Прощай, Южный Крест!

29

Тем временем подоспела зима. На юге Чили она была совсем не та, что на теплом, полном горячих ветров Севере, — случалось, выпадали очень суровые дни, такие, что даже пингвины ударялись в бега и не успокаивались до тех пор, пока не находили какое-нибудь подходящее, может быть, даже подогретое место, где задница не примерзала к лапам…

Снег посреди южной чилийской зимы — явление редкое, в основном выпадает град, очень крупный, легко пришибающий чаек, бакланов, прочую летающую живность, на земле его набирается столько, что невозможно даже подойти к воде.

Из куска плотного железа Геннадий соорудил лопату, которую назвал "бульдозером". Без нее зимовать было бы трудно — град ведь способен завалить вигвам по самую трубу. Спекаясь друг с другом, градины могли образовать сплошное поле льда, и тогда даже дверь открыть будет нельзя, и выбраться невозможно — если только, подобно нечистой силе, вылететь через упомянутую выше трубу…

Но главная помеха была не эта. Град был способен хлестать беспрерывно, сутками, для всякого находящегося в вигваме человека никакие затычки, пробки для ушей, беруши не помогали, грохот внутри жилья стоял такой, что от него можно было запросто сойти с ума.

Время шло, а Лурье все не было — не возвращался он. В его отсутствие вигвам Геннадия посетил лонго-майор Линкоман — вождю было интересно, как поживает русский, акклиматизировался он в подшефном племени или нет?

Геннадий попробовал угостить его икрой, но лонго-майора передернуло от пяток до ушей, затрясло, будто он попал под разряд электричества; помотав головой отрицательно, вождь племени поспешил удалиться. Уже из машины он высунул руку и отклячил большой палец: мол, живешь ты, русский — во!

По вижучским понятиям Геннадий, наверное, действительно жил во! — но не по-находкинским и тем более — не по-владивостокским. Геннадий глянул слепо на банку с икрой, сунул в нее ложку, отправил в рот рубиновую горку — вкусно! А по-вижучским понятиям — невкусно, более того — несъедобно. Интересные дела, однако.

Где же застрял Лурье, в каких чилийских нетях? Ни телефонного звонка от него, ни пера голубиного — глухо. Да и в вигваме телефона нет. Телефон имеется только в магазине, расположенном на берегу неподалеку от вигвама Геннадия. Достаточно сунуть продавщице в руку "милю" — бумажку достоинством в тысячу песо и можно звонить куда угодно, хоть в Сантьяго. Наверное, и во Владивосток позвонить можно, но об этом Геннадий не думал — все равно у него нет денег.

А Лурье стал вспоминаться все чаще и чаще… Куда же он запропастился? Неужели где-нибудь на изгибе трансчилийской магистрали, где ничего не видно за криво торчащими во все стороны кривыми зубьями скал, на него напали сухопутные пираты, отняли икру и съели ее, а самого закопали в землю вместе с пустыми стеклянными банками? Ведь квалифицированных едоков икры можно найти только среди пиратов, поскольку среди них могут быть и парижане, и лондонцы, и брюссельцы, которые знают, что такое икра.

Тут еще одна досада: рыбы в проливе стало меньше. Видать, на зиму среагировала: сбилась в стаи и пошла искать места, где вода глубже, корм сытнее и рыбаков меньше. Впрочем, куда меньше-то? В Пурео всего один рыбак…

Появился Лурье, как всегда, внезапно — словно бы вытаял из-под земли, материализовался из чего-то нематериального, неведомого, весь в коже, в перчатках и куртке из мягкого шевро, с улыбкой от уха до уха, благоухающий приятным парижским парфюмом, при светозащитных очках-хамелеонах, сдвинутых на темя. Москалев вспомнил, какими возгласами его встречал Лурье раньше и широко раскинул руки:

— Ба-ба-ба!

— Ба-ба-ба! — горластым эхом отозвался Лурье, также раскинул руки в обе стороны.

Обнялись. Затем Лурье откинулся назад, скребнул пальцем по щеке Геннадия:

— Ты чего-то, брат, бриться перестал. Тебе это не идет.

— Так получилось, — неожиданно смущенно пробормотал Геннадий. — Вчера искал новое место, чтобы поставить сеть, — пока искал, забыл про бритье. Бывает. — Он виновато ощупал пальцами щеки.

Из сумки Лурье достал черную приплюснутую бутылку, ткнул ею в знакомый плоский камень, растущий из земли у входа в вигвам.

— Садись, Гена, я тебе буду рассказывать, как с твоей икрой путешествовал по Чили. — На лице Лурье возникла грустная усмешка, он сунул бутылку в руки Геннадию.

Москалев почувствовал, как в груди у него возник холодок, прошелся колючим железом по хребту, он взял бутылку в руки, машинально свернул у нее крышку.

— Резюме одно: икорный бизнес надо пробивать, — сказал Лурье, — покупать лицензию, создавать частную контору, регистрировать ее в госорганах. — Он споткнулся на мгновение, сделал резкий взмах рукой, будто хотел устоять на ногах, не упасть, было сокрыто в этом движении что-то безнадежное, сделавшее его лицо темным, нехорошо отвердевшим, добавил: — Вот так-то. В посольстве икру приняли на "ура", попросили привезти еще… Трехлитровую банку, Гена, сожрали за двадцать минут, даже послу ничего не оставили, а вот дальше было сплошное "Стоп!". Пара ресторанов заинтересовалась икрой, готова покупать, но начала спрашивать очень дотошно, где зарегистрирована твоя компания, какой состав икры, где проверочный сертификат, где икра прошла ветеринарное, или какое там положено, исследование на микробы, микроэлементы и прочее — в общем, все, все, все…

Лицо у Геннадия растерянно вытянулось.

