Триллион долларов. В погоне за мечтой

– Но Господу было угодно призвать Лоренцо к себе за несколько дней до решающего дня. Так что наследник – вы. Вы вернете людям утраченное будущее с помощью состояния. Таково пророчество, и так и случится. Вы не можете сделать ничего для этого, ничего против этого, это не в вашей власти. Что бы вы ни делали, в конце концов окажется, что это было правильно.

Джон в недоумении смотрел на него.

– Вы все еще верите…

– Я все еще верю, совершенно правильно. Но ничего не могу с этим поделать. Просто это так. – Он закрыл глаза, словно прислушиваясь к себе. – Я думаю, мне пора немного поспать. Джон, спасибо, что приехали. Я немного беспокоился по этому поводу, честно говоря…

Его голос становился все тише, наконец, от него осталось только дыхание, слишком слабое, чтобы пробиться даже сквозь шорох одежды.

Джон осознал, что это могли быть последние слова, которыми он обменялся с padrone, мистером Анжело его детства, вестником лета и осени; все, что нужно еще сказать, должно быть сказано или сейчас, или никогда. Он поискал несказанное и не нашел ничего, только беспомощно посмотрел на умирающего мужчину.

– Ах, пока не забыл, – вдруг произнес Кристофоро Вакки, – здесь гостит молодая дама… Вы ее знаете, полагаю… Она нашла кое-что поистине удивительное. Вам стоит на это взглянуть. – Его тонкая рука поползла по одеялу и легла на правую руку Джона, она оказалась легкой, больше похожей на тень, чем на реальную часть тела. – Прощайте, Джон. И расслабьтесь. Вот увидите, в конце концов все будет хорошо.

После этих слов рука вернулась обратно, бессильно опустилась рядом с истощенным телом, почти неразличимым под одеялом. На миг ужаснувшемуся Джону показалось, что он присутствует при моменте смерти, но Кристофоро Вакки просто уснул. Если присмотреться повнимательнее, то можно было увидеть, как едва заметно поднимается и опускается его грудь.

Джон осторожно поднялся, стараясь не наделать шума. Поставить стул обратно? Лучше не надо. Он смотрел на padrone, пытаясь осознать, что сейчас, возможно, он видит его в последний раз, – и все равно не понимал, понял только, что был прав, попрощавшись, как бы это ни произошло. Он смотрел на него, не отводя взгляда, пытаясь удержать миг, вырвать его у времени и сохранить хотя бы в воспоминаниях, но все ускользало. Никогда еще он не чувствовал, с какой неотвратимостью летит время.

Наконец он сдался, перестал пытаться чего-то добиться, просто смотрел на человека, который испытывал к нему такое невероятное доверие, стоял и смотрел, пока внутри не образовалось какое-то подобие мира и понимание, что уже довольно. Тогда он отвернулся и вышел из комнаты.

И только оказавшись за дверью спальни, осторожно прикрыв ее за собой, он заметил, что у него мокрые щеки и судорожно сжимается горло.

Она сидела за столом, словно была частью семьи, бледная и серьезная, и Джон на миг задумался, откуда он ее знает: верно, тогда, в архиве. Студентка исторического факультета из Германии, которая обнародовала историю с пророчеством.

– Урсула Вален, – напомнила она ему свое имя, когда он поздоровался.

Тогда он довольно сильно разволновался из-за нее, это он еще помнил, но уже не помнил почему.

– Padrone сказал, вы нашли то, что я непременно должен увидеть, – произнес он.

Она удивленно подняла брови.

– Он сказал вам это? Удивительно.

– Почему?

– Ах, да так. Вы поймете, когда увидите. – Она махнула рукой. – Как только это… что ж, закончится.

Но все происходило не так быстро. Они сидели и ждали, а врач каждый раз качал головой, спускаясь вниз.

– Я такого еще не видел, чтобы кто-то умирал так мирно, – сказал он однажды, а в другой раз спросил: – Есть ли какая-то определенная дата в ближайшем будущем, которая имеет значение? Годовщина или что-то в этом роде?

