Красные шипы

ГЛАВА 21

Наоми

Это размытое пятно движений.

После третьего оргазма я потеряла счет тому, что произошло на самом деле.

Я сбилась со счета, сколько раз он прижимал меня к земле и раздвигал мои ноги, чтобы он мог трахнуть меня глубже. Или как долго он прижимал меня к дереву и душил, схватив за горло, когда вонзался в меня, как сумасшедший.

Или сколько раз он шлепал меня по груди и щипал за соски, а затем заставлял меня приставлять его член к задней стенке моего горла и душил меня им.

Чем больше я умоляла:

— Пожалуйста, нет, — тем безжалостнее он становился.

Чем сильнее я плакала, тем безжалостнее становились его прикосновения.

Я имела дело со зверем, у которого не было кнопок выключения и ничто не могло его остановить.

За исключением жалкого стоп-слова, которое я упорно отказывалась использовать. Потому что, если я это сделаю, все это развеется в воздухе. Меня больше не будут преследовать и жестоко трахать.

Я больше не буду чувствовать себя живой.

И я действительно чувствую себя живой на протяжении всего действия. С каждым толчком и каждым шлепком. Каждое грязное слово и каждое унижение. Никакие невидимые кандалы не сковывают мои лодыжки, и никакой скрытый страх не парализует меня. Боль — мой афродизиак, а грубость — моя доза.

И я просто не могу отпустить это.

К тому времени, как Себастьян заканчивает, я сворачиваюсь в позу эмбриона на камне, а его сперма стекает между моих бедер, стекает по ягодицам и прилипает к кончикам моих грудей. Я думаю, что он испытал оргазм три раза и дважды эякулировал. Я понятия не имею, как, черт возьми, ему удалось снова возбудиться сразу после того, как он закончил, но, по-видимому, это возможно. Его выносливость — самая безумная вещь, с которой я когда-либо сталкивалась.

Может, я и была девственницей, но я смотрю порно, а он был на совершенно другом уровне. Я извращенно люблю хардкорные вещи, но даже их интенсивность не идет ни в какое сравнение с тем, что, черт возьми, произошло сегодня вечером или на что он способен.

Моя неспособность двигаться — это не шутка. Я задыхаюсь, задыхаюсь и все еще тихо плачу, когда мое сердце пульсирует.

И самая извращенная часть заключается в том, что я бы сделала это снова и снова. Черт, я бы даже не возражала, если бы он не остановился. Хотя это убило бы меня. Серьезно. Не так, как в какой-нибудь фантазии.

Сбоку раздается шорох одежды, и я слегка наклоняю голову в его сторону. Он натягивает толстовку, и по его силуэту в темноте я могу сказать, что на нем нет нижнего белья. Коммандос. Он пришел, готовый погубить меня безвозвратно.

Почему мне это так нравится?

Он опускает капюшон, пока он не закрывает его голову и не закрывает глаза, а затем поворачивается.

Оставляя меня.

Чтобы стереть все, что произошло.

В прошлый раз я едва выжила, но больше так не могу. Я… не думаю, что смогу жить с собой, если просто буду терпеть его оскорбления и притворяться, что ничего не произошло после этого.

Мой рот открывается, но выходит только вздрагивание, когда я пытаюсь сесть. Мне требуется несколько глубоких вдохов, прежде чем я могу говорить.

— Подожди…

Он останавливается, его спина затенена серебром полумесяца, но он не оборачивается.

— Я…

Слова теряются. Чего я хочу? Чтобы поговорить? Услышать от него что-нибудь, кроме того, что я хорошая, грязная шлюха и игрушка? Боже. Я начинаю казаться жертвой, и я ненавижу это чувство.

Я не хочу быть жертвой.

— Мы можем… поговорить? — наконец бормочу я.

— Одно слово, — говорит он со спокойствием, которое никогда не использует, когда шепчет мне на ухо грязные слова. — Только у тебя есть на это право

— Но…

— В следующий раз сражайся сильнее, и я, возможно, дам тебе насладиться этим.

