Вооруженные силы на Юге России

Пасха 1919 года

Своеобразная война шла весной 1919 года в Донецком бассейне. Силы Добровольческой армии были весьма незначительны. С севера надвигались красные части. Все вооруженные столкновения происходили по железнодорожным линиям. Обычно красные наступали при поддержке бронепоездов. Пехотные цепи растягивались на несколько верст по обеим сторонам от полотна железной дороги. Белые уступали значительно числом и вооружением, но превосходили противника опытом, умением и маневрированием. При слабости сил добровольческое командование держало войска на узловых станциях в эшелонах, оставляя небольшие заслоны на линии фронта, и ограничивалось активной обороной. Как только намечалось наступление красных, к угрожаемому участку подвозилась пехота и артиллерия. Завязывался бой, часто наступательный, и после того, как противник был смят, опять оставлялись только заслоны, а войска, принимавшие участие в бою, оттягивались на несколько десятков верст в тыл на узловую станцию. При обозначавшейся тревоге на другом направлении те же части перебрасывались туда.

Это была война на колесах. Это не было сидение в окопах, а сидение в теплушках, с постоянными, почти ежедневными боевыми гастролями на различных направлениях. Особенно приходилось командованию жонглировать артиллерией, ввиду ее малочисленности и скудности боеприпасов. С другой стороны, при наличии у красных большого количества бронепоездов и густой железнодорожной сети в Донецком бассейне, присутствие артиллерии на участке наступления большевиков было необходимостью.

Солдаты 3-й легкогаубичной батареи (позже переименованной в Дроздовскую) жили в теплушках уже несколько месяцев. Компания собралась довольно разношерстная. Юнкер Сергиевского артиллерийского училища, два кадета, два студента, один из Петербурга, другой из Харькова, два пленных красноармейца из мобилизованных большевиками пермяков, взятые в плен в январских боях, два ставропольских хуторянина из иногородних и два кубанских казака (позже отчисленных в свои казачьи части). Всех объединяла ненависть к коммунизму, а жизнь полная опасности спаяла их всех в компактную массу номеров и ездовых 4-го орудия, проникнутых гордостью своей боевой частью, в которую их привела судьба. Такое настроение было почти общим в Дроздовских частях.

Теплушка сделалась домом. Посреди чугунная печка, с боков нары, где помещались люди. На печке чай, над ней же сушили портянки, промокшую одежду и обувь. На позицию состав подавали обыкновенно еще затемно с таким расчетом, чтобы разгрузку можно было произвести до рассвета и не попасть под артиллерийский обстрел во время выгрузки лошадей и скатывания орудий с платформ. Самая разгрузка обычно происходила в поле без рампы. Ставились рельсы, на них накладывались дощатые щиты, по ним выводили коней. Те же рельсы приставлялись к платформам, и номера скатывали по ним на лямках орудия и зарядные ящики. Дошли до такой виртуозности, что разгрузка и погрузка происходили очень быстро. Грузились в эшелон вечером, когда наступала темнота. Как убитые валились на нары и просыпались уже на узловой станции, где получали фураж для коней, снаряды и обед. Перевезенные ночью на другое направление, опять перед рассветом разгружались.

И так изо дня в день. Кругом открытая степь. Вдалеке копры и конусы каменноугольных шахт. Посадки акаций около полотна железной дороги. Казалось, что никогда не будет конца этим однообразным дням. Да и бои были какие-то монотонные. Все так же с севера густым частоколом черных линий шли большевистские цепи. Из складки местности, закрытой посадкой, показывался дымок притаившегося бронепоезда и начинался артиллерийский обстрел. Все так же подавалась на батарею по телефону с наблюдательного пункта команда более и более короткого прицела. Спереди заваривалась трескотня винтовок и пулеметов, где-то на фланге слышалось «Ура!». Команды цифр прицела начинали возрастать. Следовала команда: «Передки на батарею». Шли вперед и били уже часто прямой наводкой по отступающему противнику.

Монотонность жизни печально нарушали потери в людях или конях. Порой кто-нибудь из наших лежал на платформе с орудиями, накрытый с головой шинелью, на которой темными пятнами проступала кровь.

Иногда пели на мотив известного романса: «Мне все равно, грузить иль разгружаться. К погрузкам я привык уже давно». Действительно, будни войны с грязью и вшами были бесконечно далеки от той романтики и жертвенного энтузиазма, который привел сюда большинство добровольцев — гимназистов, студентов, кадет из различных концов России. Когда бывала дневка, начиналась с энергией стирка белья где-нибудь около ручья на пне, надо было воевать с паразитами. Было и постоянное недоедание.