– Мне об этом неизвестно, – сказал Альберто. – А почему это важно?

– Бывает, что умирающие всеми силами цепляются за жизнь, потому что хотят дожить до определенного дня – дня рождения, юбилея, дня смерти супруги…

– Наша мать умерла в мае 1976 года, это не то, – произнес Грегорио. Достал календарь, поразмыслил, вглядываясь в него, затем покачал головой. – Нет, мне ничего не приходит в голову.

И они продолжали ждать. Урсулу поселили в комнате для гостей, Джона тоже, для телохранителей, которые не поместились в доме, сняли номера в деревенской гостинице. Они сидели рядом, Вакки рассказывали о былых временах, ели и пили то, что готовила Джованна, а это было немало: словно они могли спасти жизнь padrone, опустошив весь подвал запасов. Ночь сменялась новым утром, padrone еще жил, дышал, часами неотрывно глядел в окно на небо, ни с кем не хотел говорить; ничего.

И в эти часы в доме, во всем поместье словно расстилался глубокий покой, который был, казалось, уже не от мира сего. Казалось, что на них накладывается некое заклятие, из-за которого все вокруг погружается куда-то и время застывает.

Но за переделами семейной резиденции заклинание, похоже, не действовало.

– Прошу вас, не сочтите меня непочтительным, – обратился к врачу Грегорио Вакки, – но дело в том, что жизнь не стоит на месте, есть дела, которые не так-то просто отложить…

– Ничего не могу вам сказать, – ответил врач. – Я не знаю, сколько это еще будет продолжаться. Никто не сможет сказать. Еще несколько дней назад я был уверен, что вы сможете не беспокоиться относительно назначенных на следующую неделю встреч, но теперь… Вполне вероятно, что это продлится до октября. По крайней мере, я бы не удивился.

И они снова ждали. Тем для разговоров находилось все меньше; они предавались своим мыслям или бесцельно бродили по округе, из-за напряженной атмосферы сдавали нервы.

– Вы тоже думаете, что он чего-то ждет? – спросила Урсула Вален, когда встретила Джона в саду ближе к вечеру, в его самом дальнем конце, там, где было видно море.

Джон пожал плечами.

– Понятия не имею. Надеюсь только, что он не ждет того, чтобы мне пришла в голову гениальная идея относительно того, как исполнить пророчество.

– Звучит так, как будто вы верите в это пророчество.

– Не знаю, во что я должен верить. Но он верит в любом случае.

Она кивнула.

– Да, я знаю. – Она повернулась и тоже стала смотреть на море. Над побережьем тянулась тонкая полоска тумана. Осень приближалась, это чувствовалось даже здесь.

Джон изучал ее со стороны. Она была красива какой-то грубоватой красотой. Во время первой встречи он этого даже не заметил. Почувствовал желание сделать ей комплимент, но не внял ему, вспомнив, как вел себя в прошлый раз.

– Вы проводили исследования в архиве, я полагаю, – вместо этого произнес он. – Для своей книги. Вы ведь хотели написать книгу, если я правильно помню?

– Да, когда-то хотела. – Она бросила на него мимолетный взгляд, скрестила руки на груди и снова уставилась вдаль. Великолепно, теперь он заставил ее вспомнить о том споре в конторе. Именно то, чего он хотел избежать.

Она обернулась и вгляделась в дом.

– По-моему, мы стоим прямо напротив окна мистера Вакки. Там, где толстые шторы. Верно?

Джон посмотрел туда, куда она показывала, попытался воссоздать в памяти планировку дома. Вспомнил тяжелые, золотистого цвета шторы.

– Вполне может быть.

– Как думаете, он нас здесь видит?

– Я думаю, что из своей постели он видит только небо. – Во время паузы он осознал двусмысленность своих слов. – В некотором роде я ему завидую, – признался он и тут же спросил себя, зачем рассказывает ей это.

– Умирающему?

– Он умирает с осознанием выполненного долга, которому посвятил свою жизнь. Хотелось бы мне, чтобы когда-нибудь я мог почувствовать то же самое. Мне хотелось бы, по крайней мере, знать, в чем вообще состоит мой долг.

