Моя ревность тебя погубит

4. Верь мне, ангелочек

Слабый голос добивает меня, когда в очередной раз проносится в моих мыслях.

Она запуганная. Она обессиленная. Она беспомощная.

В меня словно вселяется дьявол — я готов перевернуть к чертям стол. Разъебать машину, превратив её в груду железа. Спалить нахер город. Выдержать любой кошмар, лишь бы увидеть, что с ней всё в порядке.

Первые несколько минут после нашего разговора я не могу прийти в себя — просто потому что не верю в собственную внезапно появившуюся доброжелательность и острую сочувственность. Но моментально я прихожу в себя и понимаю, что готов сорваться вечером в район, где бетонная грусть парит в воздухе и заявляет о себе в каждой квартире с включённым светом.

Алина — совершенно расслабленная — пьёт апельсиновый фреш и смотрит по телевизору какой-то тупой сериал, параллельно что-то делая в телефоне. Моя жена не вызывает во мне никаких ласковых чувств. Ничего, кроме лёгкой ностальгии и эрекции. Хоть я и благодарен Алине за то, что она сглаживала углы моей тоски, с трудом разбавляла каждодневное одиночестве — с выпивкой один к одному — но полюбить жену мне так и не удалось. Моё нормальное к ней отношение нельзя приравнивать даже к остывшим чувствам, потому что их не было никогда — в отличие от секса и монотонных разговоров по вечерам.

— Мне надо уехать, — сухо сообщаю я, проходя мимо неё.

— А куда ты?

— Появились дела.

— Разве ты не выпил?

— Я в состоянии вести машину, — мой спокойный тон меняется на более раздражённый, после чего Алина замолкает.

Иногда мне кажется, что моя жена слишком сильно меня боится — причём по каким-то непонятным мне причинам. Она всегда сдержана и редко говорит что-то лишнее, словно не имеет собственного мнения. Если видит меня в плохом настроении, то просто смиренно улыбается — ни о чём не спрашивая. Может всё из-за того, что я никогда не был с ней сентиментален или ласков? Часто демонстрировал свой гнев по отношению к сотрудникам — и постоянно она боялась, что этот гнев может обрушиться и на её плечи? Вариантов много, но даже спустя два года совместной жизни я совершенно не хочу об этом думать. Мы просто двое чужих друг для друга людей, которые из-за свидетельства о браке делят одну кухню и спальню.

— Во сколько вернёшься? — спрашивает Алина, когда я подхожу к входной двери.

— Ложись без меня.

***

Светофоры будто всячески пытаются разбудить во мне зверя. В очередной раз попадаю на красный свет, но не выдерживаю — я настолько неуравновешен сейчас, что даже эти проклятые двадцать секунд становятся для меня вечностью. Поэтому мне приходится обогнать впереди стоящие машины по встречной и продолжать ехать.

Мною движет нарастающее волнение и острая потребность оказаться рядом с нею — обнять и заверить в том, что всё будет хорошо. Поклясться, что больше никьо не посмеет и пальцем её тронуть. Вот бывает же — нихера больше не нужно, кроме этого. Впервые за долгое время я смотрю на жизнь открытыми глазами — не через призму денег, чьего-то уважения и уверенности в завтрашнем дне. Впервые за долгое время мне настолько сильно хочется увидеть человека, что вены на руках вздуваются, голова отказывается думать о чём-то другом. И всё это после одной встречи? И всё это для чего?

Действительно, для чего? В который раз прокручиваю наш телефонный разговор — это ведь ненормально и противоестественно. Один лишь факт того, что взрослый мужчина в моём лице мчится вечером к девочке почти на другой конец города — делает меня нездоровым извращенцем. Общество бы точно окрестило меня таковым. Но мне насрать на общество, которому плевать на неё. Я не знаю, что придётся делать, но точно осознаю степень своей заинтересованности. Я точно не смогу спать дома, постоянно напоминая себе о том, что где-то там на окраине города сидит девочка в окружении блядских пьяниц.

