Прощай, Южный Крест!

27

Лодка хотя и была индейская, а по воде шла тяжеловато, словно бы у нее был смещен центр тяжести, и все время стремилась развернуться кормой вперед. Лодкой надо будет заняться специально. Геннадий поставил сеть, обозначил поплавки и вернулся на берег.

Место было тихое, рябое от частых мелких волн, океанские пароходы показываться здесь опасались — можно было килем всадиться в дно и срастись с ним, освободиться тогда от плена будет тяжело, можно вообще остаться тут навсегда, капитаны это знали и обходили гористую, с выразительным профилем и мелким прибоем оконечность острова Чилоэ стороной.

И если уж и появлялись суда крупнее лодки, так это были катера и небольшие яхты, рыбе покой здешний нравился, и она охотно сбивалась тут в тучные стада.

Выбрался Геннадий на берег, оглянулся, как там сеть стоит, не откусил ли какой-нибудь пингвиненок у нее поплавки, но сети не было видно, и поплавков не было видно, всё скрылось в зеленоватой мрачной глубине… Мать честная! Пришлось снова прыгать в лодку — не может быть, чтобы из Антарктиды приплыл толстозадый зубастый кит и уволок его сеть вместе с добычей и поплавками к себе во льды!

Усиленно работая веслами, — физиономией вперед, как в порту Сан-Антонио, — он подплыл к сети.

По пути все пытался привстать, заглянуть вперед — где поплавки?

Сеть была на месте, поплавки тоже находились на месте, они еле-еле светились в тяжелой темной глубине, — за какие-то десять минут в ячею набилось столько рыбы, что сеть практически ушла на дно, либо действительно налицо были проделки шустрого кита, любителя вкусно похарчиться, а потом от всей души посмеяться над нелепыми двуногими тараканами, живущими на земле.

Он глянул в одну сторону, в другую: не видно ли где китовых плавников? Плавников не было видно, как и хвоста, и лап, криво торчащих из-под большого пуза, и по-сумасшедшему горящих глаз; значит, кит к сети, ушедшей на дно, не имеет никакого отношения.

Выбирать сеть из воды было непросто, она оказалось целиком забита рыбой, самой разной, но в основном той, что в здешних местах ценилась: сальмоном, ровало, радиже… Рыба билась в лодке, норовила проломить дно, либо перекусить весло, покалечить рыбака, но рыбак был увертлив, ловок, весла от агрессивной рыбы убирал так же ловко, все свое сохранял при себе, — рыбе ничем не удалось полакомиться.

— Русо! — послышался крик с берега.

Геннадий оглянулся. На берегу стояло человек семь вижучей, впереди всех призывно размахивал руками Луис, кричал горласто, на весь остров:

— Ру-усо!

Москалев понял, что индейцы со своих командных бугров засекли его улов и теперь явились за рыбой.

Это хорошо, что вижучи пришли, это означает, что с ними сложатся добрые отношения.

Выбрав рыбу из сети, он поспешно поплыл к берегу. О том, что вижучи не умеют ловить рыбу, он слышал от Луиса, слышал и другое — рыбу они очень любят и ни один праздник у них без сальмона или ровало не обходится.

Едва лодка ткнулась носом в кромку суши, как Луис ухватился за веревку, привязанную к кольцу, венчавшему нос лодки, вижучи помогли ему, и челн мгновенно вылетел на берег едва ли не до самой середины.

Вижучи разом, всей кучей сунулись в лодку — что там, чего поймал белокожий русо? — переглянулись и громко захлопали в ладони:

— Браво!

Растащили почти всю лодку целиком, остались только четыре мерлусы — рыбу эту вижучи не ели, считали сорной, — два осьминога, не успевшие вытащить свои щупальца из сети и несколько плоских зубастых рыбешек, которых Геннадий видел вообще первый раз в жизни.

