Прощай, Южный Крест!

31

Время шло.

Дома про него забыли, наверное, уже совсем — Ольга отплакалась и выбросила мужа из головы, Валерка в школу ходит, у него своя жизнь, свои заботы и свои планы — возможно, даже уже и курит (в пору детства самого Геннадия это было обычным явлением), ну а что касается более высоких понятий — Родины, Дальнего Востока, то Родина на Москалева просто-напросто наплевала. Наплевала и вычеркнула из всех своих списков и ведомостей.

И совсем неважно, какие заслуги перед ней имел Геннадий Москалев, Родина забыла про него, у Родины было полным-полно иных забот и интересов. А уж что касается народа, людей, то этого добра у Родины было больше, чем она могла прокормить.

Если бы у него где-нибудь в заначке хранился наган, завернутый в промасленную тряпку, он застрелился бы. Даже не посмотрел бы, что самоубийство — великий грех для православного человека, но… слишком уж его подперло…

Для того чтобы жить, нужны силы, здоровье, желание жить в конце концов, а у него ни сил, ни здоровья не было… И желания не было, вот ведь какая штука…

Под окошком в вигваме росло небольшое деревце непонятного происхождения, Геннадий хотел его даже срубить, чтобы не мозолило глаза, но пожалел — живое ведь существо, семя занесли, видать, птицы, — и не стал рубить.

Весной на неказистых кривых ветках с мелкими листочками неожиданно появились белые цветы — деревце оказалось яблонькой, осенью на ветках его висели два десятка некрупных, с тугой кожей коричневокрасного цвета плодов — это был какой-то местный, не очень урожайный сорт. Полакомиться яблоками Геннадий не мог — зубов не было, — поэтому пустил их в компот.

Компот получился роскошный, с кисловатым привкусом, душистый, такие вкусные компоты в России получаются только из лесных дичков. У Геннадия чуть слезы из глаз не выбрызнули.

Если на материке, в Чили ему иногда удавалось заработать немного денег — либо перевозкой припозднившихся моряков на их суда, либо починкой или переборкой морских моторов, ремонтом навигационных приборов, то здесь, на Чилоэ, он денег не видел вовсе, успел вообще забыть, как выглядят денежные купюры.

Раньше он и на лов выходил, и суда перегонял, один раз даже подрядился в бригаду, которая чистила креветки… Руки после этого были пухлые и чужие, будто набитые ватой, ничего не чувствовали: креветки же — очень и очень колючие. Исколол себе все пальцы, — на половину оставшейся жизни.

Товары — продукты, скарб, одежду, — вижучи покупали себе в глубине острова, на фактории, это обходилось им в два раза дешевле, чем в маркете, расположенном неподалеку от вигвама Геннадия.

В обмен на рыбу Геннадий заказывал вижучам все, что ему требовалось, от сахара и соли до подсолнечного масла и муки, каждый день два-три человека из племени брали быков и ехали в факторию.

Быки у вижучей были под стать их владельцам — коротконогие, с широкими спинами, очень низкорослые, мускулистые. Сильные были, как гусеничные тягачи, не раздумывая, перли на любую крутизну и одолевали ее. Поворачивать назад, оскользаться на камнях и бояться высоты они не умели. Во всяком хозяйстве были незаменимы.

Лепешки Геннадий научился печь так лихо и с таким мастерством, как не пекли их даже на хлебозаводах; пробовал выпекать и цельные караваи, но это дело получалось у него хуже лепешечного, да кроме того, ему постоянно казалось, что каравай, поднявшись на закваске, раздобревший, вобравший в себя жар огня, разнесет в клочья алюминиевую кастрюлю, раскидает ее малыми жестянками по вигваму и, может быть, даже вынесет дверь, если ее, конечно, не удержит проволочный крючок. А поскольку Геннадий закрывал дверь на крючок редко, то взрыв в кастрюле мог докатиться до соседнего островка и нанести ему урон, чего не очень хотелось бы…

А в остальном жизнь шла вполне терпимо. Из одежды с обувью у Геннадия ныне были штаны — всего одни на все случаи жизни, штаны праздничные и рабочие одновременно, еще драная куртка, клетчатая рубаха с парой футболок, на ноги — резиновые сапоги, к ним в придачу тапочки для домашнего пользования, да берет на голову.

