Вооруженные силы на Юге России

Бой под деревней Юшунь и мое ранение

4 апреля. Встали довольно поздно. Постепенно стали приходить в себя, попили чайку и закусили варениками, которые изготовила нам здешняя баба. Затем было расселись, чтобы отдыхать дальше, как в халупу врывается кто-то и кричит: «Идите смотреть! Греки идут!» Не может быть! Все бежим наружу. Я впереди всех. Выбегаем на улицу, смотрим вдоль шоссе, и правда, со стороны Джанкоя столбом подымается пыль и виднеется бесконечный ряд повозок. Уже издали слышно, как они поют. Они приближаются все ближе и ближе и наконец галопом въезжают в деревню. Мы сразу узнаем в них союзников. Неужели наконец-то союзники решили нам помочь, стоит у всех на уме. От радости, что наконец-то пришла существенная помощь, я прямо не знаю что делать. Первый раз в жизни у меня такое восторженное чувство. Я чувствую, что на глазах у меня навертываются слезы, и не могу ничего поделать. До того кажется мне этот момент торжественным. «Ура!» — кричим мы, греки, отвечая нам, проезжают дальше. За ними едут еще 50 человек русских войск, это Виленский полк{252} в полном составе. Настроение наше сразу меняется. Уныния как и не бывало. Все уверены в победе и скором взятии обратно Армянска, Перекопа и т. д. Налюбовавшись на все вдоволь, плетемся обратно в свою хату. Тут нас встречает поручик Г. и велит одеваться. Нужно идти на позиции и посмотреть, что там творится. К нашему обратному приходу трое оставшихся (они натерли себе ноги) обещают нам приготовить сытный обед. Прекрасно! И мы трогаемся бодро в путь, в уверенности, что часа через два будем обратно. Идет нас человек десять, не более. По дороге видим еще, как греки принялись готовить себе обед, затем оставляем деревню и выходим в поле. Скоро выходим на бугор и равняемся с покинутым постоялым двором. Отсюда до нас ясно доносится пулеметная трескотня, а временами долетают и снаряды, с ревом рвущиеся левее шоссе. Видно, что впереди бой разгорался опять. Теперь часов двенадцать, и солнце светит как раз над нами. Идем по шоссе. Нас обгоняет кавалерия и скачет вперед. Минуем влево какую-то деревушку или хутор, теперь мы уже под самой позицией. Здесь до нас долетают и пули. Вдруг впереди кто-то кричит: «Большевистская кавалерия скачет сюда!» Она прорвала наше расположение. В этот момент среди Виленского полка, шедшего впереди нас, произошло небольшое замешательство. Не видя еще врага, они бросились в сторону, вместо того чтобы идти дальше вперед, рассыпались в цепь, легли и открыли огонь. По кому? Ведь этим они могли только побить своих, сражающихся еще впереди. Им стали кричать, после чего только постепенно их огонь прекратился. Вставать же они не вставали, а продолжали лежать. Нечего делать, вперед пошла наша команда одна. Стало ясно, что здесь разыгрывается серьезное дело и что к обеду мы, во всяком случае, не вернемся. Меж тем на крик о прорыве неприятельской кавалерии наша кавалерия рассыпалась в свою очередь лавой и в карьер поскакала навстречу большевистской. Красивая была это картина. Видно было, как, сверкая обнаженными шашками, ураганом неслись они вперед, но, не доскакав до неприятельских позиций, вдруг повернули и также понеслись обратно, оставляя позади себя убитых и раненых. Они нарвались на сильную большевистскую цепь, которая открыла по ним убийственный пулеметный и ружейный огонь. Оказалось, что ни о каком прорыве неприятельской кавалерии не было и речи. Теперь стала видна и наша отходящая цепь пехоты. Идя пехоте на помощь, мы миновали какую-то легкую батарею, бившую ураганным огнем картечью по напиравшим красным. Вскоре мы поравнялись с цепью нашей пехоты (вдобавок очень редкой) и присоединились к ней. Стрелявшая было наша батарея снялась и отъехала немного назад. Мы же залегли и открыли в свою очередь по красным огонь. Перестрелка была отчаянная, так как большевики ясно хотели нагнать на нас панику. Мы же на это не сдавались. В это время виленцы позади нас встали, зашли влево и примкнули к нашему левому флангу. Одновременно сзади раздался голос: «Ребята, держись, греки идут на помощь». И правда!