Она заставила меня что-то чувствовать. Она заставила меня думать о себе чуть ли не каждую минуту каждого дня.

Сейчас снова идёт дождь — как и в тот вечер. С недавних пор у меня особое отношение к такой погоде — ведь если бы не помешавший в прошлый раз нам обоим дождь, то мы никак бы не соприкоснулись с нею. Она бы продолжала сидеть на скамье, доедая свою булочку. Я бы покурил ещё немного и уехал, оставив о ней эпизодические воспоминания.

Правой рукой проверяю, не осталось ли сигарет в пачке — пусто. Скурил ещё одну за вечер. Наконец я доезжаю до нужного места — из-за нескончаемого потока мыслей не сразу замечаю. Сразу же выхожу под моросящий дождь и осматриваюсь, но не вижу ни Полины, ни кого-то другого. Чёрт, и где же ты? Сейчас соображу, что надо сделать, даже если придётся заходить за ней прямиком в квартиру.

Решительным шагом я направляюсь к тому подъезд у, в который она заходила в тот раз, параллельно начиная набирать её номер. Я смотрю на разруху, которая умещает в себе сотни бедных людей. Застеклённые балконы — настолько узкие, что служат лишь пространством для сушки белья и складирования ненужного хлама, который собирается годами.

Бесконечными гудками можно пытать меня. Она не берёт трубку, сколько бы я ни звонил.

Блядь, если эти ничтожные куски дерьма посмеют хоть что-то сделать с ней, если только попробуют притронуться, то я окончательно озверею.

Я собираюсь набрать любой номер квартиры и попросить, чтобы открыли — но в этом отпадает надобность. Полина стоит немного правее от меня. Мёрзнет, обнимая себя руками. Сразу же бросаюсь ей навстречу.

Сперва у меня отлегло — она может и промокшая, но хотя бы подальше от своей матери. Но только я подхожу к ней достаточно близко, чтобы рассмотреть каждую деталь, как кровь вновь закипает. Бедняжка мало чем отличается от побитого котёнка, с трудом выбравшегося из рук живодёров. Красная. Растрёпанная. Замученная, словно с креста только что снятая. Стоит в длинной шерстяной кофте, которая не спасает от ледяного ветра. Полина готова упасть прямо сейчас, а я — как никогда — готов подставить свои руки, чтобы пронести её тело туда, где смогу обложить его заботой и лаской.

Как вообще, сука, можно с ней по-другому? Как?

— Полина, — произношу я и заключаю маленькие ледяные ладони в замок своих тёплых рук. — Всё хорошо. Я здесь.

Она стоит в ступоре. Поднимает на меня кукольные глаза, из которых текут слёзы.

— Ну что такое? Чего ты плачешь, принцесса? Я приехал, видишь? И больше тебя не оставлю. Расскажи, что случилось?

— Ничего не случилось, — отпирается она, забирая от меня ладони. — Всё нормально.

— Полина, это ненормально. Пожалуйста, доверься мне. Обещаю, я всё сделаю, чтобы не разочаровать тебя.

Если до этого момента во мне и разгуливались сомнения, внедряя навязчивые мысли — что нечего взрослому мужчине шататься рядом с шестнадцатилетней девочкой, то сейчас даже малейшие отголоски исчезли. Насрать, как смотрится со стороны морали.

Бедная, эта бедная девочка расплакалась ещё больше, перестав себя сдерживать. Утыкается лицом в ледяные ладони, слегка шатается — любое дуновение ветра способно сбить бедняжку с ног. Я притягиваю Полину к себе, прижимаю к груди, поглаживаю влажные волосы. Настолько хрупкое создание. Хрупкое и крохотное — еле дотягивает до моих плеч. Страшно даже дотронуться до неё. Страшно случайно ранить.

— Всё хорошо. Больше я не оставлю тебя одну, слышишь меня?

Полина машет головой в знак согласия, при этом не отрываясь от моей груди. Я и сам не в силах отпустить её — но чувства, как сильно она трясётся, понимаю, что пора отвести её в машину.

