Чикита

Тогда Рустика поняла, что это не просто преходящая печаль: боль от утраты Кринигана усугублялась грызущим чувством вины. И она стала ломать голову, как вытащить Чикиту из этого омута. Выпросила разрешение готовить в кухне отеля и наделала домашних конфет, расставила в номере Чикитины любимые цветы и даже читала ей стихи Хосе Хасинто Миланеса. Все втуне. Чикита продолжала чахнуть и слабеть. Вконец отчаявшись, однажды вечером Рустика взялась вслух вспоминать их общие ребячьи проделки.

— Помните, мы сыпанули соли в сливочный пудинг, который готовила моя бабка? А как подменили духи во флаконе козьей мочой?

Воспоминания об этих и других проказах неожиданно вывели Чикиту из оцепенения. Она вдоволь насмеялась, а потом попросила помочь ей принять ванну и одеться, потому что ей захотелось прогуляться.

На набережной она остановилась полюбоваться водой и с глубоким вздохом воскликнула: «Какое спокойное море!» И тут Рустика дала маху: она пояснила, что испанцы выстроили Сент-Огастин не на море, а на берегу полноводной реки под названием — вот ведь совпадение — Матансас. Не успела она договорить, как из-за бог знает каких причудливых ассоциаций вся веселость Чикиты улетучилась, словно по мановению. Она разрыдалась, как девчушка, бросилась ничком и принялась колотить мощеный тротуар кулачками и подвывать: «Матансас, Матансас, я могла бы сейчас быть с Патриком в Матансасе!»

После этого случая у Рустики оставался только один выход. Она собрала чемоданы, отправилась на вокзал, купила два билета и, не спрашивая мнения Чикиты, запихала ее в поезд, идущий на север, — до городка, где жил Мундо.

Путь был долгим и изматывающим, но Рустика молилась, только бы он не обернулся разочарованием. Чикита нуждалась в любви и ласке куда больше, чем Рустика была в силах дать, и только любимый кузен мог им помочь.

На месте их ждал сюрприз. Заведение Мундо и Косточки по-прежнему носило название «Прекрасный Матансас», но радикально сменило профиль. Салун прогорел, и владельцы сделали из него похоронную контору. Чиките приготовили комнату для гостей на верхнем этаже дома, где жили сами хозяева, и заверили, что счастливы ее приезду, а она может оставаться у них сколько душе угодно.

Рустика ужасно на себя злилась, готова была чуть ли не пощечин себе надавать. Она полагала, что постоянная возня с трупами и плач безутешных родственников точно доведут Чикиту до отчаяния. Но она ошибалась. То ли потому, что Мундо играл ей на фортепиано любимые вещицы, то ли потому, что в похоронном бюро она поняла — не ей одной выпало страдать по усопшему, а только настроение ее стало улучшаться. Она попросила Косточку обучить ее гримировать покойников и часами простаивала на скамеечке, накладывая кармин на губы и румяна на щеки. Со временем творческий порыв захватил ее, и в надежде придать лоска бдениям она, облаченная в траур и с ног до головы укутанная вуалью, стала под аккомпанемент кузена на органе исполнять во время церемоний «Аве Мария». Идея имела успех, и клиентов прибавилось.

Чикита провела в «Прекрасном Матансасе» несколько месяцев и решила, что пора уезжать. Она никогда не перестанет горевать по Кринигану, но уже научилась жить с этой болью.

— Хочешь вернуться на работу? — встревоженно спросил Мундо.

— Нет, — едва слышно ответила она и с грустным смешком добавила: — Боюсь, мои рабочие будни уже в прошлом.

— Тогда куда ты, черт возьми, собралась? — сорвался кузен. — У тебя же никого в целом свете, Чикита. Наша похоронная конторка — хоть какое-то подобие дома.

— Благодарю, но настало время обзавестись собственным пристанищем, — сказала она и объявила, что намерена купить дом в Фар-Рокавей, тихом уголке Лонг-Айленда, где некогда провела отпуск.

Косточка пробовал ее отговорить: если уж приобретать собственность и уходить на покой, то лучше поближе к ним, ее единственными близким в Соединенных Штатах. Но, обернувшись к Сехисмундо и Рустике в надежде на поддержку, он понял по их лицам, что сражение проиграно. Дом в Фар-Рокавей был делом решенным, и никто не смог бы разубедить Чикиту.

В нью-йоркском поезде Чикита прочла Рустике последние вести из Европы. Начавшаяся несколько месяцев назад заварушка между сербскими плебеями и австрийскими аристократами вылилась в небывалую войну, в которую оказалась втянута уйма стран. В тот день газеты писали, что в бою близ Ипра, в Бельгии, немецкие войска применили против французов и англичан хлорный газ.

— Вот подлые! — возмутилась Рустика. — Ружей и пушек им мало, надо было изобрести еще и эту пакость.