Через полчаса у Геннадия в вигваме стояли два кулька с луком и морковкой, полмешка картошки, на табуретке лежал завернутый в газету двухкилограммовый шматок говядины, в лукошке, свитом из прочных пальмовых листьев, желтели своими гладкими боками полтора десятка куриных яиц, а отдельно, в чистом полиэтиленовом пакете, — две пшеничные лепешки, похожие на кавказские лаваши.

Это была плата за рыбу, которую он поймал. Вытряхнув из сети разные травяные ошмотья, Геннадий снова поставил ее. Эффект был тот же самый — вызвал у него не то, чтобы изумление, а нечто большее, это было некое колдовство, хотя во всякие шаманские штучки он перестал верить, еще учась в мореходке, — сеть буквально на его глазах ушла на дно, а может, легла еще ниже — поплавков на этот раз не было видно совсем — скрылись поплавки.

Он втащил улов в лодку, мусорную рыбу отпустил, тех рыбин, которые были поценнее и поцелее, сунул в садок, который соорудил специально для улова, веревку, затягивающую горловину садка, привязал к корме.

Из улова он отложил одного лосося, роскошного красавца килограммов на шесть, грохнул его головой о жесткий борт лодки и, отрезав от тушки пластину красного мяса — этакий "стейк для олигарха", — посыпал его солью, которую щепотью ухватил в распахе полиэтиленового кулька, сунул в рот. Сладко почмокал губами:

— М-м-м!

Неожиданно послышался крик с берега:

— Русо, ты чего делаешь?

— Ем рыбу.

— Сальмона сырым есть нельзя, его надо варить.

Нет, вижучи хоть и мужественный народ, но многого не знают и многого не пробовали. Не пробовали лосося нежного яблочного копчения, не пробовали сальмона слабого посола, не пробовали икру, которую здесь либо выбрасывают кошкам или же превращают в кормовую муку, в лучшем случае едят в вареном виде; не пробовали истекающую янтарным жиром тёжку — словом, много чего не пробовали, а о рыбных деликатесах вообще не имели никакого представления…

— Ай-яй-яй! — Индианка, стоявшая на берегу, схватилась за голову обеими руками, начала раскачиваться из стороны в сторону. — Русо сошел с ума! Русо сошел с ума — сырую рыбу ест!

— Нашла чему удивляться, — хмыкнул себе под нос Москалев, — сами едят ракушек сырыми и даже не морщатся, на лице ничего, кроме превеликого удовольствия нету, а тут решил попробовать малосольного лосося — и на тебе — на острове целая революция. Хорошо, хоть манифестаций нет!

— Русо ест сырую рыбу! — продолжала взывать к вселенной встревоженная индианка. — Русо сошел с ума!

Махнув рукой — все равно он ничего ей не докажет, — Геннадий отпластовал ножом еще один кусок рыбы, присолил его, из кармана достал кусок хлеба, о котором, честно говоря, забыл, и занялся едой.

Сальмой таял во рту и был много лучше разных норвежских, шведских и прочих лососей домашнего кормления, которых Геннадию довелось попробовать еще во Владивостоке, и наверняка не уступал здешним хваленым ракушкам.

С хлебом сальмон был вкусен очень, а с лепешкой будет еще вкуснее, — эт-то точно.

Он не отказал себе в удовольствии съесть и третий кусок лососины.

А на берегу уже приплясывали три коренастые индианки, топали ногами так, что из-под подошв во все стороны летели длинные яркие искры, хорошо видные с воды, женщины вспарывали воздух мелодичными, похожими на звук боевых труб криками:

— Русо сошел с ума! Русо ест сырую рыбу!

А русо не удержался и решил оттяпать четвертый кусок сальмона, — оттяпал, облизнул нож и меленько, очень аккуратно посыпал лососинный стейк крупичатой, желтоватого цвета солью, отправил в рот — м-м-м-м!

Каждый день ел бы такую рыбу, и не один раз, а целых три — утром, днем и вечером…

Лепешки, которые ему принесли в качестве платы за утренний улов, кончились очень быстро, надо было печь хлеб — самому печь, а он этому мастерству не был обучен. Как быть? Печь придется, конечно, все в той же кастрюле, другой посуды, формы какой-нибудь, пусть даже глиняной, или противня у него нет.

