Список

Глава 11. Бестолковый человек

Бестолковый человек,

Он сидит здесь целый век,

Строит планы ни о чём, ни для кого.

Прячет мнение своё,

Не поймёт, к чему идёт,

Чем-то он похож на нас с тобой.

Человек! Послушай!

Можно жить и лучше!

Этот мир у ног твоих, и он открыт тебе.

(«Nowhere Man», «The Beatles»)

[image_3229|center]

Теодор Нотт терпеть не мог секреты, если только они не были его собственными. Свои он считал неизбежным, неминуемым злом, а вот чужие безо всяких сомнений ненавидел. Особенно те, о которых не знал. Секрет, появившийся у кого-то, означал, что Тео лишился определённого уровня контроля над этим кем-то, не мог предугадать его поступки, а следовательно, и свою реакцию на них. Это, в свою очередь, значило, что Теодор не знал абсолютно ничего, а он ненавидел, когда не знал чего-то! Чёртов замкнутый круг!

Но гораздо больше чужих тайн Нотт не терпел вранья. Чужого, само собой. Своё приходилось терпеть. Хотя, если быть до конца честным, лгун из Тео получился никудышный. Потому что на дух не выносил подлость и обман, чем бы их не оправдывали. Он рос в семье, где притворство и тайны были нормой жизни, и ненавидел их сейчас так же сильно, как и тогда.

Одним словом, Нотт ненавидел лжецов. Тех людей, которые ради того, чтобы скрыть собственные секреты и подлые хитрости, готовы были бесконечно утаивать и обманывать.

Ложь и тайны лишали Теодора контроля над собой.

Некоторым представителям рода человеческого, вроде Драко Малфоя, виртуозно удавалось творить ложь буквально из ничего. По сути, она стала его второй натурой, поэтому лгал Малфой так же легко, как и дышал… Эдриан Пьюси хранил секреты от людей ради их же блага. Он всегда выдавал человеку ровно столько информации, сколько тому полагалось знать, чтобы не навредить самому себе… Маркус Флинт никогда не рассказывал всей правды, но и специально ничего не утаивал. Вместо этого он сочинял какие-то невероятные истории, нелепые фантазии, в которых преувеличивал и приукрашивал всё, начиная от количества денег, находящихся в кармане, до длины и возможностей своего члена. Если разобраться, он не столько лгал, сколько «добавлял правде ярких красок»… Блейз… У Забини секретов было больше, чем у всех змеёнышей вместе взятых, но тот скрывал информацию, чтобы защитить себя — это Тео вполне мог понять.

В отличие от друзей-слизеринцев, Теодор Нотт искусно лгать не умел. Он тут же начинал бормотать и спотыкаться на каждом слове, неуверенно переступать с ноги на ногу, отводить взгляд в сторону, короче, делал именно то, что как раз и выдаёт обман. Ещё он не умел хранить секреты. Те, которые не затрагивали его лично. В этом случае для Тео они не стоили и выеденного яйца, просачивались сквозь него, словно сквозь решето и, так или иначе, становились достоянием гласности. Если же тайна касалась его, она навсегда оставалась похоронена в самом дальнем, тёмном и укромном уголке его памяти.

Причина того, что Теодор вырос никудышным обманщиком и ненавидел, когда от него что-нибудь скрывали, была в том, что тайны и ложь однажды едва не отправили его на тот свет, а самое страшное, чуть не стоили жизни одному человеку, которым Тео очень дорожил. Каждый из его друзей-змеёнышей знал кое-что о том трагическом случае, но, так как все они были опытные, искусные лжецы и хорошо умели хранить секреты (даже друг от друга), никто из них до конца так и не разобрался в той грязной истории. И Нотта это полностью устраивало.

