Прощай, Южный Крест!

38

Жизнь — штука шероховатая, обязательно под ногу попадется какая-нибудь зазубрина, заставит споткнуться, так и у Геннадия: дома, в Находке, обстановка вокруг него сложилась нервная, в городе многое изменилось, среди людей почти никого не узнать, среди улиц — тоже; кое с кем, кто грозно шваркал о стол красной книжицей удостоверения, пришлось объясниться, но в конце концов все встало на свои места.

Первым к нему из Владивостока примчался Ширяев, вместе провели вечер, оприходовали бутылку женьшеневой водки, признали напиток полезной штукой, вспомнили свое житие-бытие на обратной стороне земного шара, тех, кто там остался, еду чилийскую, нравы индейские, друзей и недругов, за всех выпили чохом, одной чаркой, не стали делить на своих и чужих, поговорили о работе…

С работой было непросто, Ширяев пока не смог никуда устроиться… Его могли бы, например, взять крановщиком в порт или стрелочником на железную дорогу, но в этом деле он смыслил не больше, чем в производстве пряников на кондитерском конвейере, а механиком на катер или бригадиром забойщиков в какой-нибудь подземный штрек его не брали — не было мест.

— В общем, прыгаю пока, как воробей, с ветки на ветку, ищу работу, если ничего не найду, подамся в челночники — иного выхода не вижу, — сказал он.

— Как твой сын? — аккуратно, чтобы не задеть какую-нибудь тонкую струнку в душе этого человека, спросил Геннадий. — В Сан-Антонио который?

— С ним все в порядке, — спокойно, с улыбкой ответил Ширяев, — подрос основательно, сильный, задирает всех. Но голову на плечах имеет. Говорит, что хочет заняться бизнесом, так что посмотрим, Гена, посмотрим. — Ширяев вздохнул, взял в руки бутылку. — Давай-ка еще по наперстку.

Стограммовая водочная стопка в огромной руке Ширяева смотрелась, как самый настоящий наперсток — совсем крохотной казалась посудина, он быстро и ловко наполнил стопки, — тут Геннадий засек, как по лицу гостя поползла расстроенная тень, исчезла она стремительно, и Ширяев произнес тихо, размягченным голосом:

— Давай-ка, капитан, выпьем за наших родных.

— Хороший тост.

Выпили. Ширяев помял огромной лапой свое лицо, Геннадий опасливо подумал: как бы он не повредил себе чего… Но нет, обошлось.

— Я, знаешь… я вернулся к своей прежней жене, к Антонине.

Ну что на это сказать?

— Тоже хорошее дело, — проговорил Геннадий, стараясь, чтобы голос его звучал ровно, поскольку считал, что личная жизнь всякого знакомого человека должна касаться только его одного и никого больше, ни друзей, ни родственников, ни начальников, ни подчиненных, — ни-ко-го, потому он так и осторожничал.

— Вот такой неожиданный поворот нарисовался у меня в жизни. — Ширяев улыбнулся чему-то своему, улыбка получилась далекой, какой-то отрешенной. — Хотел ехать прямо, а получилось криво, свернул в сторону, на дорожку, прикрытую густыми кустами. Ты вот что, Гена. — Ширяев неожиданно засуетился, движения его сделались мелкими, поспешными, что было совсем необычно для человека с такими крупными габаритами. Размеры у Толи были такие, что в сумеречную пору, вечером или ночью, ему было бы неплохо включать габаритные огни (и как только ГАИ еще не обязало его это делать — странно). — Вот что, Гена… — повторил он и замялся, словно бы речь должна была пойти о чем-то крайне неудобном.

— Есть такая поговорка, Толя, — произнес Геннадий и так же, как и его собеседник, застрял на полуслове, потом засмеялся, — что поговорка, что по-говорилка — один хрен. У меня с Олей тоже был серьезный разговор, вплоть до развода… И Оля приняла мою точку зрения, — учитывая, естественно, обстоятельства, в которые я попал, и Валерка, который вначале дичился, а потом понял меня. Жизнь — штука круглая и вроде бы удобная для движения, но на каждом сантиметре, на каждом миллиметре утыкана колючками, шины себе проткнешь очень быстро и никуда не уедешь. Но, Толя… что Бог ни делает, то к лучшему. Что у тебя, что у меня.

Геннадий замолчал, Ширяев вновь поднял бутылку с женыпеневкой. Вздохнул и произнес тихо и глухо:

— Что есть, то есть… Давай запьем это сладкими остатками.

— Ежели что — недолго сходить за второй бутылкой.

— Не стоит. Не будем устраивать соревнование интеллекта с желудком. У меня к тебе просьба, Гена, — прежним глухим и тихим тоном проговорил Ширяев, — будешь определяться с работой — не забудь про меня, ладно? — Женьшеневая водка зазолотилась в посуде, будто произведена была на небе, а не на земле, весьма дорогой у нее был цвет, неземной. Поднял свою стопку. — Очень уж неохота идти в челноки… Или того хуже — в помогайки.

Помогайками звали людей, которые помогали челнокам носить тяжелые сумки, а главное — своими паспортами они гарантировали челнокам провоз через границу нескольких десятков килограммов груза, за которые таможенники не брали зубодробительную пошлину.

— Я тебя услышал, — произнес Геннадий фразу, которая в ту пору была модной в России. Особенно в криминальных кругах.