Незримые

Глава 26

Мартин говорит, что Лошадиные шхеры не зря так называются и не зря течение вокруг Бычьего островка приносит с собой грязную воду. Эти звериные названия – предупреждение, знак того, что за ними прячутся истинные имена шхер и островков, их подлинная сущность, это дьяволовы сигналы, ругается он. Еще у них есть Козлиная шхера и Баранов остров. По той же причине. Копытные животные. Четвероногие. Например, затащить в лодку коня противоестественно и допустимо разве что в крайнем случае, чтобы этого коня куда-нибудь перевезти. А каково тащить сюда племенного быка или отвозить куда-нибудь коров – это ж уму непостижимо, сколько мороки, да и вся эта суета какая-то неправильная, он нутром чует.

Сыну его эти разговоры надоели, он считает их стариковскими предрассудками и суеверием, не связанными с истинной верой в Бога, который управляет судьбой, и погодой, и рыбой, как каждому понятно. Суеверие же, напротив, управляется глупостью.

Но Ханс тоже стал более задумчивым после того, как его дочь пошла в школу, прежняя тревога вернулась, его беспокоит дочкино молчание, странная серьезность, поселившаяся у нее в глазах. И когда они с отцом садятся отдохнуть на доски и взгляд его падает на коня, который пасется в Розовом саду, Ханс спрашивает отца, как будто пришло время, а нужно ли им вообще это животное, этот конь?

Восемь месяцев в году от простаивает в конюшне, корма сжирает, как полторы коровы, его запрягают в косилку и плуг, на нем перевозят сено, однако торф они сами перетаскивают, так, может, они просто привыкли к коню, смирились с ним, как с неизбежной обузой?

Он ведь и старый, совсем дряхлый.

Мартин понимает, что сын пошел на попятную, признал отцовскую правоту, Мартин сразу с недоверием отнесся к покупке, поэтому сейчас он говорит, что заиметь коня – это Ханс в свое время правильно придумал, хоть коня и привезли на лодке, иначе-то сюда его и не припрешь… Мартин не договорил, позволив Хансу самому принимать решение.

Ханс идет в лофотенский сарай и приносит ружье, они уводят коня в болото к западу – женщинам в доме ни к чему видеть, как убивают лошадь, – пристреливают его и закапывают на том же месте, где и племенного барана. На это уходит остаток дня и порядочная часть следующего. Но они трудятся сосредоточенно, бормочут – проклятая зверюга, вытирают пот, возвращаются на пристань и строят дальше, они уже принялись обшивать южную стену и предвкушают, как стены будут закрывать их от непогоды.

Но Ханс Баррёй не в силах избавиться от тревоги – она возникает, когда он смотрит на дочь или оглядывает остров и замечает, что все изменилось. В любое время суток, бодрствуя, он знает, где находятся животные, все до единого, потому что здесь и орлы летают, и склоны крутые, а теперь Ханс то и дело выпрямляется и высматривает коня, потом вспоминает, что коня нет, и строит дальше.

Это повторяется.

Ханс удивляется силе привычки и раздумывает, не сожалеет ли он о том, что убил коня, а небо наполняется движениями, это первый шторм, и он в любую секунду может разрушить их постройку.

Приходится начинать все заново.

После того как шторм забрал и следующую постройку, Ханс Баррёй стал читать Библию. Он берет ее с собой на Лофотены и листает, когда не выходит в море и по праздникам. Когда в апреле их шхуна с поднятым флагом – так те, кто стоит на берегу и ждет, поймут, что и на этот раз возвращаются все, целыми и невредимыми, – подходит к острову, Ханс видит то, что считает хорошим знамением: стропила новой постройки на скале по-прежнему целы, совершенно такие же, какими он оставил их четырьмя месяцами ранее, во мраке зимы, разве что посерели чуть-чуть. А в трюме Ханс привез штабель шифера, которым вскоре будет крыть крышу. Он не хочет делать необоснованных выводов лишь из-за того, что это хрупкое сооружение пережило зиму, однако его переполняет чувство великого облегчения, а вдобавок на пристани стоит его дочь – она держит за руку маленького мальчика, показывает на флаг на мачте и что-то говорит малышу на ухо. Ханс видит ее привычную улыбку, и сердце его тает, хоть Ингрид и не сын. Ханс привез с Лофотен подарки, в прошлом-то году он вернулся без них, он тогда накупил инструменты и материалы для нового окна, зато этой зимой в голове у него бродят иные мысли.

Мартин тоже не остался без подарка – ему Ханс вручил бритву с рукояткой из слоновой кости. Остальным достались сахар и отрезы на платья, а Ингрид он подарил музыкальную шкатулку и книжку под названием «Самаритянин и осел». Ларс остался без подарков.

Еще он подарил Ингрид зеркальце. Она в третий раз видит свое отражение в зеркале. Впервые это случилось в прошлом году на Хавстейне. А в другой раз Ингрид вернулась из школы и отказывалась от еды, потому что перед глазами у нее плясала красная точка, и мать разрешила ей поиграть со своим зеркальцем, Мария держала его в сундуке и никогда не доставала.

Теперь же Ингрид может смотреться в зеркало, сколько угодно.

Она ставит зеркальце перед Ларсом, но его оно не занимает. Ингрид держит зеркальце перед кошкой и дедушкой, и отец показывает ей, что, когда она пишет, сидя перед зеркалом, правая рука делается левой, а буквы невозможно прочесть, зеркало отражает ее противоположность, словно можно быть другим, оставаясь собой.

Ингрид поднимается наверх и прячет зеркальце в сундук у себя в комнате.

Сундук есть у каждой женщины, он достается им намного раньше, чем стул. На крышке сундука Ингрид выгравировано имя – Петрине, и год. Петрине была бабкой Ханса по материнской линии. Однако заботится о том, чтобы в сундуке лежало то, что полагается, Мария. Когда там что-нибудь не так, она, бывает, убирает какие-то вещи.

Это тебе без надобности, – говорит она, например, про какой-нибудь платок, или чашку, или скатерть, и дает Ингрид что-нибудь из своего собственного сундука. Когда-нибудь он тоже достанется Ингрид. Поэтому непонятно, надо ли вообще перекладывать что-либо из сундука в сундук. Но именно так все и происходит. Это вопрос времени и возраста, вопрос двух семей, которые превращаются в одну. В сундуке Ингрид все так, как надо, в этом они с Марией почти согласны.

Когда Ханс с Марией обходят остров и Ханс снова видит его весь, он не говорит о том, что зимой постоянно думал о коне, однако признается, что, кажется, стал набожнее. Он также говорит, что дома хорошо, у них для такого чувства даже особое слово появилось – домолюбивый. Для мужчины это чувство – не всегда хороший признак, поэтому Мария говорит, что Ханс не сильно и набожнее стал, и не более домолюбивым, чем обычно, просто постарел, вон и виски поседели.

Его охватывает удивительное облегчение, оно ни с чем не связано, и Ханс замечает, что у Марии тоже появились седые волосы. Но когда они вдвоем уже подходят к дому, Ханс снова замечает, что чего-то не хватает, какого-то животного, коня.

Ханс останавливается и спрашивает, сколько этой весной народилось ягнят, и слушает, как Мария подсчитывает и показывает их. Он бродит среди ягнят, считает их, вслушивается в имена, которые им дали, и знает, что здесь ничто больше не будет так, как прежде. Год прошел, этот год не вернешь, и если сейчас спросить Марию, как обстоят дела с Ингрид, ответ ее прозвучит так же, как всегда, словно собственные глаза обманывают Ханса.