Теодору необходимо было чувство контроля над своей жизнью, иначе ему казалось, что всё вокруг рушится! И до сих пор худо-бедно он справлялся. Но когда в его доме сняла квартиру Гермиона Грейнджер, Тео начал понимать, что по какой-то причине пресловутый контроль ускользает, а тот тихий и аккуратный мирок, которой он для себя выстроил, всё сильней расшатывается, грозя обрушиться совсем. И это ему не нравилось. Категорически. Особенно с тех пор, как Теодор Нотт заподозрил, что Гермиона что-то от него скрывает или хуже того: может быть, даже врёт им всем. И если выяснится, что она действительно о чём-то лжёт… Тео не знал, как отреагирует в этом случае. Но что-то ему предпринять придётся — это точно…

* * *

Покинув сад после разыгравшейся на его глазах ссоры, Нотт пошёл к Гермионе Грейнджер и был очень удивлён, когда, коснувшись двери с намерением постучать, обнаружил, что та открыта.

«Наверное, это для того, чтобы её котёнок мог бегать на прогулку и обратно, не беспокоя хозяйку».

Тео осторожно просунул голову в образовавшуюся щель и, крепко сжав стихотворение об умирающем сердце в ладони, негромко позвал:

— Мисс Грейнджер?

Услышав его голос, откуда-то, подскакивая словно мяч, боком выскочил взъерошенный котёнок и, остановившись перед непрошеным гостем, рассержено зашипел. Теодор шикнул на него не менее сердито. Открыв дверь, он шагнул внутрь и, ногой отодвинув «зверюгу» подальше от выхода, двинулся вглубь квартиры, полагая, что раз уж попал сюда, имеет право оглядеться.

Он вновь позвал квартирантку, правда, из-за недостатка уверенности не очень громко и пропустив «мисс»:

— Грейнджер?

Подождав ответа, которого так и не услышал, Нотт двинулся в сторону спальни, толкнул дверь ладонью и замер.

Гермиона лежала на боку, спиной к двери, и… плакала! Очень тихо и невыносимо горько. Не было слышно ни истеричных рыданий, ни жалобных воплей. Никаких громких и противных звуков. Свернувшись калачиком и прижимая подушку к груди, она не пыталась выплакать обиду. Даже Тео это понял. Это не были слёзы уязвлённой, капризной женщины, которая поссорилась со своим бывшим начальником и самодовольным хреном Эдрианом Пьюси. Это были слёзы человека, доведённого до отчаяния, ужасно одинокого и потерявшего надежду.

И надо же было такому случиться, что именно Теодор оказался свидетелем такого горя! Честное слово, он этого не хотел! Он просто переживал о том, как Гермиона себя чувствует после ссоры, но то, что Тео увидел в спальне, разбило ему сердце. Это был один из тех секретов, в которые он не желал быть посвящённым. Нотт совсем растерялся, начав по привычке топтаться на месте (как обычно топтался, когда врал!), и тут у него под ногой скрипнула половица. Он замер, малодушно похолодев от ужаса.

«Вот же гадство!»

Ему совсем не хотелось, чтобы Гермиона знала, что он был свидетелем её слёз!

— Я думала, ты ушёл, — сказала она, тихонько всхлипывая.

«Конечно, нет», — подумал Теодор, одновременно прикидывая насколько быстро ему удастся дизаппарировать подальше отсюда.

Он не знал, что надо делать в такой ситуации. И не знал, что ответить, когда Гермиона спросила:

— Теперь ты доволен? Из-за тебя я плачу. Это ведь именно то, чего ты добивался, не так ли?

Тео нахмурился, не понимая, о чём она говорит.

«Чёрт! Нет! Да не хотел я, чтобы она плакала! Я не выношу плачущих женщин почти так же, как не выношу секретов и лжи! Зачем бы я добивался её слёз?»

По-прежнему не поворачиваясь и не видя Нотта, стоящего рядом с кроватью (но от всей души желающего быть где-нибудь далеко отсюда), Гермиона продолжила:

— Моя счастливая маска выцвела. Я плачу, потому что ты был прав: мне страшно. Так-то вот. Я сказала это вслух. Признала это: я напугана. Ощущаю себя смертельно одинокой и не знаю, как мне быть дальше. Мне ненавистна мысль, что сейчас я обманываю всех, потому что я не врала ни одного дня в своей жизни. Эта тайна висит надо мной, как наковальня, грозя в любой момент обрушиться и оставить от меня мокрое, грязное пятно. Чувствую себя совершенно беспомощной. Сил нет продолжать обман. Но и рассказать змеёнышам правду я не могу, потому что после этого они точно не захотят помогать мне… Ты заставил меня признать: ты был прав, я — нет. Что теперь собираешься делать, Эдриан?