Сначала мы увидели греческого офицера на коне, а затем и всю греческую роту человек в 150. Бодро они шли вперед и, увидев нас, огласили воздух громким: «Vivat Russia» — в ответ на что мы все разом грянули громовое «Ура!». Не доходя до нас, греки постепенно, сначала повзводно, затем по отделению и т. д., прямо как на параде, рассыпались в цепь и стали быстро приближаться к нам. Теперь мы решили тронуться вперед и, оставив греков во второй линии, с громким «Ура!» бросились на врага. С радостью я заметил, что у нас все идет гладко, как слева, так и справа, вся наша цепь не теряет связи, некоторые чересчур от рвения забегают вперед.

«Ура, ура!» — неслось по всей линии и подгоняло нас не медлить. Большевиков, видно, это озадачило, и, поднявшись, они вдруг стали отходить. Мы за ними. Страха не было никакого, какая-то легкость, радость подгоняла меня. Куда девалась вся усталость и боль в ногах, я словно летел на крыльях. Так мы прошли 2 версты. Теперь мы стали подходить к холмикам у Соленого озера, нашей ночной позиции. Но в это время большевики вдруг получили большое подкрепление и стали обходить наш левый фланг. На удлинение фронта у нас не хватало людей, и оттого левый фланг, еще не обстрелянные виленцы, начали отход. Там отходили, а мы в центре, надеясь на что-то, продолжали шагать вперед. Греки также следовали за нами. Не дойдя до холмика шагов 100–150 и видя, что влево отход все продолжается, мы залегли в цепь и открыли ружейный огонь. Большевики же, увидев успех своего правого фланга, опять сорганизовались, залегли тоже в цепь за холмики и принялись отвечать. За холмами появилось несколько типов и было видно, как один из них махал рукой в сторону своих товарищей, зовя их к себе на помощь. Сейчас же к нему начали стекаться другие большевики, так как эти два холма представляли из себя прекрасную оборонительную позицию. Тут мы открыли огонь по прибывающим. Я сам выбрал себе одного здоровяка, не спеша шедшего от шоссе, и, когда он уже был около самого холма, выстрелил. Было видно, как мой большевик взмахнул руками, уронил из рук винтовку и как сноп свалился на землю. Моя пуля угодила в цель. Лежа в цепи, я иногда посматривал в сторону греков. Они как раз встали, сбросили свои ранцы и бегом бросились вперед. Забежав справа на линию нашей цепи, они залегли и тоже открыли огонь. Но что же это влево? Там наш отход продолжается все больше и больше, большевики уж обстреливают нас с фланга. Какая досада! Но теперь появилось новое несчастье. У многих вышли патроны, и, так как подвоза не было никакого, они должны были прекратить стрельбу. Один патронташ я уже раздал моим соседям, другой же мне был нужен самому. Я было уже выпустил полпатронташа (кроме всех патронов, которыми я набил себе карманы шинели) и принялся за вторую половину, как вдруг мой сосед влево, один подпоручик из новоприбывших, вскрикнул. «В чем дело?» — окрикнул я его. «Я ранен… в спину», — бросил он мне в ответ, вскочил и побежал назад. Я посмотрел ему вслед и только было хотел приняться опять за стрельбу, как вдруг почувствовал ужасный удар по левому плечу и… рука моя повисла, как будто ее не было. Тут я заметил, что я весь в крови, заливающей всю мою грудь и сбегающей по патронташам вниз. «Я ранен, — пронеслось у меня в голове, — нужно уходить». Но перед тем я еще стал пробовать пальцы пробитой руки, думая о возможности в будущем игры на пианино (какая мысль в этот момент!), и к радости заметил, что пальцы двигаются. «Хорошо, дело поправимо», — подумал я и стал подниматься. Поднявшись и не выпуская из правой руки мою винтовку (я думал, что позорно оставлять на поле оружие), я скоро побежал назад. «Дз, дз» — свистели вокруг меня пули врагов, желавших, видно, добить меня окончательно, но я, припомнив тут военное искусство, принялся бежать зигзагами и, наверно, благодаря этому избежал смерти. По дороге я миновал место, где греки сбросили свои ранцы, и увидел двух убитых союзников. Они лежали оба рядом, видно, убитые лежа в цепи. Пробежав шагов триста, я дальше уже продолжал идти, не было больше сил. Выйдя на шоссе, я продолжал по нему путь. От скорой ходьбы отбитая рука болталась как палка и причиняла мне сильную боль. Но тут я только задался вопросом, откуда такая масса крови на груди? И почувствовал, что у меня что-то неладно с физиономией. По подбородку сбегала кровь и по уже