Список

Гермиона оттолкнула обнимавшие её руки и грустно взглянула на собеседника.

— Вообще-то ТЫ попросил то же самое!

— Ну да… Но я пошёл на это из благородных побуждений! И наше соитие было полно красоты, света и любви, — заявил он, озорно усмехнувшись, и приподнял бровь.

Несколько секунд после столь высокопарной речи Гермиона неподвижно смотрела на него, а потом, нагнувшись, начала что-то искать взглядом возле дивана.

— Где моя вторая туфелька? Я прямо сейчас тебя ею стукну! Ты такой бессовестный наглец!

Блейз схватил её в объятья, оттаскивая подальше от «орудия» мести, и рассмеялся.

— Звучит почти как похвала.

В дверном проёме появился Маркус.

— Могу пожертвовать на благое дело оба своих ботинка, — сказал он, а когда спорщики обернулись и отодвинулись друг от друга, добавил: — Забини, как ты смеешь осуждать меня, если сам уже занимался сексом с нашей малышкой?

Гермиона тут же протянула к нему руку.

— Ботинок, пожалуйста.

Приблизившись, Маркус снял его с ноги и с выражением глубочайшего удовлетворения, подал Гермионе. Блейз в ожидании расправы съёжился на диване, прикрывшись руками, но оказалось, что ему как раз бояться было нечего. Только Маркус повернулся в его сторону, как ощутил, что собственная обувь довольно сильно стукнула его по спине. Развернувшись к Гермионе, он возмущённо спросил:

— За что? Это Забини должно было прилететь, а не мне!

— За то, что посмел осуждать его при «вашей малышке»! И не вздумай ещё когда-нибудь разговаривать со мной тоном заносчивого засранца! А теперь подойди ко мне.

— Может не стоит? Я тебя побаиваюсь, — улыбнулся Маркус. — Покажи руки. Почём я знаю, вдруг у тебя там ещё чья-нибудь обувь припрятана.

— Подойди ко мне, — строго повторила Гермиона.

Он медленно побрёл к дивану, на ходу сбрасывая второй ботинок, и остановился прямо перед ней.

— Помнишь наш сегодняшний разговор? Я была пьяна и рассуждала об эгоизме и бескорыстии?

Он кивнул, и Гермиона, попытавшись стать одного с ним роста, поднялась на сиденье дивана. Глядя ему прямо в глаза, она продолжила:

— Маркус Флинт, ты любящий, отдающий всего себя без остатка, неизлечимо замечательный человек, но ты не умеешь прощать.

— Мне до чёртиков надоели разговоры о том, что я должен простить Дафну и Драко! — выкрикнул он, всплеснув руками.

Блейз, поднявшись с дивана, отошёл в сторонку и оттуда с интересом стал наблюдать за ними.

Гермиона положила руки Маркусу на плечи.

— Ты упёртая бестолочь… Я не имела в виду, что тебе следует простить Драко и Дафну. Я говорю о том, что ты должен простить самого себя. Если бы мне предложили угадать, кто из змеёнышей ближе всех ко мне по характеру, голову бы дала на отсечение, что это ты. Не Эдриан. Ты. Поэтому я могу тебя понять: ты всё пропускаешь через себя. Все тяготы, беды, заботы и ответственность. Ты винишь себя в том, что не уберёг друзей от той боли, что им причинила Астория… Мне неизвестны подробности, но знаешь… Ты лишь попусту тратишь жизнь на бесполезные сожаления… Да, Тео получил тяжёлую душевную травму, но ты просто не в силах всё время оберегать друзей от боли. Пойми это, как я поняла.

— Кроме того, — продолжила Гермиона, усаживая Маркуса на диван и устраиваясь рядом, — так же как и я, ты живёшь, стараясь сделать других людей счастливыми, но своего счастья так и не достиг, хотя на лице твоём всегда играет улыбка. Внутри, — она погладила его по груди, — внутри у тебя тоскливо и муторно, а снаружи ты этакий беспечный повеса. Тебе кажется, что ты недостаточно хорош для окружающих, потому что не обладаешь теми же самыми материальными благами, что и они. Но, Маркус, в желании обеспечить Дафну и себя ты добился гораздо большего, чем все змеёныши. И должен гордиться этим. Им преподнесли богатство на блюдечке, ты же сам добился всего, что имеешь. Это похоже на меня и мою магию. Всю жизнь люди пытались внушить мне, что я недостаточно хороша и недостойна магического общества, потому что моя магия не перешла ко мне по наследству. Тем не менее она слушается меня также как и их. Магия принадлежит мне по праву первородства**. И я считаю себя лучше этих с детства обеспеченных всем снобов. А они просто завидуют мне…

Тут встрял Блейз:

— У меня все гиперболы и сравнения начинают сливаться в единое целое. Но, может быть, это потому, что уже три часа ночи…

— Мы не с тобой разговариваем, — напомнила ему Гермиона. — Так на чём я остановилась?

