Чикита

Том Большой Палец не хотел признавать, но на самом деле он мечтал жениться. Ведь, несмотря на свой рост и тоненький голосок, он был мужчиной в расцвете сил, каждое утро брился и имел те же нужды, что любой другой. Жена требовалась срочно. Поэтому с виду равнодушный Том при первой возможности отправился взглянуть на мисс Уоррен и убедился: Анна Свон и Мадам Клофуллия сказали чистую правду.

Но мало кто знал, что у Лавинии уже был поклонник. Когда Генерал Большой Палец отправился в контору к Барнуму просить, чтобы тот представил их немедленно, импресарио рассказал, что еще один лилипут из его труппы, Коммодор Натт, также влюблен в Лавинию и вот уже несколько дней за ней ухаживает, так что преимущество на его стороне. Более того, он просил Барнума помочь с покупкой кольца, поскольку в самом скором времени собирается признаться в любви. Однако Барнум, полагая, что большим обязан Генералу Большому Пальцу — самому высокооплачиваемому из его «чудес природы», — чем Натту, обещал Тому всяческую поддержку.

По счастью, поддержка не потребовалась. Как только Лавиния увидела Чарльза, она думать забыла про Коммодора Натта. Том Большой Палец был более опытным, более светским… и, да простится мне дурномыслие, более обеспеченным мужчиной. Так что она моментально переключилась на него. Натт бешено ревновал и хотел даже вызвать соперника на дуэль. Дело запахло жареным, и Барнуму пришлось вмешаться.

«Послушай, дружище, — сказал он Натту. — Эту битву ты проиграл. Мисс Уоррен выйдет замуж за Чарли. Она испытывает к тебе глубокое почтение, но ты слишком юн, а ей в мужья нужен зрелый мужчина. Но не вешай нос, у меня отличная новость: у Лавинии есть младшая сестра, зовут Минни. На пару дюймов пониже. Невеста хоть куда».

Барнум добился невозможного: Натт стал посаженым отцом на свадьбе. Убедить его было проще простого: ему сказали, что Минни будет посаженой матерью. Жаль только, Минни он совсем не понравился, и романа не получилось. Бедняга Натт умер холостяком.

«Таких лилипутов больше не делают, — вечно вздыхал Колтай, рассказывая свои истории. — Теперь все как по одной мерке вырезаны. Какие-то мини-люди, и не только из-за малого роста, но и ввиду отсутствия индивидуальности. Теперь уж не встретишь благородства, как у Лавинии, стати Тома Большого Пальца, нежности Минни, остроумия Коммодора Натта». Он показывал пальцем на Чикиту и говорил: «Все, все представители золотого века перемерли. Только она одна у нас и осталась. Нам несказанно повезло, что она еще с нами».

Колтай без устали твердил, что Чикита была звездой первой величины. Но иногда он наклонялся ко мне (что мне страшно не нравилось, поскольку дыхание у него было зловонное) и нашептывал про ее недостатки. Она, дескать, ветреная и самовлюбленная. Не умеет прощать. Никогда не ценила дружбу. Однажды он заметил, что самая большая ошибка Чикиты состояла в том, что она не смогла вовремя покинуть сцену. «Я видел ее дебют у Проктора и следил за ее карьерой до самого конца и могу сказать: надо было ей распрощаться с театром до того, как она утратила молодость и красоту, — почти неслышно произнес он. Огляделся и продолжал: — На последние выступления было горько смотреть. Перебор с гримом, платье не по возрасту, не говоря уже о жутком черном парике. Зачем было так пыжиться? Денег у нее хватало. Нет чтобы уйти с достоинством».

«Наверное, хотела стать лилипутской Сарой Бернар», — беззаботно отвечал я. Но Колтай в сомнении покачал головой. «Зарубите на носу, молодой человек, — сказал он. — Лилипутке во цвете лет и делать-то ничего не надо, чтобы вызывать восторги, но та, что замазывает морщины и рядится в девичьи тряпки, всегда выглядит жалко».