Похоже, ей это не понравилось.

– А разве у нас у всех не одна задача? Прожить жизнь?

Джон поглядел на траву под ногами, на сухие застывшие травинки.

– Честно говоря, не знаю, что это означает.

– Что в жизни нет ничего сложного. Просто живешь. Любишь. Смеешься. Или плачешь, если это уместно.

– Люди делают это на протяжении столетий, и если будут продолжать делать то же самое, то через несколько десятилетий людей больше не останется. – Он покачал головой. – Нет. Это не ответ.

Теперь она посмотрела на него. Глаза ее были похожи на большие темные озера. Бездонные. Но ему понравилось, как она смотрела на него. Что она на него смотрела.

– Вы многовато на себя берете, – заметила она.

– Это не я. Это положили на мои плечи вместе с безумной кучей денег – денег, которые поработили целый мир. Об этом лучше не думать.

– Полагаю, – сказала она, – есть кое-что, что я срочно должна вам показать.

– Удивительное открытие?

– Оно более чем удивительно. – Девушка огляделась по сторонам. – Для этого нам нужно поехать во Флоренцию, в контору.

Он вдруг заметил, насколько вокруг тихо. В кустах звенели цикады, но даже они, казалось, ждали чего-то. Как и облака в небе, неподвижные и бледные.

– Врач сказал, что это может продлиться еще долго, – сказала она.

Джон колебался.

– И только потому, что я любопытен, рисковать…

– Разве это риск? Умирает в любом случае каждый в одиночку.

Имей он что сказать, возможностей было более чем достаточно, да. Джон смотрел на нее и испытывал странное чувство, что знает ее уже целую вечность. Он ощутил, что на глаза набежали слезы, и скрывать их не было нужды.

Молодой человек поднял глаза к окну, за которым ждал смерти старик, и почувствовал, как его пронизывает глубокое согласие. Что бы вы ни сделали, это будет правильно.

– Идемте, – сказал он.

На втором этаже конторы царил хаос. Были открыты стеклянные шкафы, драгоценные фолианты бесцеремонно сложены в стопки, на столах лежали раскрытые справочники, горы записей, даже на стенах висели листы бумаги с номерами годов, сумм, ключевые слова на немецком языке, которые он не мог прочесть. Должно быть, она провела здесь уже немало времени.

– Вот, посмотрите для начала на это. – Она вынула книгу из климатизированного шкафа, который слегка запотел, когда она его открыла, и положила ее перед ним, раскрыв в нужном месте.

– Это одна из счетоводческих книг Джакомо Фонтанелли. В ней примечательны две вещи. Во-первых, в пятнадцатом столетии в Италии развилось то, что сегодня мы называем двойной бухгалтерией. Тогда это называлось бухгалтерией a la veneziana[65], и эта новая методика была одной из причин привилегированного положения, которое занимали тогда итальянские купцы. Но Фонтанелли ее не использует, он ведет нечто вроде делового дневника, и то, мягко выражаясь, довольно несистематично. Посмотрите на почерк – закругленные, плавные неровные буквы. Это тот же самый почерк, что и в завещании.

Джон посмотрел на бледные каракули, сравнил их с почерком завещания, по-прежнему лежащего на своем месте под стеклом. Там автор больше старался писать красиво, но, не считая этого, вне всякого сомнения, это был тот же самый почерк.

– Ну да, – произнес он. – Этого следовало ожидать, разве не так?

Урсула Вален мимоходом кивнула.

– Позднее это станет важным. На данный момент важно то, что этот способ, скажем так, хаотичного ведения записей, не помогает быстро разобраться с состоянием дел купца. Поэтому никто долгое время не замечал, что книги Фонтанелли заканчиваются не тремястами флоринами прибыли, а тремястами флоринами убытков. Если быть точной, то первой это заметила я, не далее как три месяца назад. – Она положила перед ним другую счетную книгу, последнюю из ряда, открытую на последней исписанной странице. – Пункт второй.