Вот и весь гардероб бывшего капитана дальнего плавания, застрявшего на острове Чилоэ.

Что было хорошо — на острове имелось много пресной воды, на каждом шагу из каменных расщелин со звоном и бронзовым журчанием выбивались на поверхность холодные струи ключей, пели свои песни, веселили душу (часто — безуспешно), было много озер, в них явно водилась рыба, но на нее Москалев не обращал внимания — в океане рыба была выше сортом.

Еще он сделал вот что: перекрыл два ручья запрудой и организовал для себя небольшое чистое озерцо, проточное, в котором и искупаться можно было, и извозюканные, покрытые рыбной слизью штаны постирать, и поутру умыться пресной, без горькой океанской соли водой… Вода под окном, как и вольно распустившаяся яблонька — это радость. А радость, она всегда радость.

Мыла у Геннадия не было, сколько ни заказывал его — ни разу не привезли, но зато купили другое — две пачки стирального порошка "Омо", вполне приличного; когда эти пачки кончились, привезли еще порошка. Похоже, в племени был культ крупичатой, рождающей радужную пену смеси "Омо".

Так и мылся Геннадий стиральным порошком. Насыпал на ладони, размазывал вместе с водой, намыливал пучок жесткой сухой травы и драил на берегу озерца тело, брился, мыл голову.

После такого мытья чувствовал себя легко, как после бани, — хорошей бани с парилкой, веником и сладким кряхтеньем на верхней полке, — эффект, в общем, был почти такой же.

Иногда ему казалось, что понемногу стали забываться ребята, с которыми он прибыл в Чили из Владивостока, история судов, привезенных его командой в Чили, планы, которые они собирались воплотить в жизнь, цели, оставшиеся недостигнутыми, все, чем они жили когда-то, но это было не так.

Время его бежало, — точнее, мчалось со скоростью паровоза, у человека только кости тряслись, брякали глухо, стукаясь друг о дружку, рождали то тепло, то холод; все чаще и чаще он садился на камень, похожий на скамью или диван, молча глядел на небо, на солнце, беспокойно закатывавшееся за обрезь океана, и думал о чем-то. О чем? Да все о своем, о жизни, о родных, и тоска все сильнее и сильнее брала его за горло, мешала дышать, и ему казалось, что он вот-вот лишится сознания… Но потом это проходило, учащенный бой сердца терял скорость, делался медленнее, дыхание приходило в норму.

Он попробовал сделать еще один рывок на волю — для начала выбраться хотя бы на материк, а уж там он пешком дойдет по пан-американской дороге не только до Сан-Антонио, но и до Сантьяго, до посольства. Наверняка в посольстве уже нет тех надутых, с висящими щеками дядьков, которые смотрели на него, как на врага народа, — на их месте сидят другие.

Может быть, эти другие почестнее, подобрее, поумнее прежних, больше похожи на дипломатов, они помогут, точно помогут…

Но одолеть океан, отделявший остров от материка, он не мог — ни вплавь, ни на лодке или плоту, ни на быстроходной доске, на которой катаются серфингисты, ни по воздуху на крыльях Икара… Не волшебник же он, в конце концов, а обычный человек. Хотя и моряк.

Чтобы добраться хотя бы до Сантьяго, нужны были деньги. А где их взять, если он ведет первобытноиндивидуальный (даже не общинный, а индивидуальный) образ жизни, в какой тумбочке или кошельке?

Надо снова пробовать, изобретать какой-нибудь бизнес. И изобрести его. Икряной бизнес он уже попробовал, — пролетел мимо, сидя на фанерке, свесив ноги… Что еще попробовать?

