Чикита

— Совпадение? Не смеши меня! — фыркнула Нелли. — Наш поход в лавку, убийство Розмберка и кража амулета — звенья одной цепи. Не нужно быть Шерлоком Холмсом, чтобы это сложить! Но кому сдался этот паршивый амулет? Уж не в письменах ли кроется ключ ко всему?

В эту минуту доставили исполинский букет чайных роз от Кринигана. В записке содержались пожелания триумфа этим вечером.

— И еще кое-что, — сказала Нелли уже громче, и Рустика с Мундо догадались, что с тайнами покончено. — Завтра рано утром я отбываю в Лондон. Муж хочет, чтобы мы помирились, и уже согласился выплачивать содержание моей матери, сестре и племяннице. Возможно, мы несколько месяцев, пока он не поправит здоровье, проведем в Европе. Или даже год.

— А как же полк, который должен сражаться за независимость Кубы? — поинтересовалась Чикита. — Тысячи читателей «Уорлд» ждут продолжения.

— Знаю, — тяжело вздохнула журналистка. — Но муж ждет меня, и я должна с ним воссоединиться. Выйдешь замуж — поймешь, что брак священен. Кроме того, кубинцам может пойти и на пользу, если соседи не станут совать нос в их дела. Они сами начали войну — пусть сами и заканчивают. — И пророческим тоном добавила: — У некоторых доброжелателей лучше не быть в долгу.

Нелли Блай пожелала подруге прекрасного дебюта, посоветовала держать язык за зубами в предстоящих беседах с детективами — «В особенности со Свитбладом!» — и исчезла из жизни Чикиты на добрых пять лет.

Разговор совсем выбил Чикиту из колеи, она глянула в зеркало и едва не разрыдалась. Бледна как смерть, под глазами огромные круги, а волосы, как ни старалась Рустика распрямить их, так и норовят взвиться дыбом. И вдобавок эта ужасная отметина на шее… Она надеялась, что примочки из арники уберут ее, но не тут-то было. И где носит Румальдо? Нет чтобы остаться с сестрой в трудную минуту — куда-то пропал, бессовестный. Наверняка ухлестывает за Хоуп Бут. Оставалось три часа до того, как поднимется занавес и сотни глаз вопьются в Чикиту. Покорит ли она нью-йоркскую публику? Обязана покорить, — решила она.

Голова раскалывалась. Чикита захотела принять ванну, но теплая вода не избавила ее от мучительных размышлений. Имел ли Розмберк злые намерения или совершил трагическую ошибку, заикнувшись о талисмане хладнокровным злодеям? Поэтому ему воткнули в язык тринадцать булавок? За то, что сболтнул лишнего? Подозревает ли их Клапп, как опасается Нелли? Неужели они и впрямь на примете у полиции? И почему все это свалилось на нее именно сегодня? Рустика громогласно велела ей вылезать из воды, — а то скукожится, как черносливина, — и тем вывела из оцепенения.

Пробило шесть, и тут Чикита, уже одетая для выезда в театр, обнаружила, что Румальдо так и не объявился. Она взбеленилась, стала изрыгать проклятия и пинать мебель. Приход Хоуп Бут на минуту успокоил ее, но та не замедлила сообщить скверную новость: Румальдо в тюрьме.

Хоуп никогда не упоминала о своей интрижке с Румальдо, но теперь заговорила так, будто это ни для кого не было секретом. В два часа пополудни он заявился к ней без предупреждения, чтобы вместе провести «сиесту». Она согласилась, но предупредила, что дольше чем на два часа остаться не получится. В половине пятого она ожидает весьма щедрого господина, которому многим обязана. Но то ли из-за фляжки с виски, к которой он то и дело припадал, то ли из-за нелепой ревности Румальдо отказался покидать ложе в условленный час, и пришлось выставить его силой. Когда Хоуп прихорашивалась, чтобы принять своего покровителя, с улицы раздались крики.

