Прощай, Южный Крест!

28

Вообще-то икру в поселке Пурео любили и употребляли ее много, ни один день у индейцев-вижучей не обходился без икры, но икра эта была не рыбная, другая — морских ежей. Серого цвета, блестящая, словно бы покрытая лаком, так же, как и икра саль-мона, запечатанная в отонковые пирожки.

Размером только пирожки эти были поменьше разлапистых сальмоновых пирогов, и воздействие их было помощнее — мужика, отведавшего пирожка с икрой морского ежа, обязательно тянуло к прекрасному полу. А политая соком лимона, она была очень даже вкусной, — к такому выводу пришел Геннадий после одного из вечерних "заседаний" с Луисом за бутылкой "мучачи".

Луис тогда вытащил из кармана полиэтиленовый конверт с кнопкой и важно, будто большой начальник — не меньше лонго-майора, — щелкнул этой кнопкой. Развернул конверт. Внутри лежали серые лаковые дольки, лежали смирно, будто пирожки в портфеле у первоклассника.

Прямо в конверт Луис выдавил лимон целиком, потряс "посуду", чтобы кислый обеззараживающий пропитал целебную еду, и протянул Москалеву:

— Ешь, русо. Советую. — Луис не удержался, подмигнул лукаво, подцепил в конверте один из пирожков и ловко оттяпал от него зубами приличный кусок, он вообще мог проглотить пирог целиком, но сдержал себя, лишь самый краешек, начавший растекаться по пальцам, оставил.

Вкус ежиной икры хоть и был похож на вкус лососевый, но все-таки это был совсем иной вкус. Наверное, на острове Чилоэ лососевая икра вряд ли будет пользоваться спросом, и на острове Робинзона Крузо вместе с островом Пасхи тоже не будет пользоваться успехом, а вот на материке, где-нибудь в городах Вальпараисо и Сантьяго, в ресторанах тамошних — будет. Особенно в местах, где бывают иностранцы.

Сами же чилийцы по части лососевой икры — тугодумы, они даже попробовать ее ни разу не догадались — сбрасывали в ямы, поросятам на корм, тем и ограничивались. А может, напрасно он так плохо думает о чилийцах, может, он неправ? Может, они уже давным-давно попробовали красную икру, и она им не понравилась — слишком уж революционный цвет имеет, а? Ведь главный цвет в Советском Союзе был красный, а проамериканский Пиночет не любил нашу страну очень и очень, считал себя американцем и красный колор в Чили отменил своим указом.

В свою очередь, Пиночета в Советском Союзе тоже не любили и хорошо знали, на что он способен, как разделался со своим другом Сальвадором… А с другой стороны, возможно, что икра попала под запрет случайно — подвернулась под горячую руку и ее переместили в разряд горчицы, которую индейцы не жалуют, либо приравняли к каше-овсянке, о которой вижучи вообще никогда ничего не слышали…

Неподалеку от москалевского вигвама расположилось большое лососевое хозяйство, в котором сальмона и разводили, и выращивали до восьмикилограммового веса, и забивали, готовя из рыбы вкусный товар — копченого лосося или лосося слабого посола, тежку и балык, — к такой еде чилийцы привыкли и ценили ее, а вот икру они вышвыривали в глубокую яму свиньям на корм или вывозили на завод, где из икры делали кормовую муку…

Геннадий как увидел огромную яму, доверху наполненную ястыками, как в России называют икряные пироги, так и едва не присел от неожиданности: это надо же, какое богатство истребляют так бездарно!

А что, если действительно сделать попытку и пробить икорное блюдо в чилийское меню — вдруг получится?

Но даже если из попытки ничего не получится, красную икру с удовольствием стрескают американцы, канадцы, французы, прочий цивилизованный люд, бывающий в Чили, этот народ хорошо знает вкус "алого кавьера"… В общем, попробовать надо.

