Расколотые души

Глава 7

Я стою посреди душевой кабинки и смотрю на две бутылки на угловой полке. Черная - это средство для мытья тела для мужчин, которым я пользуюсь с тех пор, как приехала сюда. У него древесный аромат с нотками цитрусовых и шалфея. Оно было здесь с самого начала, и оно было единственным. Теперь рядом с ним стоит другой гель для душа. Розовая бутылочка с цветами. Должно быть, Паша принес и оставил его здесь для меня. Я делаю глубокий вдох и тянусь к нему, но как только мои пальцы приближаются к бутылочке, в груди поднимается тревога. Я оглядываюсь на черную бутылку и перемещаю руку к ней. Тревога усиливается. Я отпускаю руку. Я провожу более пятнадцати минут, глядя на дурацкие мыльные бутылки и стискивая зубы до боли в челюсти. Наконец я хватаю обе и отправляю их в полет через всю ванную, где они ударяются о стену и падают на пол.

Раздается стук в дверь. "Ася!"

Я прислоняюсь спиной к кафельной стене, дыхание идет неглубокими толчками. Это первый раз, когда я пытаюсь принять душ без Паши в ванной. Я так гордилась собой раньше, когда сказала ему, что ему не обязательно идти со мной. Он слегка улыбнулся и сказал, что на всякий случай останется по ту сторону двери.

"Ася?" Еще один удар. "Я вхожу!"

Дверь распахивается, и Паша вбегает внутрь, оглядываясь по сторонам. Его взгляд падает на бутылки на полу, а затем его взгляд устремляется на меня. Его металлически-серые глаза, а не светло-голубые, как я думала, сканируют меня с головы до ног - вопросительные, оценивающие... обеспокоенные. Их интенсивность притягивает меня к себе, заземляя меня, что ослабляет мою тревогу.

"Я не могла выбрать, каким гребаным средством для мытья тела воспользоваться", - говорю я и закрываю глаза, чувствуя себя полностью побежденной.

"Черт", - бормочет Паша. Через несколько секунд его грубая ладонь ласкает мою щеку. "Прости. Я не подумал".

"Ты не виноват, что я не в себе". Я вздыхаю.

"Это не так, Мишка".

"Да, конечно". Я фыркнула. "Ты должен отвезти меня в ближайшую психиатрическую больницу и оставить там".

"Ася, посмотри на меня".

Я открываю глаза и вижу, что он стоит передо мной, его рука все еще лежит на моей щеке, а другая - на стене рядом с моей головой.

"Все наладится", - говорит он. "Я обещаю".

"Ты не знаешь этого".

"Знаю. Ты борец. Это займет время, но тебе станет лучше. Пойдем, вымоем тебя. Хорошо?"

Я неохотно киваю.

"Хорошо. Пойду принесу гель для душа".

Я смотрю, как он идет в другой конец ванной и собирает бутылочки с пола. Затем он возвращается в душевую кабинку.

"Этот - мой, - говорит он, ставя черный флакон обратно на полку, - а розовый - твой. Ты будешь пользоваться этой".

Как он может быть таким спокойным? Как будто мой припадок его нисколько не беспокоит.

"Итак, в чем еще проблема?" Он смотрит на меня сверху вниз.

Я прикусываю нижнюю губу. "Полотенца".

"Полотенца?"

"Банные полотенца. У тебя есть голубые и белые". Я продолжаю пользоваться полотенцами для рук после душа, потому что они все белые.

"Я использую голубые. У тебя белые. Подойдет?"

Я киваю, чувствуя себя полной идиоткой. Пальцы Паши легонько берут меня за подбородок, наклоняя мою голову вверх. "Еще какие-нибудь проблемы с ванной?"

"Нет", - шепчу я.

"Хорошо. Мне подождать здесь?"

Я не хочу, чтобы он уходил, но все равно качаю головой. Это нелегко, но после его указаний я могу справиться с душем в одиночку, потому что знаю, что он все равно будет рядом.

Он улыбается. "Прими душ. Одевайся. И я буду ждать снаружи, мы позавтракаем, когда ты закончишь".

Большой палец Паши слегка проводит по моей челюсти, прежде чем его рука убирается с моего лица. Он поворачивается и выходит из ванной. Медленно, я поднимаю руку и повторяю путь его прикосновения.

Я ставлю коробку с хлопьями на прилавок перед Асей и иду к холодильнику за молоком. Когда я ставлю пакет рядом с хлопьями, она тянется к нему, но я беру ее руку в свою.

"Еще нет", - говорю я.

Свободной рукой я открываю шкаф и достаю банку мармелада. Я ставлю ее рядом с коробкой хлопьев, беру арахисовое масло и хлеб и выкладываю все на прилавок. Ася наклоняет голову в сторону, наблюдая за мной.