Маркус улыбнулся. Он ни в чём пока не был уверен, но неожиданно понял, что чувствует себя лучше.

— Гермиона, неважно. Я понимаю, что ты пытаешься мне втолковать, и это уже помогает. Честно. Можно, я спрошу?

— Конечно.

— Ты умираешь?

— Вот уж спросил, так спросил! Вы отвлеклись от темы, — вновь перебил Блейз из своего угла. Желая отвлечь Флинта и увести в сторону от тяжёлой для Гермионы темы, он добавил: — Я всё разузнал: она совсем не это имела в виду, когда пьяная болтала всякую чепуху. Почему бы тебе не спросить у неё о том, что ты на самом деле хочешь узнать?

Маркус повернулся к другу.

— А что я на самом деле хочу узнать?

— Будет ли она спать с тобой?

У Гермионы, оглушённой словами Блейза, буквально отпала челюсть. Попытавшись улыбнуться развернувшемуся к ней Маркусу, она укоризненно покачала головой.

— Блейз иногда так раздражает своей простотой. Но мы же во всём разобрались, правда? Тебе совсем не надо делать это со мной. Тебе нет нужды мстить Дафне, потому что ты по-прежнему любишь её. Теперь, когда ты понял, что простить нужно себя, а не её…

Больше она не успела сказать ни слова, потому что Флинт неожиданно наклонился и, поймав её губы своими, начал целовать. Властный и тёплый рот дарил ей вкус кофе с мятой. Должно быть, Маркус пил его, когда они с Дафной выходили из комнаты. У Гермионы закружилась голова, когда он поцеловал её. Она могла думать лишь о его губах, потому что у него были красивые, умелые губы, и он определённо знал, как свести девушку с ума. Гермиона чувствовала себя как-то странно. С одной стороны, ей казалось, что всё это происходит будто бы не с ней. С другой стороны, она ощущала, как между ног накапливалось тягучее, пульсирующее напряжение, как от накатившего горячей волной желания отяжелели груди, а руки будто сами собой взметнулись и обняли мощную шею, и губы двигались в одном ритме с его губами.

«Ой… Как всё запуталось…», — ещё успела промелькнуть у неё в голове последняя связная мысль.

Видимо, Блейз тоже так подумал, потому что, очнувшись от впечатления, произведённого этим поцелуем, подошёл к ним и сказал:

— Я просто пошутил. Я думал, ты не собираешься делать это.

Вернувшаяся в комнату Дафна положила руку на плечо Забини.

— Оставь их в покое, Блейз. Я и Маркус всё обсудили, пока были в другой комнате. Речь больше не идёт о мести. Он считает её очаровательной. Его влечёт к ней. Он сказал, что растерян и чувствует себя виноватым от того, что уже некоторое время вожделеет её. Но я не хочу, чтобы он чувствовал вину. Поэтому разрешила ему: причина изменилась, но если ты хочешь её, я не против.

Блейз был потрясён. Указав на целующуюся на диване парочку, он возмутился:

— И ты так спокойно реагируешь на этот разврат!

Услышав его заявление, Дафна рассмеялась.

— Вот уж от кого не ожидала подобного ханжества, так это от тебя. Но, да, я спокойна. Иногда физическая близость — единственный способ показать, насколько ты любишь кого-то. И я действительно думаю, Маркус по-своему любит её.

Блейз нахмурился.

— Мне это совсем не нравится. Она не предназначена для него.

— Конечно, нет, — согласилась Дафна. — Он мой. Но для кого тогда она предназначена, Блейз?

На секунду он задумался, хотя и знал ответ совершенно точно, и этот ответ пугал его до глубины души.

Маркус и Гермиона продолжали целоваться. Ласки их становились всё горячей, и мрачный, как туча, Забини, не выдержав, спросил:

— Мы, что, так и будем стоять и смотреть?

Дафна, насмешливо приподняв бровь, сказала:

— Полагаю, до тех пор, пока нам позволят, мы будем смотреть. Потом они отправятся в другую комнату. А уж в том, что там будет происходить, Маркус тебе точно не позволит участвовать.

Блейз нахмурился ещё сильнее.

— Проклятье…

--------------------

*Разовый случай — любовь втроём, секс втроём.

В долговременном плане переводится как «шведская семья».

**Из Библии.

Как сказано в Ветхом Завете (Бытие, гл. 25, ст. 31-34), проголодавшийся Исав, старший из сыновей-близнецов патриарха Исаака, за чечевичную похлёбку продал младшему брату Иакову своё право первородства. То есть особые права (в частности, право наследования родительского имущества), которые по старинному обычаю получал мальчик-первенец в семье.

В настоящее время выражение используется в значении преимущественного права человека, сделавшего, создавшего что-либо первым.