что другие люди не хотят со мной общаться, поэтому нужно просто показать ему, что я пыталась, и тогда он, может, оставит меня в покое.

Телефон, который я извлекла из пруда, лежит на кофейном столике. Я беру его в руки и изучаю информацию на спинке.

Стэнли Финкел. Так зовут мальчика из парка, мальчика с тростью. Но что я ему скажу?

Это совершенно неважно, напоминаю я себе. Я открываю ноутбук, захожу в почту и вбиваю адрес Стэнли в графу «кому». Я пишу первый приходящий на ум вопрос:

«Что ты думаешь о Копенгагенской интерпретации?»

Стэнли, скорее всего, подумает, что это спам. А даже если нет, он не знает, кто я такая, поэтому зачем ему отвечать.

Я касаюсь тачпэда и тяну курсор в угол экрана, чтобы закрыть почту. Однако, прежде чем я успеваю это сделать, в папке входящих сообщений появляется письмо:

«Привет, ТысячаВрагов:) Интересный ник. А мы знакомы?»

Я застываю на месте. Пот крошечными холодными каплями проступает у меня на висках. Он задал вопрос, нужно хоть что-то ответить. Я пишу: «Нет».

«А откуда у тебя мой имейл?»

«На твоем телефоне написан. Я нашла его в парке. Он больше не работает».

Пауза.

«А, все нормально. Мне давно пора купить новый. Так что же такое Копенгагенская интерпретация?»

Я совсем не ожидала, что он ответит. Поэтому мне нужно несколько минут, чтобы собраться, а потом я пишу, быстро перебирая пальцами по клавиатуре:

«Это общее толкование квантовой физики. Оно заключается в том, что квантовые частицы не принадлежат одной объективной реальности, а существуют как множественные вероятности. Лишь акт наблюдения или измерения этих частиц приводит к тому, что они сваливаются в одну реальность. Мыслительный эксперимент, известный как „кот Шрёдингера“, — типичный пример этой трактовки. Внутри коробки сидит кот. Будет кот жить или умрет, зависит от поведения субатомной частицы. Если частица закрутится в одну строну, откроется колба со смертельным газом. Если же закрутится в другую — колба останется закрытой. По Копенгагенской интерпретации, пока коробка закрыта, и то и другое существует как вероятности, поэтому кот одновременно и жив, и мертв. И только если открыть коробку, появляется единственная реальность».

Я нажимаю кнопку «отправить». У меня мокрые ладони, я вытираю их о шорты.

Ответ приходит минутой позже:

«Это, определенно, один из самых необычных способов начать разговор. Обычно люди говорят о погоде или о спорте. Впрочем, я и на такие вопросы тоже не знаю, что отвечать».

Ну конечно. Он не хочет слушать про квантовую теорию. Никто обычно не хочет.

«Оставить тебя в покое?» — отправляю я.

«Нет, — моментально реагирует он. — Можешь хоть всю ночь рассказывать мне о Копенгагене. Слушай, давай перейдем в чат? Будет быстрее».

«Хорошо». Я захожу в чат.

«Так как тебя зовут?» — спрашивает он.

Думаю, не страшно предоставить ему такие сведения. «Элви Фитц».

«Элви? Так же, как такого парня из фильма „Энни Холл“?»

«Ну, это может быть и женским именем!»

«А, так ты девушка?»

«Я женского пола, да».

«Мне нравится, — пишет он, — в смысле, имя твое нравится. Лучше, чем мое. Стэнли Финкел. Оно подошло бы ведущему какой-нибудь мерзкой телевикторины. А еще „Стэнли“ рифмуется с „хрен ли“. Что, сама понимаешь, вызывало фурор в старшей школе».

«Мне кажется, нормальное имя».

«Ну спасибо:)» И добавляет: «Можно задать вопрос? А как ты нашла мой телефон?»

«Видела, как ты бросил его в пруд». Он не отвечает. Я жду. «Ты зачем его выбросил?»

Проходит несколько минут, он все еще не ответил. Я начинаю думать, что он ушел. Через минуту высвечивается новое сообщение:

«Элви? Спасибо».

«За что?»

«Ни за что. Просто хотел сказать спасибо».

Не помню, когда последний раз меня кто-то благодарил. Странное чувство.

«Мне нужно идти», — пишу я.

И закрываю ноутбук. Некоторое время я сижу, глядя в пустоту. Мое сердце бьется быстрее обычного.