«Лавиния, вдова Тома Большого Пальца, выступала до глубокой старости», — возразил я. «Это другое дело. Она никогда не кокетничала и не выставляла декольте на сцене. Старела благородно и не пыталась убавить себе возраст. Чикита же едва не сгубила свою славу».

Словом, я убедился, что Колтай, хоть уважал и ценил Чикиту, не был ей слепо предан. Это мне пришлось по нраву — не люблю фанатиков. Чтобы позлить Рустику, я придумал байку: будто бы господин Колтай давно уже скончался и перед нами — ходячий труп. Якобы всякий раз, как он собирается в Фар-Рокавей, родственники извлекают его из склепа, а по возвращении в Квинс закладывают обратно. Она обиженно выпячивала губу, потому что таких шуточек терпеть не могла. Я не раз хотел спросить: не кажется ли и ей тоже, что Чикита слишком мешкала с уходом со сцены? Но боялся, что она расскажет хозяйке, и тогда пиши пропало.

Однажды утром Чикита вдруг перестала диктовать и спросила, о чем это мы с Колтаем шушукаемся на приемах. «О лилипутах, о чем же еще с ним говорить?» — напустив невинный вид, ответил я. «Всему на слово не верь, — предупредила Чикита. — Для своего возраста он довольно ясно мыслит, но некоторых винтиков ему все же не хватает. Возомнил, будто знает меня лучше меня самой, но кое-что в жизни и поведении Эспиридионы Сенды даже ему, самому крупному специалисту по лилипутам в мире, не под силу объяснить. А знаешь почему? Да потому, что мне самой это не под силу!»

Я думал, на этом отступление завершилось и сейчас мы продолжим работу, но она завела: «Внешность обманчива, Кандидо. Всякий волк норовит притвориться овечкой. В следующий раз попроси сеньора Колтая рассказать, как он выпрашивал мои нестираные панталоны, чтобы сделать из них носовой платок. Или умолял меня плевать ему в лицо и хлестать кнутом до крови. Разумеется, я отказалась. Я такие извращения не поощряю. В отличие от некоторых других лилипуток…»

Я долго не понимал, что за сложные отношения связывали их с Колтаем. Чикита при каждом удобном случае поносила его. Но старикану, кажется, нравилось, что на приемах Чикита его в грош не ставит, а если и обращается, то непременно с какой-нибудь колкостью. Думаю, он и впрямь питал нездоровую склонность к тому, чтобы карлики его унижали. Но вот зачем Чикита его приглашала, если так уж презирала? И однажды я додумался. Очень просто: Чикита не могла обойтись без Колтая. Она в нем нуждалась. «Мальчики» любили ее слушать и любоваться шляпками и нарядами, но в глубине души, скорее всего, не принимали ее рассказов за чистую монету. Другое дело — Колтай. Он-то знал, что все это правда. Был самым давним ее поклонником и единственным оставшимся под рукой свидетелем былого величия. Ну, кроме Рустики. Но Рустика, несмотря на безупречную преданность, никогда Чикиту не боготворила. Чикита и Колтай — каждый на свой манер — тосковали по прошлому, по безвозвратно ушедшей эпохе, когда, как бы противоречиво это ни звучало, лилипуты были великими.

Про Прекрасную Отеро расскажу коротенько, все равно она потом появляется в одной главе, которую ураган, к счастью, пощадил. Ты, наверное, и так знаешь, кто это была такая. Красавица-испанка, прославившаяся в Париже танцами, песнями и любовниками. Говорят, танцевала она не так уж прекрасно, да и пела из рук вон, но мужчины все как один мечтали затащить ее в постель и вовсе не затем, чтобы она там щелкала кастаньетами. Каролина Отеро была скорее не артистка, a demi-mondaine[72], то бишь дорогая шлюха. Она ведь не всякому давала, не подумай. Только богачам и тем, кто ей дарил драгоценности, а то и дома.