— А без регистрации компании никак нельзя? — В голос его натекли какие-то известковые, схожие с ржавью нотки.

— Нельзя, — с жестким сожалением ответил Лурье. — На этот счет я получил пару больных щелчков по лбу и, извини, буквально, следом — два больных удара кулаком по затылку. Чтобы понимал: это дело — серьезное.

— Но всякая регистрация — это такие деньги, такие деньги, — убито проговорил Геннадий, — даже если продать половину острова Чилоэ, денег не хватит. — Он сквозь зубы втянул в себя воздух, с шумом выдохнул.

— Другого пути нет, Гена, только этот. — Лурье поморщился, словно на зубы ему попало что-то горькое, вновь располосовал воздух резким взмахом руки. — Тьфу!

— Выходит, не удастся нам привить чилийскому народу вкус к красной икре?

— Нет, этот барьер нам не одолеть, не по зубам он. — Лурье порылся в сумке, достал набор металлических стаканчиков, запечатанных в шевровый чехол.

— Так и не удалось продать ни одной баночки?

— Нет. Если бы были хоть какие-нибудь сопроводительные бумаги, я бы привез, наверное, кучку песо, тысяч пять, а так — нуль на палочке. — Лурье сложил колечком указательный и большой пальцы правой руки. — Зеро!

Настроение было такое, что хоть вешайся; если не выпить ничего, то можно согнуться кренделем и вообще рухнуть, распластаться под тяжестью того, что сообщил Лурье. Геннадий приложил ко рту кулак, бухнул в него, как в микрофон, простудным кашлем.

Виски, привезенное Лурье, оказалось сладковатым на вкус и каким-то недоваренным, не было в напитке чего-то такого, обязательного, всегдашнего, что всегда сопутствует этому напитку: остроты, хлебной горечи, духа хмельного, еще чего-то… Лурье понял, о чем думает Москалев, наклонил бутылку над его стаканчиком:

— Между первой и второй стопками не должно быть перерыва… Иначе посинеют кончики пальцев.

Геннадий не ответил, сейчас с ним происходило то, что обычно называют рождением затяжной боли — долгой, иссасывающей, иногда вообще неизлечимой, надежда, которая теплилась в нем последние две недели, угасла, ничего от нее не осталось, — теперь рождалась боль.

— Одна щелка есть, — проговорил тем временем Лурье, — в двадцати километрах отсюда находится старая фактория, там живет один американец. Он занимается предпринимательством, иногда делает инвестиции. Если клюнет на икряной проект — будет хорошо, он поможет. — Лурье, наполнив стопки, поднял свою. — Ну-у… за успех нашего безнадежного дела.

Геннадий ощутил, как губы у него дернулись сами по себе, произвольно, похоже, нервы одрябли вконец, сделались невесть чем, — скорее всего, ничем, гнилью.

Выпили. Лурье помахал перед ртом ладонью.

— Я засек — тебе не нравится виски… Мне, пожалуй, тоже, в нем есть какая-то незнакомая тошнотворная сладость… А что может вызвать сладость у человека, который любит горечь? Тошноту, больше ничего. — Лурье вгляделся в этикетку, приклеенную к плоскому боку бутылки. Хмыкнул: — Все понятно. Мало того, что напиток сварганен из риса, в него еще и сахар добавлен… Много сахара — из бутылки даже карамельками попахивает. — Лурье покачал головой. — Ладно, другой бормотухи у нас нет, только эта…

Издалека, из-за островов, плавающих в океане, донесся шум, словно бы над водой шел вертолет, натянутый стрекот винтов эхом отскакивал от воды и уносился в пространство. Лурье вытянул голову:

— Что это?

— Град идет, — расстроенным голосом пояснил Москалев.

— Этого нам еще не хватало.

— Град тут, Юра, выпадает каждый день.

— Откуда здесь можно позвонить?

— Только из магазина, ближайший телефон там.

— Я сейчас… Жди! — Лурье проворно поднялся и длинными быстрыми шагами, похожими на прыжки, понесся к главному местному "маркету", град поджимал, находился уже близко, надо было спешить.

Вернулся он минут через пятнадцать, сосредоточенный, хмурый. Подхватил фляжку с виски, молча разлил, чокнулся и только потом сообщил:

— Американца на месте нет, будет через три дня…

— И как тут быть?

— Очень просто. Я оставлю тебе номер телефона, ты позвонишь ему и договоришься о встрече. Добраться до него сможешь?

— Как-нибудь…

— Ну и лады. Что ему сказать — не мне тебя учить…

— Найду слова, — пообещал Геннадий, хотя, честно говоря, сомневался в этом, — все зависело от того, насколько хорошо американец знает испанский язык… По-русски он, конечно, ни бе ни ме ни кукареку, а по-английски Геннадий, в свою очередь, тоже ни бе ни ме…

— Если американец заинтересуется темой икры, все будет в порядке.

— Я постараюсь, чтобы заинтересовался, — пообещал Геннадий, поднял свой крохотный стакан. — Пошли в вигвам — град подходит.

Едва переместились в вигвам, как по стенкам жилища с сатанинской силой замолотил град, оглушил и Лурье, и Геннадия. Лурье, морщась кисло, показал пальцем себе на уши, потом повел бровью на стопку и очень лихо, по-армейски быстро выпил ее.

Геннадий, в свою очередь, дал понять гостю, что "процесс пошел", как коряво выражался последний советский генсек, и так же лихо, в один глоток, опустошил свою посудину.