Если же дело пойдет, то в кармане деньги найдутся не только на авиабилет до Владивостока, но и на билет обратный и на кое-что еще — например, на подарки для Валерки с Ольгой и, соответственно, брату Володе, сестрам Галине и Наталье…

Но один он с этим делом не справится, будут нужны помощники. Как минимум, два человека. Прежде всего он подумал о соседе своем, индейце Луисе и обратился к нему.

— Икра сальмона? — удивился тот. — Она же несъедобная.

В ответ Геннадий отрицательно покачал головой.

— Еще какая съедобная. В России это — деликатес номер один.

— Ты прогоришь на ней, амиго.

— Может быть, но попробовать надо. Попытка не пытка… Поможешь мне?

— Ну а куда ж я денусь? — совершенно по-русски ответил Луис. — Но пока, амиго, поймай нам рыбы, хотя бы немного… Люди просят.

— Поймаю, Луис, эта штука — недолгая… Что нам стоит дом построить. — Геннадий, натянув на плечи куртку из "непромокайки", подаренную ему индейцами — между островами, по всей ширине пролива гулял антарктический сквозняк, подхватить какую-нибудь противную бяку типа сильной простуды можно было в несколько минут, спустился к лодке.

Вода, растеряв свою шаманскую зелень, стала мутной, кое-где пошла рыжеватыми разводами. Глубина здесь была небольшая, поэтому сильный ветер, прилетающий из Антарктиды, мог выгребать воду едва ли не до дна, вся накопившаяся там грязь легко вылетала на поверхность пролива.

Оглядевшись, одной ногой Геннадий ступил в лодку, другой, как опытный физкультурник, оттолкнулся от берега, подхватил весла.

Сеть легла на воду покорно, ни одного узла или сплетения, когда ячея цепляется за ячею, не было, — сквозняк, гуляющий между островами, высушил ее, выгреб разный мелкий мусор, козявок, крохотных рачков с ракушками; не успел Геннадий поправить поплавки, чтобы их было видно, как они начала медленно уходить вниз, в замутненную глубину — сеть была полна, на глазах набилась рыбой.

— Це-це-це! — покачал головой рыбак. — Однако резво! — Поплевав через плечо, чтобы и в следующий раз выпало такое же везение, Геннадий начал выбирать сеть.

Улов был достойный любого, даже самого требовательного рыбака. Луис, стоявший на берегу, выкрикнул что-то гортанно, потом засемафорил руками, будто сигнальщик военного судна, призвал соплеменников спуститься с гор к океану.

Из вигвамов начали показываться люди — в основном женщины с мешками, перекинутыми через плечо, — по тропке, как по руслу ручья, стали сбегать вниз.

Разглядывая улов, вижучи восхищенно цокали языками — в лодке был полный набор "чистой рыбы", той самой, которую они принимали, не брезговали ставить на стол гостям, тут ни мерлусы, ни ставриды не было, только та рыба, которую ели вожди вижучей еще в пору войн с испанцами и которую иногда требовали себе для пробы племенные боги.

Пяти минут хватило, чтобы лодка опустела, Луис также взял пару лососей и подступил к Геннадию:

— Амиго, нам была нужна рыба, мы ее получили, теперь скажи ты, чего тебе надо из товаров? То, чего нет в здешнем маркете, имеется в других маркетах. Говори, амиго… Мы привезем!

Давно с такими предложениями к нему не обращались люди, как давно и не разговаривали с ним такими дружелюбными голосами, с такими благодарными интонациями. Геннадий невольно приложил руку к груди, поклонился вижучам.

— Мне, как всегда, — немного муки для хлеба, немного подсолнечного масла, немного дрожжей, немного картошки и немного мяса — вот и все… Всего понемногу.

Вижучи переглянулись и ответили в один голос, дружно:

— Все будет, русо, что ты запросил, — нет проблем. Привезем.

Когда вижучи ушли, Луис поглядел им вслед, словно бы хотел проверить, все ли ушли, и по-мальчишески пошмыгал носом:

— Амиго, ты говорил, что тебе в помощь нужны два человека?