Она выглянула в окно, узрела целую толпу и все поняла. Румальдо подкараулил ландо своего сменщика и, когда тот намеревался войти в здание, яростно накинулся на него, даром что соперник ему в отцы годился. Или даже в деды. К счастью, кучер и прохожие их растащили. Жуткий скандал! Обоих забрали в кутузку. Жертву — со сломанным ребром и незначительными ушибами — сразу же отпустили, а вот кубинца отправили в общую камеру, и там ему и сидеть до суда, если только никто не выплатит за него залог.

— Мы обязаны ему помочь! — воскликнула Хоуп. — Он, конечно, идиот, но не сидеть же ему всю ночь в этом гадюшнике. Я знаю адвоката, который его вмиг вытащит, но сейчас при мне только пять долларов.

К ее изумлению, Эспиридиона Сенда отказалась участвовать в вызволении брата. Ах, Румальдо желает строить из себя рокового любовника? Вот пусть теперь и отвечает за последствия. «Ничего, посидит до суда. А если его там обхаркают и подпустят вшей — тем лучше, неповадно будет», — холодно заявила Чикита. И вообще, она опаздывает и должна немедленно ехать в театр, а потому мисс Бут уже пора. Обиженная Хоуп упорхнула, не попрощавшись.

— Ни слова больше об этом деле! — бросила Чикита Рустике с Мундо, но, когда хотела добавить: «О Румальдо позаботимся завтра», голос не послушался.

Она попыталась что-нибудь произнести, но вырвались лишь глухие хрипы. Хотела спеть — но куда там! Она осталась без голоса! В последующие полтора часа номер напоминал сумасшедший дом. Чикита вихрем носилась из комнаты в комнату и испускала беззвучные вопли, а Мундо гонялся за ней, стараясь успокоить и разубедить в том, что потеря голоса — лишь первое из зол, постигших ее после утраты амулета. При содействии месье Дюрана пригласили светило медицины, остановившееся на днях в отеле, осмотреть больную. Светило диагностировало истерическую афонию и прописало микстуру. Микстура не подействовала с желаемой быстротой, и Рустика прибегла к бабушкиным снадобьям. Но ни полоскания имбирным и капустным отваром, ни луковый сок, ни чай с чабрецом, ни обертывание шеи платком, вымоченным в теплом коньяке, не помогли. Голос не желал возвращаться. Напрасно Чикита жевала ломтики лимона, посыпанные содой, и возносила молитвы святым Власию, Лупу и Маргарите Венгерской, покровителям глоток.

Мундо уже собрался звонить Проктору, чтобы отменить выступление, но тут Чикита вспомнила про волшебный настой Лилли Леман и знаками велела Рустике его разыскать. Собрав все свое мужество, она залпом осушила бутылочку magisches Gelee der Götter, и афонию тут же как рукой сняло.

Во «Дворце удовольствий» яблоку негде было упасть[66].

Выступавшие перед Чикитой артисты — и Дункан Сегоммер, тысячеголосый чревовещатель, и славянские акробатки Анна, Зебра и Вера, и Лоренц и Катерина, мастера мысленной телеграфии, и лорд Финч с его дрессированными голубями, курицами и утками — имели в тот вечер довольно холодный прием, что доказывало: зрители пришли только затем, чтобы увидеть новую звезду Проктора.

После интермедии занавес разъехался в стороны. Сцена превратилась в благостный уголок кубинской глубинки. Босоногие девушки в свободных белых блузах стирали белье в реке и игриво обрызгивали друг дружку. У воды теснились пальмы, сейбы и гигантские кактусы. Чикита тщетно убеждала Проктора и сценографа, что эти колючие растения на Кубе почти не произрастают. Оба не потерпели возражений и заявили, что кактусы совершенно необходимы для придания картинке «подлинности».

Вдруг на сцену высыпали испанские солдаты. Они несли сундук. Командовал ими не кто иной, как Валериано Вейлер. Спрятавшись за кустами, они принялись следить за играми девушек, а по сигналу разгоряченного Вейлера выскочили из укрытия и с вожделением набросились на несчастных. Девушки отбивались как могли, но силы покидали их. Когда солдаты уже совсем скрутили их и готовились обесчестить, послышалась звонкая трель корнета, и на сцену под кубинским стягом вылетели мамби верхом на великолепных скакунах, потрясавшие мачете. Во главе отряда находился человек в черных перчатках и с выкрашенным в черное лицом. Среди публики прокатился шепот: этот minstrel изображает Масео, отважного кубинского генерала, про которого столько пишут в газетах.