И с этими словами он исчезает между деревьями.

Я сглатываю, горький привкус застревает в горле. Я хочу последовать за ним, но моя неспособность двигаться удерживает меня на месте.

Несколько минут я просто лежу там. Мой взгляд теряется в темноте леса и пыльном покрывале звезд над головой. Порыв ветра развевает мои влажные волосы и оставляет мурашки на моей обнаженной коже.

Я медленно сползаю в сидячее положение, тихо поскуливая из-за боли между ног, на сосках, заднице, горле, челюсти. Везде.

Это требует от меня усилий, мне не нужно вставать и брать себя в руки. Ну, насколько это возможно, учитывая мои порванные шорты и трусики.

Я наклоняюсь, чтобы взять свой телефон, который я спрятала на краю скалы, когда пришла сюда. Я по глупости приехала в шесть сорок пять, потому что была слишком взволнован.

И это чувство трепета просочилось в мою повседневную жизнь.

Сегодня я обратила внимание на людей так, как никогда раньше. Я заметила, как они ходили и разговаривали, как они смеялись и хмурились. Я даже остановилась, чтобы полюбоваться красотой Блэквудского леса и его высокими деревьями.

И это связано с ощущением себя живой после многих лет простого… существования.

Это радостное возбуждение после отчаяния.

Раньше я дышала только воздухом; теперь я дышу жизнью. Та же самая жизнь, за которой я ходила к бесчисленным психотерапевтам, чтобы вернуться, но так и не смогла этого сделать.

Оказывается, согласие на гребаную фантазию могло быть ответом с самого начала.

И мысль о том, что меня ждет еще многое, наполняет меня болезненным предвкушением. Но есть и горький привкус, который не исчез с тех пор, как он оставил меня.

Во второй раз.

Я замираю с телефоном в руке, когда нахожу несколько пропущенных звонков. Одно от мамы, одно от Люси и одно от Кая.

Мое сердце замирает, когда я нажимаю на кнопку вызова и медленно иду по дорожке к тому месту, где оставила свою машину.

Я несколько раз прочищаю горло, боясь того, как звучит мой голос после всех криков и рыданий, которые произошли не так давно.

ПИ отвечает после нескольких гудков.

— Кай слушает.

— Это я, Наоми. Ты звонил мне?

— Да.

Порыв ветра пробирает меня до костей, когда я осторожно спрашиваю:

— Есть что-нибудь новое?

— Да, есть прогресс.

— Почему у тебя такой… серьезный голос?

— Я всегда серьезен.

— Я знаю это, но это больше, чем обычно. Ты меня пугаешь.

— Нет другого способа сообщить новости, мисс Честер, так что вот оно. Я нашел владельца машины, которую нам удалось вычислить по этой фотографии, но он мертв.

Я физически отшатываюсь назад, бешеный пульс колотится в моем горле. Я всегда думала о том, чтобы найти своего отца, но я никогда на самом деле не рассматривала идею о том, что он может быть мертв.

Может быть, потому, что все это время, учитывая то, как моя мать ставила своей задачей скрывать любую информацию о нем, я думала, что он просто жил в другом месте. Что он хотел найти меня так же сильно, как я хочу найти его, но мама встала на пути.

— Он… не может быть мертв. — Мой голос дрожит. — Посмотри еще раз.

— Владелец этой машины погиб в результате дорожно-транспортного происшествия двадцать лет назад.

Через год после моего рождения.

Значит ли это, что я встретила его, когда была ребенком, а потом он просто умер?

Я внутренне качаю головой, отказываясь верить, что мой отец мертв. Если бы это было так, мама бы упомянула об этом, верно?

— Посмотрите еще раз, пожалуйста.

— Я проверю, не пропустил ли я чего-нибудь, но я бы не был оптимистом.

После того, как Кай вешает трубку, две крупные слезы скатываются по моим щекам. Они так отличаются от слез удовольствия, которые никогда не высыхали на моем лице.