«Эдриан?! Она думает, что разговаривает с Эдрианом!.. Во имя Мерлина, о чём можно плакать так горько? Откуда такое отчаяние? Почему ей одиноко и страшно? Какие секреты она скрывает ото всех? Что вообще произошло, и почему Пьюси считает, что она должна чувствовать себя беспомощной и напуганной?»

Теодор подошел к кровати и, присев рядом с Гермионой, положил руку ей на плечо, собираясь признаться, что вовсе не Эдриан слушал её исповедь. Он понимал, что слова прозвучат глупо и неубедительно, но всё же хотел сказать:

«Это Тео, Грейнджер. Я не знаю, какие у вас с Пьюси общие секреты, и какую ложь ты уже наплела всем нам, но, пожалуйста, не плачь».

Но не успел он и рта открыть, как Гермиона, протянув руку, схватила его ладонь.

— Пожалуйста, не говори ничего. Не повторяй, какой дурой я была. Не читай лекций. Просто побудь хорошим другом и посиди рядом. Молча.

Не поворачиваясь, Гермиона переплела их пальцы и, закрыв лицо ладонью, снова заплакала. Когда горькие всхлипы наконец утихли, а дыхание выровнялось, Тео решил, что она задремала. Он вдруг заметил, что всё ещё сжимает в свободной руке пергамент со стихотворением. Поэтому аккуратно, чтобы не потревожить Гермиону, наклонился и положил лист на тумбочку, рядом с маггловской книгой, которая называлась «Убить пересмешника».

Осторожно разогнув тонкие пальцы, отчаянно вцепившиеся в него, и нежно погладив их, Нотт медленно опустил её руку на покрывало. А затем потянулся за книгой. Странное название заинтересовало его, а так как Тео был человеком любопытным, то и решил посмотреть, что эта книга из себя представляет. Опасливо оглянувшись на Гермиону, он начал листать страницы и заметил, что среди них спрятан сложенный лист пергамента.

Теодор развернул его и был потрясён, увидев, что тот содержит последние четыре из двадцать желаний Гермионы Грейнджер!

«Я знал! Знал, что они должны быть где-то спрятаны! Она слишком умна и дотошна для того, чтобы озаглавив список “Двадцать вещей, которые Гермиона Грейнджер хочет сделать, прежде чем ей исполнится двадцать семь”, записать в нём всего шестнадцать!»

Только он собрался прочитать таинственные четыре пункта, как оказалось, что котёнок выбрал именно этот момент, чтобы прыгнуть на кровать. Теодор от неожиданности вздрогнул, котёнок сиганул в сторону, а Гермиона, потревоженная их вознёй, села, хлопая спросонья глазами и не понимая, что происходит.

Вскочив на ноги, Нотт постарался незаметно сунуть пергамент обратно в книгу и швырнул её на стол, но та, не долетев, шлёпнулась на пол, и Тео в спешке не придумал ничего лучше, чем просто пнуть её ногой под кровать.

— Что ты делаешь в моей спальне? — спросила Гермиона, резко поднявшись и поворачиваясь к нему.

После сна она ещё не успела прийти в себя и покачнулась, чуть не упав и инстинктивно выставив перед собой ладонь. Теодор тут же рванулся к ней и, схватив за руку, удержал от падения.

— Твоя… э-э… твоя дверь… ну… она была открыта… и я… просто зашёл проверить… убедиться, что ты в порядке… — Гермиона удивлённо моргнула, и ему пришлось добавить: — …после твоей ссоры с Эдрианом… ну, и всё такое…

На лице её явственно проступило сомнение. Она не поверила ему. И не зря: он снова спотыкался на каждом слове, переминаясь с ноги на ногу.