Красные шипы

ГЛАВА 26

Себастьян

Если бы я сел перед любым из терапевтов, которых мои бабушка и дедушка заставили подписать NDA, в которых, по сути, говорилось, что их души будут проданы на черном рынке, если они разгласят какие-либо из моих секретов, они бы сказали мне, что мне нужны механизмы преодоления. Поддержка.

Когнитивно-поведенческая терапия

Групповая терапия.

Все хорошие вещи, которые терапевты любят петь в разных мелодиях, чтобы избежать написания слова "безумный".

— Ты другой, — сказали бы они. Это нормально — быть другим.

Это, пожалуй, единственное, с чем я вышел из терапии.

Быть другим может быть либо благословением, либо проклятием, в зависимости от того, как я к этому отношусь. Если я буду вести себя как жертва, это все, чем я когда-либо буду. Однако, если я буду действовать как нападавший, события могут пойти в другом направлении. Я рано понял, что не могу быть очевидным в своем очищении. И вот тогда все стало сложнее. Мои вспышки насилия можно было скрывать так долго, пока мои бабушка и дедушка не узнали о моей деятельности. Поэтому я разливал их по бутылкам внутри, пока они не начали гноиться и, образно говоря, поражать мои внутренние органы, как рак, от которого нет никакого лечения.

До нее.

Девушка, которая убегает, потому что я ей приказал.

Потому что она хочет этого так же сильно, как и я.

Потому что у нее тоже бывают вспышки насилия. Только она находится на том конце, где это происходит. Ее направление не является ни методичным, ни рассчитанным, поскольку она позволяет своим ногам нести ее по обширной территории. Моя кровь бурлит в жилах, и внутреннее гноение, которое я испытывал годами, исчезает. Моя грудь сжимается, но мои ноги вытягиваются, и я бегу за ней.

Мои ноздри раздуваются, а мышцы напрягаются от предвкушения погони. Наоми вздрагивает, когда ее нога зацепляется за что-то на земле, но моя милая маленькая игрушка не останавливается. Не делает пауз.

И никогда… никогда не оглядывается назад. Как идеальная добыча, единственная забота которой — убежать. Она быстра, даже несмотря на то, что ее платье прилипает к бедрам при каждом движении. Даже с учетом того, что ее темп в лучшем случае бешеный и неорганизованный.

Я вдыхаю ее страх, который пропитывает воздух, и слушаю звук ее прерывистого дыхания, который нарушает тишину ночи. Музыка из главного зала все еще доносится до нас, но я не слышу ее из-за своих контролируемых движений и ее безумных движений. Наоми выкладывается по полной. Это никогда не бывает половинчатостью или импровизированной попыткой побега. Она бежит с максимальной скоростью, которую позволяет ее тело. Как будто она спасает свою жизнь. Иногда мне кажется, что она действительно напугана, что в глубине души все это приобрело больший вес, чем следовало бы. Иногда я верю в это, когда она умоляет меня остановиться и пытается уползти от меня.

Иногда я думаю, что разумнее остановиться. Но я этого не делаю.

Потому что то, что бьется внутри меня, зверь, как она его назвала, необузданно. Она не должна была давать ему попробовать, потому что теперь все, чего он хочет, — это большего. Даже если это в конечном итоге уничтожит нас обоих.

Моя хорошенькая игрушка быстра, несмотря на ее короткие ноги, но я быстрее. Она полна решимости убежать, но я еще больше стремлюсь поймать ее. Мне не требуется много времени, чтобы оказаться прямо у нее на пятках, поскольку звук моих туфель эхом разносится в воздухе. Она буквально пищит, и это разжигает во мне безудержную жажду насилия.

И ее.

Это новое желание, о котором я и не подозревал, пока не трахнул ее на лестнице ее дома.

Теперь у меня есть не только тяга к насилию. У меня есть желание трахнуть Наоми, овладеть ею и заставить ее кричать. У меня возникает желание запустить пальцы в ее волосы, пососать ее сиськи и понаблюдать за ее испуганным, но взволнованным выражением лица.

Ее темп ускоряется, и я позволяю ей поверить, что она может уйти от меня. Добыча становится слаще, когда она думает, что есть выход.