Я присаживаюсь на корточки перед своей машиной и тихо плачу в свои дрожащие ладони. Моя грудь вздымается, и навязчивые звуки, которые я издаю, эхом отдаются вокруг меня.

В моей груди всегда была дыра, которую невозможно было заполнить, как бы я ни старалась. Тот, который, как я думала, займет только мой отец, но, видимо, это больше невозможно.

Эта дыра должна была остаться пустой, потому что, как всегда говорила мама, моего отца не существует.

— Нао.

Моя голова резко поднимается, и я смотрю в глаза, которые были злыми еще пятнадцать минут назад.

У него включен фонарик, а толстовка расстегнута, открывая белую футболку. Его блестящие темно-русые волосы зачесаны назад, а челюсть сжата.

Себастьян.

Он снова стал звездным квотербеком, а не чудовищем из моих фантазий, которое назвало меня шлюхой и заставило согласиться.

— В чем дело, малышка? Почему ты плачешь? — Его голос спокоен, почти успокаивает.

Я не знаю, стресс ли это от того, что я узнала о своем отце, или горечь, которую я чувствовала раньше, но все они поднимаются на поверхность, разрывая последний винтик, который держал меня вместе.

Вскочив на ноги, я бросаюсь к нему, чтобы встать перед ним, но он даже не вздрагивает, как будто ожидал нападения.

— Я должна притворяться, что ничего не произошло, Себастьян? Снова?

Выражение его лица остается прежним.

— Я думал, это то, чего ты хотела.

— Может быть, это то, чего ты хочешь.

Его глаза блуждают по мне с нарочитой медлительностью.

— Мы хотим одного и того же.

— Я не хочу отмахиваться от всего, что произошло, как будто это… это…

— Фантазия? Табу?

— Как будто это ничего не значит, — выдыхаю я, шмыгая носом.

— Это определенно не пустяк.

— Тогда веди себя соответственно. Говори об этом. Не заставляй меня гадать, не сошла ли я с ума и не следует ли мне обратиться в психиатрическую клинику.

Его челюсть напрягается, и я думаю, что он скажет, что это именно то, что я должна сделать, но морщинки вокруг его глаз разглаживаются.

— Тебе не нужен психиатр только потому, что ты другая.

— Тогда что еще мне нужно в этом безумии?

— Кто-то, кто понимает твои потребности и удовлетворяет их.

— Но… то, что мы делаем, — это пиздец.

— Есть вещи и похуже

— А ты не передумал насчет этого? Какие-либо сомнения?

— Я достаточно самоуверен, чтобы признать, что я являюсь аномалией по сравнению с тем, что общество ожидает от нас, и меня это устраивает. Я предпочел бы быть ненормальным, чем вписываться в форму, которая не предназначена для меня.

— Даже если это означает изнасилование кого-то?

— Не кого-то. Тебя.

— Завтра это может быть кто-то другой.

Он качает головой.

— Мы не такие уж обычные люди, Цундэрэ. Я бы не смог найти кого-то, чье безумие соответствует моему.

— Значит, ты бы не ушёл, если бы наткнулись на такого человека?

— Никогда.

Мое дыхание прерывается, и непроизвольная икота покидает меня. — Как ты можешь быть так уверен?

— Я тот, кем я являюсь. Я не лгу себе, поэтому, когда я говорю, что хочу только тебя. Я абсолютно серьёзен.

— Значит ты застрял со мной?

— Нет. Ты застряла со мной, малышка.

Медленный вздох, смешанный со всхлипом, вырывается из меня.

— Но это… ненормально. Я признаю сексуальное девиантное поведение. Это то, что делает серийных убийц теми, кто они есть, и это отвратительно, извращенно и…

— Больные и извращенные — это всего лишь ярлыки, которыми они пытаются нас сдержать. Мы не серийные убийцы только потому, что нам нравятся сексуальные действия по обоюдному согласию. Мы взрослые люди, которые осознают свои фантазии, и в отличие от трусов, которые только мечтают об этом, мы действительно воплощаем это в жизнь.