Аркадий Инин

Пролог

Вечерний закат догорал над рекой.

Ни один листик не шевелился на прибрежных деревьях. Неподвижна была и хрустальная гладь воды. Недвижимо лежала на ней алая дорожка заката.

В общем, если и существовала где-то на свете абсолютная идиллия, то это где-то находилось именно здесь.

И все это было так красиво, так долго… пока не вынырнул вдруг из воды, как чертик из табакерки, мальчишка лет пятнадцати. И сразу нарушил идиллическую тишину и покой — шумно зафыркал, переводя долго сдерживаемое под водой дыхание и тараща глаза по сторонам.

Следом за мальчишкой, на некотором отдалении от него, вынырнул мужчина — лет под сорок. И тоже стал жадно хватать ртом воздух, озираясь вокруг. А увидев мальчишку, сам закричал, как пацан:

— Ага! Пересидел я тебя, ага!

— Ничего не пересидел! — бурно протестовал мальчишка. — Мы вместе выпрыгнули, вместе!

— Какое вместе, где ты видел вместе, ничего не вместе! — совсем уж по-детски завелся мужчина. — Я только еще вылез, а ты уже тут торчишь!

— Я торчу? Да я только глаза открыл — и ты вылезаешь…

Мальчишка осекся и поглядел вокруг

— Пап, а где дед?

Мужчина тоже огляделся. Вода, встревоженная их появлением, уже успокоилась, вновь стала зеркально-неподвижной. Оба стали беспокойно и бестолково призывать наперебой:

— Батя!..

— Дед!..

— Ну батя!..

— Дед, ты где?

Вода была неподвижна. Зеленые листья и белые цветы кувшинок безмолвны.

Голос мужчины стал тревожным, в голосе мальчишки зазвенел неподдельный испуг.

— Батя!

— Дед!

— Батя, кончай дурить!

— Дед, ну правда, дед!

И тогда наконец из тихих вод явился их дед и отец. Он не вынырнул, не выпрыгнул, а именно явился — без звука, без плеска, без фырканья возник из водных глубин, будто прожил там весь свой век.

И поинтересовался как ни в чем не бывало:

— Вы чего? Звали?

Сын и внук оторопело уставились на него. А он, насладившись произведенным эффектом, довольно ухмыльнулся:

— Сдаетесь, слабаки?

Сын и внук пришли в себя, захлебнулись возмущением, и возмущению этому не было предела:

— Ну, батя, ты даешь! Что за черные шуточки!

— Ты жулишь, дед, жулишь! Ты через трубочку дышал, нет, через камышину, срезал и дышал через нее!

Дед продолжал ухмыляться.

— А ты меня поймал за эту соломину-камышину?

— Чего ловить? — обиделся внук. — Это же самому глупому дурачку ясно!

— Дурачку-то, может, и ясно. А вы, сильно умные, уху проспорили. Вам — варить, а мне — хлебать!

Дед радостно загоготал, свистнул по-разбойничьи, сунув два пальца в рот, и рванул к берегу размашистыми саженками.

Сын и внук метнулись за ним, выплевывая воду и обиженные вопли:

— Это не считается, ты жулишь!

— Не считается, дед, переиграем!

Переигрывать дед ничего не стал. Однако не стал и дотошно настаивать на соблюдении условий пари и отлынивать от общего дела. Втроем они соорудили и разожгли костер. Втроем сварганили уху из наловленной за день рыбы. Втроем и уплетали ее с аппетитом, который нагуляли на свежем воздухе.

Потом они еще долго лежали, как три луча звезды вокруг костра — головами к нему, ногами от него, — и негромко толковали о жизни.

А ночь надвигалась, и костер угасал до последней светящейся искорки, которая тоже наконец растворилась во тьме.

Тогда они собрали рюкзаки и через лес потопали домой — дед, сын и внук, Алексей Павлович, Паша и Лешка, трое мужчин семейства Луковых.