Когда вечером он сидел в вигваме и сосредоточенно изучал алюминиевую кастрюлю, неожиданно услышал звучный, очень певучий голос матери:

— Гена, не бойся печь хлеб, это просто, у тебя все получится… Главное, достань муки и дрожжей, если у тебя дрожжей нет, возьми у индейцев, если и у них дрожжей нет, попроси лепешечной закваски, это тоже годится… В будущем всегда старайся держать закваску в стакане или в каком-нибудь горшочке…

С посудой была напряженка, ни стаканов, лишних или нелишних, ни горшков, ни банок у него не было, но это не играло никакой роли, в конце концов, он найдет где-нибудь в траве жестянку, отскоблит ее, почистит, чтобы сияла, как новая, и пустит в дело, — он не был брезгливым и в жизни своей повидал всякое.

— Главное, Гена, никого не бойся и ничего не стесняйся — на острове живут хорошие люди…

Матери Геннадий верил как никому другому. Если она говорит, что на Чилоэ живут хорошие люди, значит, это действительно так.

Он не мог утверждать, что в жизни ему везло на хороших людей — не очень, конечно, везло, но иногда добрые люди ему все-таки попадались…

Утром он приготовил мясо — пожарил в кастрюле. Разрезал кусок на несколько плоских ломтей, отделил отонки и сальные прослойки, вытопил из них жир — на этом "масле" он и приготовил свои антрекоты, разогрел кастрюльку и сунул в нее мясо.

Блюдо получилось превосходное, давно не ел Геннадий такого вкусного мяса. С лопающимися пузырями жира на боках и душистой розовой сукровицей, тихо вытекающей из бифштекса после прокола его ножом. Дух в вигваме возник такой, что рот, извините, было невозможно открыть — могли вытечь вкусные слюнки.

Надо будет достать муки и подсолнечного масла, тогда говядину в обжарке можно будет приготовить, да и хлеб испечь, смазав дно кастрюли маслом… Ежели что-то не будет получаться, мама поможет, совет даст, подскажет.

Днем Геннадий в кастрюле замесил тесто и оставил его вспухать в тепле, к вечеру тесто поднялось, и он водрузил кастрюлю на верх горячей бочки, в которой полыхал огонь — посадил "гимнаста" на спортивный снаряд, поправил, чтобы "ушастая" не сползла на землю пола, утоптанную до каменной твердости, и стал ждать.

Про себя молился: дай бог, чтобы эксперимент с хлебом удался.

Вновь возник мамин голос:

— Гена, у тебя ничего не получится, снимай кастрюлю… В тесто добавь немного сахара и на будущее всегда добавляй его, в каждую без исключения квашню… Перемешай тесто. Когда перемешаешь, слепи из теста булочки и пеки их на дне кастрюли минут пятнадцать — двадцать. Этого хватит — булочки созреют.

У Геннадия была кулинарная доска — течение принесло и выбросило на берег квадратный лист фанеры, окрашенный с обеих сторон масляным лаком, размер был подходящий: полметра на полметра, и вообще доска эта примитивная напоминала стол без ножек и была очень удобна.

Геннадий добавил в тесто немного сахара, семян дикого укропа, который рос неподалеку; жировые шкварки снова закинул в кастрюлю.

От теста отщипнул часть, слепил на доске пышку размером в кулак, сунул на дно кастрюли, потом сформировал вторую пышку, определил ее в кастрюле рядом с первой, следом слепил третью лепешку… Все, хлебная готовальня заряжена под самый галстук, теперь оставалось только ждать. Интересно, кастрюлю надо чем-нибудь накрывать или нет? Он подумал немного и накрыл ее алюминиевой миской, украшенной вырезанной ножом надписью, — сделал надпись солдат, который тридцать лет назад вместе с Пиночетом свергнул Сальвадоре Альенде с поста руководителя государства: "3-й полк 6-й дивизии". "Шанцевый инструмент" солдата теперь служил стороннику Альенде, помогал печь хлеб…