И они, редко в чем-либо соглашавшиеся, сошлись на следующем: эта война — неопровержимое доказательство того, что мир бесповоротно слетел с катушек.

Среди заметок о добровольцах Красного Креста, которые, рискуя жизнью, выносили с поля боя раненых солдат, и женщинах, трудившихся на военных заводах вместо мобилизованных мужчин, Чикита обнаружила удивительную статью. Она касалась «Королевства Лилипутия», поселения в миниатюре, выстроенного в Париже и ежедневно привлекавшего сотни любопытных.

На волне патриотизма, охватившей Францию, лилипуты, выступавшие в «Королевстве», явились на сборный пункт и потребовали, чтобы им, несмотря на малый рост, разрешили вступить в действующую армию и отправиться бить немцев. Вокруг их заявления развернулось множество споров, но в конце концов их приняли в войска, и храбрые солдатики выполняли важные задачи. Их размеры оказались очень подходящими, чтобы перемещаться из окопа в окоп с донесениями командованию и совершать опасные вылазки на вражескую территорию. В конце статьи сообщалось, что, вдохновленные примером своих товарищей, многие лилипутки из «Королевства» также направили письма в военные ведомства с тем, чтобы им позволили работать на полевых кухнях и в госпиталях[161].

Эспиридиона Сенда почувствовала себя крайне неуютно в кипучей обстановке нового здания Центрального вокзала. Когда она шла через огромный главный зал с высоченными мраморными стенами и нелепым зодиаком на потолке, ей показалось, что она съеживается и становится еще меньше, чем есть. Она поднажала и велела Рустике с носильщиком не отставать, чтобы поскорее выбраться из этого кошмара.

На улице стояло такси, с виду свободное. Они ринулись к нему, но увы! В салоне уже сидела пассажирка и горячо пререкалась с водителем. Она вновь и вновь тыкала в счетчик и заявляла, мол, треклятый аппарат может показывать что ему вздумается, но лично она не намерена платить больше пятидесяти центов за милю, как и установлено законом. Шофер так устал от длинной перепалки, что сдался.

Дама с победной улыбкой вылезла из такси, и тут Чикита узнала ее. Она немного располнела и сменила прическу, но это была все та же Нелли Блай, с которой они не виделись со времен Панамериканской выставки.

— Чикита! — воскликнула Нелли, обнаружив старую приятельницу. — Где тебя носило все эти годы? — И, скомандовав носильщику грузить чемоданы лилипутки в машину, она рассказала ей последние новости о себе.

После кончины Роберта Симана, супруга-миллионера, она унаследовала все его имущество и решила лично заняться делами. Будучи неисправимой идеалисткой, она попыталась воплотить в жизнь философию эффективных отношений между хозяевами и рабочими; последствия оказались плачевны. Ее промышленные предприятия обанкротились, ввергнув Нелли в разорение и долги.

— Я все потеряла, даже дом в Мюррей-Хилл. Пришлось вернуться в «Уорлд» к Пулитцеру и вновь зарабатывать журналистикой, — сказала она и, не обращая внимания на таксиста, который грозился уехать с чемоданами, если Рустика и Чикита сейчас же не сядут в машину, сообщила, что завтра отплывает во Францию. — Да, старушка Нелли не теряет охоты к приключениям, — пошутила она. — Я буду первой женщиной — военным корреспондентом и стану присылать нашим верным читателям сводки с полей сражений.

Чикита поздравила ее и хотела было спросить, знает ли она о смерти Кринигана, но тут таксист взревел мотором. И, видно, уехал бы, как обещал, кабы Рустика не кинулась ему наперерез, расставив руки.

— Залезайте уже, или я за себя не отвечаю! — взвыл он, и кубинки сочли за лучшее послушаться.

— Удачи на войне! — пожелала Чикита Нелли Блай из окна. — Буду читать твои репортажи.

— Ой, Чикита, мне только что пришла в голову блестящая мысль! — крикнула журналистка вслед удаляющемуся автомобилю. — Почему бы нам не…?

Чикита не расслышала конец фразы. И бог с ним. В любом случае она не согласилась бы ни на какую авантюру. Она была сыта по горло безумным миром, людьми и войнами. Ее совершенно не тянуло на сцену. Она знать больше ничего не желала про цирки, водевили, ученых шимпанзе и бестолочей-великанов. Путь самой маленькой женщины в мире подошел к концу.

Прощай, Живая Кукла! Прощай, Рентгеновский Луч Венеры! Прощай, Мельчайшая Щепотка Человечества! Эспиридиона Сенда уходит навсегда. Единственное ее желание — как можно скорее купить дом в Фар-Рокавей и запереться в нем в компании Рустики и воспоминаний.

Такси влилось в поток автомобилей, едущих в западном направлении по 42-й улице, и Чикита подумала, что пора опускать занавес. Ей не было еще и сорока пяти, но она чувствовала себя старой-престарой, словно один из холмов в долине Юмури.