мокрому и красному патронташу сбегала вниз по шинели. Рукой я боялся притронуться, она была грязна и могла загрязнить рану. Пришло на помощь солнце, и я, посмотрев на свою тень, увидел, что правая часть моего подбородка разворочена. Это и была рана. Я зашевелил ртом, движется, ну и слава Богу. «Вот, наконец, я и ранен, — думал я, шагая по пыльному шоссе. — Я ведь давно мечтал об этом. Наверно, попаду в госпиталь, Ялту, буду лечиться и некоторое время наслаждаться спокойствием». Продолжая идти, я вскоре наткнулся на двоих офицеров, которые, видя мой ужасный вид, взяли от меня «винчестер» и помогли мне идти. Идя дальше, я раза два оглядывался, интересно было видеть финал боя. Теперь наши уже повсюду отходили, также и греки, а за ними широкими цепями большевики. При виде этого мне стало грустно на душе, прямо до боли. Но что поделаешь? Прошел нашу легкую батарею, она еще стреляла, но уже готовилась к отходу. Дальше повстречал всадника. Мои офицеры его остановили и посадили к нему сзади на седло. В таком, крайне неудобном положении, держась за шею всадника только правой рукой, я продолжал свой путь, причем помню, что кровью ужасно измазал на спине шинель моего возницы. Я искал глазами повозки, но нигде таковой не было. Куда-то все исчезли. И только проехав верхом версты полторы, уже не доезжая постоялого двора, нас обогнали телеги. Обе были наполнены ранеными, и в одну из них всунули и меня. В ней я совершенно неожиданно наткнулся на поручика Г. Он был тоже ранен, но в обе ноги и ужасно страдал. Все раненые всю дорогу стонали, а в особенности когда повозка налетала на камни. От быстрой езды все мое тело тряслось, а левое плечо и рука адски болели. Проехали постоялый двор и скоро въехали и в самую Юшунь. По дороге стали расспрашивать, где перевязочный пункт. Долго нам никто ничего не мог пояснить, пока мы наконец сами, проехав всю деревню, не наткнулись на это заведение. Он помещался в небольшой избенке. Тут нас встретило целое столпотворение. Повсюду, по всему двору лежали или умирающие, или раненые. Со всех углов несутся стоны. Все лежат прямо на сырой земле и здорово мерзнут. Тут же вертятся какой-то не то доктор, не то фельдшер и сестра. Но на такую массу людей их далеко не хватает. В избе в это время происходят перевязки. Сгрузив с повозки, туда же унесли и Г. Я ткнулся было тоже, но, увидев целую толпу народа, сейчас же вышел. Снаружи сел на скамейку и стал ждать. В это время мимо меня прошел какой-то офицер, и я его попросил меня перевязать. Он начал было отговариваться, заявляя, что на пункте вышли все перевязочные средства (что, впрочем, впоследствии оказалось правдой), но я дал ему мой индивидуальный пакет, и он принялся за дело. В этот момент я заметил вошедших во двор О. и К. Я им крикнул. Они подошли и стали с жаром помогать. Скоро моя голова была забинтована, но на рану в руке бинтов не хватило. Новых не было, и, чтобы хоть чем-нибудь помочь, друзья мои наложили мне на обе стороны ранения ваты, а забинтовали простой тряпкой. Теперь я был готов и они бросились в поисках для меня и Г. повозки. От сильной потери крови я чувствовал необыкновенную сонливость, жажду и холод. Вскоре повозка была найдена, меня и Г. посадили внутрь на сено, и мы выехали со двора. Сами же они откуда-то достали себе верховых коней и поскакали вперед. Этим двум друзьям я много обязан, так как, не будь их, кто бы позаботился о нас? Выехали на шоссе и взяли направление на Симферополь. Сзади слышна была перестрелка, это враг уже входил в деревню. Невольно я содрогнулся об участи оставшихся на перевязочном пункте раненых. Из Юшуни все уезжало и заполняло повозками всю дорогу. Тут же шли отбившиеся от своих частей солдаты и офицеры, кто подальше в тыл, а кто и домой. Стало быстро темнеть. Показалось имение. У одного домика мы остановились, нас жители угостили молоком, дали вдоволь хлеба, и мы покатили дальше. Взяли левее шоссе и, отделившись от всех этих повозок, поехали отдельно по проселочной дороге. Через часа два, когда стояла уже ночь, въехали в какую-то немецкую колонию. С трудом нашли местную перевязочную 13-й артиллерийской бригады, где нас приняли и в первый раз после 20 верст езды как следует перевязали. Затем все завалились спать. На следующий день нас обещали везти дальше вместе с находящимися здесь другими ранеными, но уже в сопровождении врача.