Во Франции она оттанцевала всего каких-то четыре месяца и отправилась в Соединенные Штаты. Это было в конце 1890 года. Ее импресарио умудрился втюхать ньюйоркцам, будто она суперзвезда и отпрыск аристократического андалузского семейства. На самом деле Каролину звали Агустина, и была она незаконнорожденной дочкой галисийской крестьянки. Но бумага все стерпит, и народ поверил в байки, напечатанные в программках.

В ту пору в Нью-Йорке жил Хосе Марти, готовил вторую войну за независимость Кубы. Несмотря на шумиху вокруг Отеро и всеобщее восхищение, он отказался идти на ее выступление, потому что у входа в театр «Иден-Мюзе», где она работала, вывесили испанский флаг. Но потом сняли, и Марти попал на шоу. В тот вечер он написал одно из лучших своих стихотворений — «Испанская танцовщица».

Первый американский сезон вышел у Отеро таким успешным, что у Тиффани начали продавать золотые браслеты на лодыжку, точь-в-точь как у нее. Карменсита, до той поры самая известная испанская танцовщица в Штатах, выступала в соседнем театре, но Отеро затмила ее в два счета. Карменсита обладала недюжинным талантом, но вот красотой не отличалась, а ведь всякий знает: люди предпочитают хорошеньких бездарей одаренным дурнушкам.

Через семь лет Прекрасная Отеро подписала еще один американский контракт. Вся усыпанная драгоценностями, она должна была плясать фанданго и качучу в театре Костера и Биэла. Однако на сей раз пресса отозвалась о ней холодно, и все не задалось. Ее называли «сиреной самоубийц», потому что несколько горемык действительно покончили с собой из-за нее, и народу это не понравилось.

Чикита тогда как раз работала у Проктора, и в Нью-Йорке только и пересудов было, что о «кубинской Живой Кукле». Прекрасной Отеро тоже стало любопытно, и кто-то помог им устроить встречу. Некоторые прочили их знакомству дурной исход: якобы кубинка и испанка непременно передерутся. Но лилипутка враз полюбилась Каролине, и, к разочарованию тех, кто надеялся увидеть, как они вцепятся друг дружке в волосы, девушки подружились.

Прекрасная Отеро уговаривала Чикиту как можно скорее приехать во Францию. Тем более что при ее содействии откроются все тамошние двери. В Париже умеют ценить артистов, не то что в Нью-Йорке, где сплошные деньги, а вкуса и утонченности — ни на грош. В припадке великодушия Отеро пообещалась представить Чикиту некоторым своим «друзьям и покровителям», например королю Бельгии Леопольду II, старому сатиру, владевшему Бельгийским Конго, или князю Черногории Николе, еще одной буйной головушке. Она даже могла бы обеспечить ей протекцию императора Германии Вильгельма II. Кайзер — мужчина видный и щедрый, правда, левая рука у него от рождения короче правой, зато все остальное отлично работает. В награду за чуточку ласки любой из них осчастливит Чикиту ценными подарками. Но она должна ставить себя высоко. Отеро быстро ее обучит, она в этом разбирается. Однажды некий господин предложил ей десять тысяч франков за ночь, так она в ответ послала холодную лаконичную записку: «Прекрасная Отеро не берет милостыни». Десять тысяч франков — ее цена за то, чтобы составить кому-то компанию за ужином! А хочешь большего — будь любезен раскошелиться. Чиките вовсе не понравилось, что подруга решила торговать ее честью, но из вежливости поблагодарила за предложение.

Вскоре после этого импресарио испанки решили прервать сезон. Прекрасная Отеро успела до отъезда сходить на шоу Чикиты и на прощание расцеловалась с ней в гримерной. Кто бы мог подумать, что следующая их встреча выльется в ужасную ссору?

Вот и все, что я помню из четырнадцатой главы. Немного, но что поделаешь? Дни выдаются разные. Сегодня память сыграла со мной злую шутку.