Разводить быков — низких, мощных, вызывающих невольное изумление своей внешностью: это не быки ведь, а какие-то мясистые жуки со спиной-диваном и больно стегающим хвостом. У этих животных от коровы осталось лишь одно — морда. Морды у них действительно были коровьи, еще, может быть, копыта, и все. Все остальное — не коровье…

Заняться сельским хозяйством? Но Москалев же капитан дальнего плавания, а не зоотехник, и не агроном, в выращивании лука и капусты смыслит не больше, чем в лечении поросят от глистов и игре на пионерском горне. В общем, в Киеве бузина, в огороде дядька или как там звучит эта древняя пословица?

Что может быть еще? Попробовать копчение рыбы? С этим делом он знаком… Или все-таки попытаться еще раз запихнуть в глотки гостей и коренных граждан Чили нежный деликатес — красную икру, не взирая на провал первой попытки?

Это дело надо хорошенько обкашлять… "Обкашлять и обкатать", — как любил говорить командир боевого корабля, где Москалев служил когда-то главным боцманом. Он рассказал о новом заходе на икряное поле Луису, но тот не поддержал его "кашель".

— Один раз ты, амиго, провалился… Ничего с той поры не изменилось. Если не боишься провалиться во второй раз — можешь попробовать.

Луис тысячу раз прав, вторую попытку нужно очень тщательно обдумать, прикинуть разные варианты, повидаться с Лурье, послушать его… Жаль, что американец уклонился от совместных действий — вот спесивый дед! — но в шкуру американца ему не влезть, слишком разные они люди, и разными матерями вскормлены…

Какой еще бизнес можно попробовать? Вновь наладиться в океан за рыбой? Но здесь у него окажется столько соперников, что даже арифмометра не хватит, чтобы всех их сосчитать. Заняться продажей чего-нибудь? Например, авокадо. Не фрукт это и не овощ, а что-то среднее, странное, в непростую минуту изобретенное природой…

Однажды на острове Пасхи он зашел на ферию — местный рынок и увидел, что под толстым деревом, на котором висели плоды авокадо (в Чили авокадо зовут пальтой), сидит индианка-рапануи и продает товар, сорванный с этого же, совершенно ничейного дерева. Сорт был хороший — черная пальта.

— Почем товар? — спросил Геннадий у индианки.

— Семьсот песо за штуку.

Кучеряво, однако. Геннадий оглядел дерево — плодов было много, индианка оборвала лишь две или три нижние ветки, сложила авокадо кучкой.

— А если я сорву авокадо с дерева сам?

— Рви, — равнодушно разрешила индианка. В конце концов, она продавала не плоды, а свой труд, только то, что было затрачено, чтобы сорвать с ветки черную пальту.

Геннадий потянулся, сорвал два плода — обед теперь был у него в кармане, авокадо, присыпанное солью, — первоклассная еда, блюдо, на сто процентов состоящее из "овощного масла"… Но если говорить о бизнесе, то капитала на продаже этого "масла" не сколотишь — слишком дешево стоят плоды "черной пальты". Надо придумывать что-то другое.

Самое лучшее — возить туристов по островам, — Робинзона Крузо, Пасхи, Сала-и-Гомес, Десоласьон и, конечно, Чилоэ: пусть любители открыть пошире от удивления рот обозревают местные примечательности, это достойный товар. В программу обязательно включить суровый мыс Горн — на любителя… Это может приносить доход. Но для того, чтобы плавать по островам, нужна яхта. А где ее взять, на какие шиши купить? Нет шишей.

Выходит, и этот вариант отпадает. Не будешь же возить туристов на обычной весельной лодке или надувном плотике… В общем, все упиралось в деньги, в мятые засаленные бумажки, пахнущие рыбой, чужим потом, машинным маслом, ветром чилийских просторов, океанской солью, прокисшей кухней и нужником — всем, что составляет жизнь нашу, является мотором, но денег не было, и руки у Москалева опускались сами по себе, словно бы из них была выкачана вся кровь.