— Два, — подтвердил Геннадий.

— Второй человек есть.

— Кто это?

— Моя жена. Зовут ее Лючия.

Лючия — значит, Людмила. Или Люция. Хотя в Чили чаще употребляется имя Люсия.

Женщины у вижучей были крепче мужчин; все тяжелые работы выполняли женщины, а мужчины, как и в чилийской столице, только сигаретки покуривали да наблюдали, как вкалывают их благоверные. Геннадий согласился, почти не раздумывая, протянул руку:

— Хорошо, Луис.

На следующий день, после утреннего заброса сети, Москалев пошел на планту посмотреть, как работают рыбораздельщики, занимающиеся сальмоном. К икре они относились брезгливо, морщили носы, когда вытягивали икряные пироги из лососевых животов, небрежно швыряли на полотно короткого, дурно пахнущего, сплошь в рыбьей слизи транспортера, и тот волок бесценный товар к выгребной яме.

Увесистые полукилограммовые ястыки гибкими красными торпедами летели вниз, в отбросы и мусор, приземлялись там со смачным мокрым шлепаньем.

Стоили ястыки всего ничего — копейки, а в чилийских деньгах и того меньше, килограммов десять — пятнадцать, — для пробы, — Москалев, которого здешний народ уже знал, мог взять вообще бесплатно.

— Бери, вдруг у тебя чего-нибудь получится, — сказал ему бригадир, кряжистый, седоволосый, с круто нависшим над носом лбом. Нос у него был сплющен и свернут набок — видно, в молодости часто ходил стенкой на стенку в уличных драках, либо занимался боксом. — Бери, бери, русо, все равно на муку пустим.

— Друг, я пока не готов взять, но как только буду готов, приду снова.

— Договорились. — Бригадир хлопнул Геннадия по плечу и занялся работой.

С рыбой он справлялся играючи, лишь шкерный нож посверкивал в руках; глядя на ловкого бригадира, можно было представить, как неуютно делалось здесь испанцам, когда где-нибудь в зарослях, либо в горных расщелинах они встречались с такими воинами, как этот бригадир.

Днем Геннадий вновь поставил сеть, отлучился на пятнадцать минут, а ячея кроме рыбы прихватила дополнительный "навар" — двух крикливых местных пингвинов.

Пингвины хотели поживиться — на халяву, как принято говорить у добытчиков, — смолотили по паре рыб, но дальше дело не пошло — запутались лапами в ячее. Раскричались так, что их было слышно даже по ту сторону пролива, на соседнем острове…

Пингвинов надо было спасать — в прилив захлебнутся ведь. Геннадий прыгнул в лодку и хотел было оттолкнуться от берега, но услышал за спиной крик:

— Русо, погоди! В одиночку с пингвинами ты не справишься.

Москалев оглянулся. К нему бежал Луис с шестом в руке.

— Ты не смотри, что пингвины маленькие, кусаются они, как большие, с ними даже крокодилы стараются не связываться — вони много, а мяса мало.

Резкие, с писклявыми металлическими нотками голоса двух возмущенных пингвинов сверлили уши, они могли сделать дырки даже в металле, не то, что в воздухе, могли резать дерево, пластмассу и даже бетон.

Ни людей, ни бедственного своего положения пингвины не испугались. Старые бродяги, знакомые с Антарктидой, они на своем веку видывали и не такое.

Геннадий ухватил одного из них, оказавшегося к нему ближе другого, за короткое вялое крыло, пингвин тут же извернулся и по-собачьи зло цапнул его за руку. Единственное что — не залаял только, а так можно было сажать этого кабысдоха на цепь, и он не уступил бы ни одному сторожевому псу.

Рука окрасилась кровью. Геннадий охнул от неожиданности, нащупал в куртке трикотажные рабочие перчатки, какими пользуются ремонтники, стер матерчатым верхом кровь с руки, выругался и натянул перчатки на пальцы.

Защитившись таким образом, прикрыв себя, он снова подступил к пингвину.