В один из таких, ничем не отличавшихся от других дней батарея стояла на позиции под холмами на направлении к станции Горловка, откуда красные неудачно пытались наступать. Перед погрузкой оставалось некоторое время, так как товарный состав еще не подошел. Кто-то вспомнил, что сегодня Страстная суббота.

— Совсем язычниками стали, воюя против этих безбожников, — заметил вольноопределяющийся телефонист.

Погрузились и, как всегда, поехали на станцию Криничная. Сразу после раздачи фуража и пищи пошли нагружать снаряды в ящик и передки. Снарядов неожиданно получили полный комплект.

— Видно, что-то готовится, — сказал замковый номер.

— Неужели же в Пасхальную ночь? — отозвался другой.

Часов в 11 ночи мы были разбужены дневальным. Построились между эшелонами. Там уже были в сборе все офицеры батареи. Стоял стол, накрытый скатертью. В темноте мерцали зажженные свечи. Седенький, старый священник служил заутреню. Быстро окончилась служба.

Христос Воскресе!

Каждый подходит ко кресту. Христосуется со священником, потом с командиром батареи и получает угощение: стакан водки и яйцо.

— А теперь с Богом, ребята, в эшелон на 4-е орудие, — говорит командир.

Толчок прицепляемого к составу паровоза.

— Куда это они нас попрут в Пасхальную ночь? — задает риторический вопрос один из людей.

— На запад повезли, наверно, под Авдеевку.

Уже рассвет. Но все заволакивает серый, молочный туман.

— Держись, хлопцы! — зловеще предупреждает доброволец Болотов во время разгрузки. — Тут с нами не Дроздовская пехота, а сводно-стрелки!

Начинаем продвигаться. На коротком прицеле открываем огонь по станции Авдеевка.

Не проходит и получаса, как конный разведчик, прискакавший на батарею, сообщает, что станция взята, а главное, что есть куличи, пасхи, яйца и окорока — все это бросили «товарищи», застигнутые врасплох на станции. Другой разведчик привозит в мешке часть этих сокровищ.

— Ну вот и маем чим разговеться, — говорит ездовой, кубанский казак с запорожской фамилией Жила. — А то бачите яйцо, що командир дав, у мене у нутру, як мыш бигае!

— Хорошо товарищи живут, себя не стесняют, смотри, сколько понаготовили! — замечает разведчик. — Снабжение у них лучше.

— Какое там, черт, снабжение, это все от «благодарного населения».

— Не будем погружаться в вопросы, откуда это, — решает Болотов. — Теперь это военные трофеи. Аучше сядем да закусим, пока красные не оправились и не пошли свои пасхи и окорока назад отбивать.

И он был прав. Через час, подтянув резервы, красные перешли в контрнаступление. С наблюдательного пункта прицелы подавались все короче. Потом последовала команда «передки на батарею» и приказ немедленно сниматься и идти к зарослям железнодорожной посадки. Прискакал с наблюдательного пункта капитан Камлач. По его виду бывало трудно оценить положение, так как в бою он всегда был спокоен, но на этот раз он почему-то торопил нас и ругался.

Сниматься с позиции пришлось уже под редким ружейным огнем, но когда мы добрались до посадки, то обстрел значительно усилился. Дойдя до конца посадки и выйдя на открытое пространство, мы поняли серьезность обстановки. Частый ружейный обстрел с близкой дистанции заставил батарею переменить рысь на карьер. До сих пор мне непонятно, почему они нас всех тогда не перестреляли. Для нас стало ясно, что мы чуть не попались в западню с нашими разговенами.

Оказалось, что одна из рот сводно-стрелков, составленная из недавно взятых в плен красноармейцев, сдалась. В получившийся прорыв проник красный батальон, и мы выскочили в последний момент замыкавшегося полного окружения.

— То ж, хлопци, я вам кажу, це що ми краденым от людей разговелись! То не добре! — философствовал Жила. — Ти бисовы диты у людей понаграбили, а мы зъили!

— Молчи уж! Сам лопал за троих, — огрызнулся Болотов.

На полустанке, к которому мы подходили, разгружалась уже свежая пехота на поддержку потрепанным сводно-стрелкам.