Я встаю позади нее и киваю в сторону вещей на прилавке. "Что бы ты хотела съесть на завтрак?".

Ася смотрит на ассортимент еды и поджимает губы.

Она здесь уже две недели. Каждое утро я давал ей молоко и выбирал хлопья, каждый раз с разным вкусом. Ася всегда готовила нам обоим, и мы завтракали в столовой. Она страдает, когда ей приходится принимать даже самое пустяковое решение, поэтому я стараюсь сделать все возможное, чтобы облегчить ей задачу. Но пришло время, когда она вышла за пределы своей зоны комфорта, хоть немного.

"Зачем ты это делаешь?" - спрашивает она сквозь зубы.

"Что?"

"Просишь меня сделать выбор".

"Если ты не можешь, я помогу тебе". Я тянусь, чтобы положить руку ей на талию, но ловлю себя и вместо этого прижимаю ладонь к холодной стойке. "Но, может быть, ты попробуешь. Это всего лишь еда. Ты не можешь сделать неправильный выбор, так что не волнуйся".

Она хватается за край прилавка перед собой и смотрит на предметы. Проходит минута. Потом еще пять.

"Все в порядке", - говорю я. "Не торопись".

Желание погладить ее по спине или поцеловать в волосы пожирает меня заживо. Однажды я забылся и поцеловал ее в затылок. Надеюсь, она уже спала и не заметила этого. Наверное, она бы возмутилась, если бы узнала, что я к ней неравнодушен. Это неправильно на стольких уровнях. Когда на днях она упомянула, что ей всего восемнадцать, это только усугубило ситуацию. Она на пятнадцать лет моложе меня. Мне нужно держаться как можно дальше.

"Я не могу". Ногти Аси скребут по столешнице, когда она крепче сжимает ее, ее взгляд прикован к коробке с хлопьями.

"Конечно, можешь", - говорю я, борясь с желанием прикоснуться к ней.

Меня мутит каждый раз, когда я вижу, как она пытается сделать даже самый простой выбор. Она по-прежнему не хочет разговаривать с психологом, поэтому я звоню каждые два дня и прошу совета. Психолог посоветовал мне создать ситуацию, в которой Ася должна будет принять небольшое решение, но я не должен настаивать, если ей это неприятно. Врач каждый раз говорит мне, что для того, чтобы Ася поправилась, ей нужна профессиональная помощь. Однако это может произойти только в том случае, если Ася готова ее принять.

Через несколько секунд я вижу, как правая рука Аси ползет вперед, к крупе, потом останавливается. Я придвигаю коробку ближе, но убеждаюсь, что она все еще достаточно далеко, чтобы она могла дотянуться до нее.

"Ты сказала, что любишь есть хлопья дома", - говорю я. "Как ты думаешь, твои предпочтения изменились?"

"Нет".

"Тогда можно с уверенностью сказать, что ты бы выбрала хлопья. Давай, еще несколько сантиметров".

Ася поджимает губы, и в следующее мгновение ее рука сокращает расстояние до коробки. Она хватает ее и прижимает к груди, как будто это что-то очень ценное.

"Я сделала это", - бормочет она.

"Видишь? Дальше будет лучше".

Она поворачивается и обхватывает свободной рукой мое запястье, в то время как ее взгляд устремлен на меня. Ее ладонь движется вверх, вдоль моего предплечья.

"Спасибо", - говорит она и слегка наклоняется ко мне.

"В любое время, mishka ". Я неохотно делаю шаг назад. "Давай поедим. Я умираю с голоду".

Странное выражение появляется на лице Аси, когда ее рука падает с моей руки. Она отворачивается и принимается наливать молоко и хлопья в одинаковые черные миски. Не думаю, что я пользовался ими до ее прихода. На самом деле, больше половины кухонной утвари не использовалось, аккуратно хранясь в ящиках и шкафах. Из всего, что у меня есть, я использовал только две тарелки, несколько стаканов и несколько кофейных чашек. Точно не знаю, но, возможно, плитой я пользовался всего пару раз.

Когда Ася заканчивает разливать кашу, я несу миски в столовую. Она идет на шаг позади меня, сжимая в руке подол моей рубашки, что она по-прежнему делает большую часть времени. Только когда я дохожу до стола, она отпускает мою футболку и садится на стул справа от меня.

Она все время такая тихая. Когда она ест. Когда она ходит по дому. Даже когда она готовит. Нет ни стука кастрюль, ни звона столового серебра, никакого шума, если только она не напевает себе под нос. Я не могу расшифровать песню, но мелодия звучит знакомо.

Интересно, была ли она такой тихой раньше, или это следствие всего, что с ней произошло? Но в ней все еще есть огонь. Он может быть подавлен глубоко внутри, но он есть. Кто бы ни причинил ей боль, он не погас его полностью.