Акробаты, изображавшие испанцев и кубинцев, вступили в бой, обильно сдобренный прыжками и кувырками, а оркестр подчеркивал бравурными аккордами их движения. Когда кубинцы обнаружили сундук, честь девушек оказалась в безопасности, поскольку теперь главной целью сражения стало право владеть сундуком. Что же внутри? — гадали зрители. Деньги? Боеприпасы? Лекарства? Противники отчаянно бились, но силы были равны, и никто не отступал.

Внезапно раздался военный марш, исполняемый на флейтах и кларнетах, и на поле боя возник актер в сине-белых полосатых панталонах, синем сюртуке, цилиндре, с козлиной бородкой и с винтовкой в руках. Зрители захлопали как сумасшедшие: это Дядя Сэм прибыл положить конец сваре. Девственные селянки, скромно удалившиеся на время боя, снова выбежали, теперь уже облаченные в американскую военную форму и перевоплотившиеся в кокетливых воительниц.

Недолго думая, Дядя Сэм прикладом расшугал испанцев и пнул в зад Вейлера, который позорно уполз на четвереньках. Наконец, чтобы отпраздновать победу и скрепить союз с повстанцами, он пожал руку «черному» вожаку. Публика устроила овацию, сопровождаемую радостными возгласами.

Актеры сгрудились вокруг сундука, и под барабанную дробь Дядя Сэм открыл его. Через несколько томительных мгновений наружу выпорхнула, до глубины души поразив зрителей, Чикита, Живая Кукла.

Декорации мгновенно изменились: река, деревья и холмы пропали, словно по волшебству, и уступили место позолоченным зеркалам, ветвистым канделябрам и гобеленам в стиле Второй империи. Сцена представляла собой элегантный салон. Танцовщицы и акробаты исчезли, и Чикита осталась одна с аккомпаниатором.

В следующие полчаса лилипутка пела и плясала перед завороженной публикой, прервавшись лишь однажды, чтобы сменить синее бархатное платье с длинным шлейфом, расшитое жемчужинами, на другое, не менее изысканное, из сливового атласа с бледно-розовыми вставками. Безупречная акустика зала доносила ее чистый голосок и до партера, и до галерки. Если — что было бы неудивительно — Чикита и переживала из-за похищения амулета, преступления в «Пальме Деворы» и заточения Румальдо, она этого не показала, а, напротив, излучала такое очарование и уверенность, что каждый номер завершался громогласными овациями. За кулисами Проктор подпрыгивал от счастья и всем и каждому хвастал, что и «И Пикколини», и «Ди Лилипутанер» и в подметки не годятся его звезде. «Молодчина Чикита! — гордо восклицал он. — Золотая моя кубиночка!» Воспоминание о Паулине Мустерс, голландском воробушке, совершенно потускнело.

Эспиридиона знала, что Патрик Криниган смотрит на нее из ложи, и для него одного станцевала медленный чувственный танец с веером из страусовых перьев, подарком Лилли Леман-Калиш. Во время тайных встреч она научила журналиста языку веера и теперь посылала ему страстные послания. Просто не верится — сколько всего можно выразить движениями этой безделки! Погладить себя по щеке значит: «Я тебя люблю». Прижать к виску и посмотреть вниз: «Думаю о тебе день и ночь». Если поднести к сердцу, сообщение выйдет более пламенным, чем-то вроде: «Я безумно тебя обожаю и не могу без тебя жить». Дотронуться веером до кончика носа — признак недовольства и подозрений: «Дело пахнет обманом, уж не изменяешь ли ты мне?» Откинуть им волосы со лба — явственное: «Не забывай меня», а уронить на пол — «Я твоя». Чикита кокетливо играла веером, а в конце захлопнула его и поднесла к губам. Если ирландец не забыл уроков, он поймет: «Поцелуй меня!»