— Что случилось? Почему ты так напугана?

— Просто мама… Она… — каждое слово отдаётся болью. — Она очень сильно напилась… Издевалась надо мной при своих друзьях… Выхватила телефон и начала бить о стену… Я не понимаю, за что она так со мной?.. В чём я виновата?..

Виновато государство, тянущее из своих граждан деньги — заставляющее в итоге мать разрывать своего ребенка в клочья от отчаяния. Виновата эта тварь, которая не видит границ между воспитанием и садизмом. Виновато безразличие нашего общества, которое видит твои страдания. Я уверен, что видит, но нихера с этим не делает — просто потому что это не их дело. В этом виноваты все, но не ты, принцесса. И даже я — поступил в прошлый раз как ублюдок. Отмахнулся от неё после того, как воочию увидел, в каком кошмаре она живёт. Но бесконечные мысли о ней отплатили мне бессоными ночами. От них уже я отделаться не смог.

— Ты совсем ни в чём не виновата, малыш. Пойдём, сейчас ты согреешься. Я отвезу тебе к себе в квартиру. Тебе ведь понравилось там?

Снова беззвучный ответ, который я понимаю.

— А позже я решу, что с твоей мамой делать.

— Нет, пожалуйста, не надо. Она хорошая, просто…

Просто все свои материнские инстинкты с человечностью пропила.

— Иногда себя не контролирует…

Сначала мне показалось, что я почувствовал страх на расстоянии и неожиданно позвонил ей. Но только сейчас я понимаю, что она живёт в таких условиях постоянно. Это не наша ментальная связь. Это ужасная жизнь девочки, которая вынудила её довериться почти незнакому мужчине, лишь поскорее уйти от матери.

— Полина, я очень виноват перед тобой, но сейчас я клянусь, что никому не позволю так к тебе относиться. Ни при каких обстоятельствах ты больше не останешься жить со своей матерью.

— Но я не хочу, чтобы меня забрали в детский дом, мне будет страшно там.

Конечно из двух зол ей приходится выбирать меньшее — она хотя бы знает, на что способна её мать. А что происходит в детских домах и интернетах с новыми неприспособленными девочками — неизвестно.

— Разве бы я позволил отправить тебя в детский дом?

А что ей думать, собственно? Что приехал небезразличный человек, который щелчком пальцев решит накапливающиеся годами проблемы? Сразу же избавит от всех тревог и психологических травм? Всё так и будет, но вряд ли она с лёгкостью поверит в эту сказку.

В ангельских глазах буквально выгравированно, что она нуждается во мне слишком сильно. У меня за всю жизнь не слуалось подобного — когда ты видишь слабого человека и готов на всё, чтобы его защитить. Цветок будет в безопасности, только его вокруг него воздвигнут стену из непробиваемой стали. Я стану этой стеной для неё.

Вот сейчас до меня доходит, что она нужна мне в тысячу раз больше — даже несмотря на то, что здесь сильный я. Оказывается, что если не с кем этой силой делиться, то она теряет свой вес.

— Всё, хватит здесь мёрзнуть. Пошли, будем тебя отогревать.

— Стас, можно спросить?

— Конечно, спрашивай.

— Почему ты приехал ко мне? Зачем тебе это нужно?

Не думал, что она спросит в лоб — и это в тысячный раз доказывает, что в ней живёт невинность и непосредственностт, какой уже давным-давно нет в людях.

И вправду — зачем? Я и сам не знаю, ведь раньше не испытывал подобных чувств. Просто мне нужно знать, что с ней всё в порядке. Нет, мне нужно сделать так, чтобы с ней было всё в порядке.

Как это назвать? Внезапной прихотью? Или влюблённостью? Влюблённостью двадцати восьмилетний женатого мужчины в шестнадцатилетнюю девочку. Пиздец, такой новостью точно не поделишься с знакомыми. Она автоматически даёт людям право нарекать меня извращенцем. В этом тяжело признаться даже самому себе, учитывая кучу внешних факторов, но я не могу иначе.