Но его нет.

Во всяком случае, не от меня.

И уж точно не для Наоми.

Она мечется зигзагообразно, вероятно, думая, что таким образом может убежать от меня. Я блокирую ее справа, заставляя изменить направление к коттеджу, который мы с Оуэном посетили не так давно.

Ее глаза расширяются, когда они падают на маленькое здание, вероятно, не ожидая найти его на углу огромного участка земли.

Мгновение колебания — это все, что нужно, чтобы сбить ее с ног.

Моя рука устремляется вперед, и я хватаю ее за затылок. Испуганный визг, который она издает, звучит музыкой для моих ушей. Даже ее аромат лилии и персика смешивается с первобытным запахом страха.

Ее конечности дергаются, когда она извивается и пытается освободиться от моей хватки, но безрезультатно.

Это мило, что она думает, что может бороться со мной. Даже после всего этого времени, когда я без особых усилий подавлял ее своей силой, она никогда не сдавалась без боя.

Однажды она сказала, что ей это нравится.

Драка.

Борьба.

Царапанье.

Ей нравится играть со зверем и провоцировать его на большее. Но больше всего ей нравится оставлять свой след на мне так же сильно, как я оставляю его на ней. Я хватаю ее за запястья и завожу их ей за спину, затем другой рукой вцепляюсь в ее волосы.

— Ни одного гребаного слова.

— Нет… пожалуйста…

Ее губы дрожат больше, чем обычно. Ее пульс бьется еще сильнее, чем в прошлый раз, когда я трахал ее у дерева в лесу.

Для нормального человека это было бы сигналом тревоги, поводом отступить, но мой зверь с ревом вырывается на поверхность, беря меня под контроль.

Все, что я вижу, — это красный цвет.

На ее коже.

На ее влагалище.

Повсюду вокруг нее.

— Пожалуйста… пожалуйста… — Ее голос срывается, а на веках блестит влага.

— Заткни свой гребаный рот. — Я толкаю ее внутрь коттеджа, и она спотыкается, ноги почти подводят ее, прежде чем она снова встает.

Я нажимаю плечом на выключатель и пинком захлопываю за нами дверь. Помехи — это последнее, чего я хочу для того, что я планирую для нее.

Наоми замирает, ее дикие темные глаза изучают наше окружение. Ее взгляд скользит по пространству, полностью заполненному зеркалами. Мать Оуэна коллекционирует их или что-то в этом роде. Темные, завораживающие глаза моей игрушки большие и расширенные, когда они встречаются с моими через зеркало напротив нас. Ее маленькие губки приоткрываются, а грудь резко поднимается и опускается, когда медленно приходит осознание того, куда я ее привел. Мой взгляд держит ее в заложниках, пока я говорю.

— Ты будешь следить за своим лицом, когда я буду трахать тебя. Ты увидишь, какой чертовски распутной ты становишься, когда мой член заполняет твою тугую киску.

Ее голова слегка трясется. Я бы этого не заметил, если бы не держал ее за волосы.

— Нет… пожалуйста… пожалуйста… не надо… — Ее глаза умоляют меня больше, чем ее слова.

То, как они расширяются, наполняясь свежими непролитыми слезами. То, как они размягчаются, пока она не становится похожей на самую хрупкую из всех, что я видел.

И это все, что видит мой зверь. Необходимость погубить ее.

— Ты пришла сюда, одетая как шлюха. Это то, как ты хочешь, чтобы к тебе относились? Ты хочешь, чтобы твоя киска наполнилась моей спермой?

— Нет…

— Как насчет твоей задницы?

— Нет… пожалуйста…

— У тебя был кто-нибудь в твоей узкой дырочке, моя грязная шлюха?

— Нет…

— Значит, она такая же девственная, какой была твоя киска, когда я впервые взял ее?

— Да…

— Ты и на этот раз прольешь за меня кровь?

— Пожалуйста, не делай мне больно… пожалуйста… остановись…

Это наша игра. Ее "пожалуйста", "нет" означает "да, пожалуйста", а ее "стоп" означает "продолжай".

Я толкаю ее вниз, и она ахает, когда ее колени ударяются об пол. Затем я отпускаю ее волосы и поднимаю ее так, чтобы ее задница оказалась в воздухе. Она пытается оглянуться, но я шлепаю ее по наполовину видимой ягодице.

— Смотри вперед. Посмотри на свои раскрасневшиеся щеки.

Она колеблется полсекунды, прежде чем подчиниться. Вскоре после этого ее темный взгляд встречается с моим через зеркало. Ее запястья в моей руке у нее за спиной. Ее грудь и щека касаются пола, когда я нащупываю округлые округлости ее задницы.

Каждый раз, когда она втягивает воздух или издает звук, напоминающий мяуканье, мои прикосновения становятся грубее и требовательнее. Я срываю с нее трусики и вдыхаю ее сладкое возбуждение. Это пахнет иначе, чем когда она уступчива или когда я засовываю пальцы в ее влагалище у нее дома. Теперь он стал более сильным, более соблазнительным. Более… напуганным.

Я бью ее по заднице, и она вздрагивает, а затем, словно выйдя из транса, начинает сопротивляться.

Блядь, как она дерется.

Ее крошечное тело дергается, а ноги пытаются ударить меня по яйцам, даже когда резинка ее трусиков оставляет красные полосы вокруг бедер. Мой член, блядь, твердый, как камень, прижимается к моим джинсам, когда я обнимаю ее крепче, показывая ей, кто здесь главный.

Я снова шлепаю ее, и она вздрагивает, рыдание вырывается из ее горла и отражается от стен.

— Остановись… пожалуйста…

Моя рука прижимается к ее твердому шару плоти, и что-то похожее на стон смешивается с ее всхлипываниями. “

— Пожалуйста… пожалуйста…

— Вот и все. Умоляй меня об этом. Умоляй меня наполнить твою киску своим членом.

Ее глаза расширяются, когда они останавливаются на моих более светлых глазах через зеркало.

Я не узнаю этот маниакальный взгляд в своих глазах, полную самоотдачу и гребаную потребность в большем.

Мои ногти впиваются в мягкость ее плоти так сильно, что она задыхается. — Сделай это. Умоляй.

— Ч-что?

— Сегодня вечером ты будешь умолять об этом, как хорошая шлюха. Скажи, пожалуйста, наполни мои дырочки своей спермой.

Она качает головой, но это нерешительно — даже потерянно. Но одно не обманывает. Румянец на ее щеках, когда она зацикливается на мне.

— Умоляй об этом, Наоми.

Ее губы приоткрываются, вероятно, потому, что это первый раз, когда я использую ее имя во время нашей гребаной фантазии. У нас было какое-то негласное правило, которое гласит, что во время погони мы разные люди. Я — зверь, а она — игрушка. Я — монстр, а она — добыча.

Но сегодня вечером мне было наплевать на все это.

Может быть, это из-за того, как она выглядит в сексуальном, как грех, платье, или из-за того, что ее тело кажется более горячим. Или, может быть, где-то в моем мозгу она уже превратилась в нечто большее.

Гребаный секс когда-то был единственной связью, которая у нас была, но теперь он идет рука об руку со всем, что у нас есть.

Нарушение невидимого правила, возможно, было не самым мудрым поступком, но мне было все равно.

Может быть, ей тоже было все равно, потому что ее язык высовывается, чтобы облизать губы, прежде чем она прошепчет:

— Пожалуйста…

— Пожалуйста, что? Скажи эти гребаные слова.

— Пожалуйста, наполни меня.

— Чем?

— Своей спермой… Пожалуйста, наполни меня своей спермой.

Я даже не знаю, как, черт возьми, у меня хватает присутствия духа, чтобы освободить свой член. Все, что я могу уловить, это ее хныканье, когда я врываюсь в ее влажный жар. Она промокла насквозь, но выражение ее лица искажается, когда я вхожу до конца. Мне нравится, когда я причиняю ей боль. Ее тело естественным образом подчиняется моему, и она издает эти тихие звуки, которые делают меня тверже. Ее выражения благоговения и боли, которыми я не могу насытиться.