Незримые

Глава 31

Ханс Баррёй наступил на гвоздь и повредил большой палец. С каждым днем он хромает все сильнее, едет в больницу, где его отправляют на ампутацию. По возвращении он ходит с тростью, ему отняли не один палец, а два, потому что он слишком затянул, и Мария решает, что на Лофотены он не пойдет.

– И чем мы живы-то будем?

– В море с клюкой – не дело это, – говорит она.

Дядя Эрлинг явившийся сразу после Нового года, с ней согласен. Пускай Ханс отдаст свои снасти кому-нибудь из других рыбаков и возьмет за это полдоли, а сам ловит тут, возле дома, прямо с клюкой, ха-ха.

Ханс соглашается и отдает часть снастей, а сам стоит на новой пристани и смотрит, как впервые за пятнадцать лет «Баррёйвэринг» уходит в море без него.

Происходит это утром третьего января.

Те, кому пора в хлев, шагают в хлев. А Ханс стоит и оглядывается. Ситуация диковинная, смотреть здесь не на что. Где-то там, далеко, горизонт, где-то там, неподалеку – материк. Ханс слышит море. И это – все. Ханс собирает оставшиеся стройматериалы и принимается мастерить скамейки для новой пристани. Этим он занимается весь следующий день, пока скамейки не готовы. Их две. Закончив, он говорит Барбру, что научит ее наживлять снасти.

– Да я ж умею наживлять-то, – говорит Барбру.

– Ну да, но еще ж надо и латать уметь, – говорит Ханс, – и сматывать.

Этого Барбру не умеет. Барбру нравится нанизывать кусочки сельди на крючки и складывать их ровными петлями в корзинку для снастей, но чем дольше она возится со снастями, тем сильнее они запутываются. Зато Ингрид это все умеет, когда она не в школе. И Мария, когда не занята в хлеву или стряпней.

Зима выдалась диковинная, зима без пустоты, одиночества и мрачности. Самая чудесная зима в жизни Ингрид, настоящее лето. Даже погода стояла такая, как полагается. Ханс с Мартином вставали каждое утро совсем рано, как в страду, брали четыре снасти и выходили в море между Баррёем и Хавстейном и, когда погода позволяла, подходили к внешней стороне острова. Сети они тоже ставили.

Все больше и больше сетей.

Еще в январе они поставили первые вешала для рыбы. На Баррёе испокон веку были только одни вешала – те, на которых сушили сети. Теперь они поставили одни, а потом еще одни. К концу марта их уже стояло три, все – на пригорках, в западной части острова. За эти месяцы высушили двенадцать тонн рыбы, для двух мужчин и двух с половиной баб на наживке это неплохо, почти по три тонны рыбы. В плохую погоду в море они не выходили, а плохая ли погода, решала Мария. Им так славно жилось, что даже при малейшем ветерке они и носа на улицу не показывали.

Но Ханс снова жалел, что избавился от коня, потому что сейчас им приходилось таскать связанную для сушки рыбу к вешалам.

Ханс крепко задумался. В расходы лошадь не вписывалась – ей вона сколько корма потребуется. Они перетаскивали рыбу в ящиках, которые Ханс привязывал им за спину, а Ларс тащил связки рыбы за собой по снегу, две, потом еще две. Работ было невообразимо много. Отчего ж не поставить вешала возле пристани, там, где рыбу потрошат и связывают? Дак нельзя так, вешала должны стоять на скале, а не на траве и не в болотине, иначе на рыбу будут попадать газы, и мухи налетят, и всякая дрянь.

Ханс и в хлев ходил, мужчина – да в хлев.

Такой несуразицы Мартин сроду не видал.

Тем временем Ингрид снова стала тосковать по дому, сидя за партой на Хавстейне, где она училась считать, изучала Библию и пела, хотя здесь у нее тоже появились друзья, по которым она скучала, возвращаясь домой. И той зимой ей снова сделалось ясно, что ее место на Баррёе, на острове, где больше нет времен года и где ей вовсе не обязательно находиться постоянно, чтобы он не исчез.

Однако если зима выдалась непохожей на прежние, то и следующее лето тоже. В начале мая к ним заглянул дядя Эрлинг, завез снасти, лов на севере выдался неважный и сезон вышел скудный. Да и цена, которую им дали на фактории за сушеную рыбу, оказалась такая, что не разжиреешь, потому что здесь, на островах, рыбы тоже было достаточно, так сказал владелец фактории Томмесен.

– Сказал, вы со своей плотвой на Освэр сходите, гляньте, мол, какую там наловили.

К тому же – Томмесен сказал – первосорта среди их товара мало. В основном все второй сорт.

Тем летом на Баррёе ничего нового не построили. Но в июне Ханс и Мартин соскребли торф со скалы к югу от новой пристани и перенесли туда одни вешала, чтобы носить рыбу было ближе, и все задумались, что бы это означало: неужто Ханс собирается еще одну зиму просидеть дома, окончательно осесть тут, стать таким же, как они?

Да возможно ли вообще такое?

Ханс с Марией решают, что да, возможно, они свободные люди, они сильные и они вместе.

Теперь Хансу нечего отправлять с братом на север, снасти нужны ему самому. К тому же они мучаются с наживкой, им сложно найти сельдь и мелкую сайду, поэтому в январе они больше ловят не на леску, а сетями, и с внешней стороны острова тоже. Однако там вдруг совсем портится погода. Сплетенные Барбру сети рвутся. Она бросилась плести новые. Но и эти сети они потеряли. В феврале шторм обрушил одни вешала вместе с развешанной на них рыбой. Рыбу пришлось мыть и заново вешать, и Ханс все чаще просыпается, спускается в кухню, прислушивается, топит печку, бродит кругами по острову, хочет кофе, смотрит на лодки и вешала, движимый беспокойством, которое породил чужак, странным гневом. Убей он чужака – и тот уж точно никогда не вернулся бы. Сейчас от него тоже ни слуху ни духу, и тем не менее полностью он не исчез, и Ханс задается вопросом, были бы у него другие уродливые мысли, поступи он так, как должен был, лиши он чужака жизни.

Мысли эти умеет заглушать лишь изнуряющий труд. Так что теперь у Ханса и мысли, и труд.

Ударили морозы, ветер стих, до самой Пасхи лов шел хороший. Потом оказалось, что год этот безвесенний, один из тех лет, когда весна вдруг объявляется вечером в начале июня; а до того лишь лед и слякоть, а после косой холодный дождь, который не оживляет плоды, животных и людей, а скорее губит их.

Дошло до того, что Ханс Баррёй задумался, не сделался ли его собственный остров чересчур маленьким для него, и пережитые зимы – и впрямь ли они подарили ему ценный опыт или же его настигла судьба, потому что, думал он, если посмотреть правде в глаза, так выходит, что сперва выдалась хорошая зима вкупе с удачным предлогом остаться дома, но нонешняя зима-то худая, совсем скупая. Поправить плачевное положение уйдет год, только теперь у Ханса ни лески, ни сетей. И все из-за какого-то пальца. Двух пальцев. Домолюбивым Ханса больше уж точно не назовешь.

На материке протянули железную дорогу, Нурланнскую ветку. Беднякам она принесла спасение. А сейчас стала спасением и для Ханса Баррёя. Опытный взрывник, он насквозь видел секреты гор. Едва вывесили сушить все сено, как он отправился в путь и вернулся лишь в середине декабря со впалыми щеками, прямой спиной и бессонный, словно летняя ночь, зато с новыми снастями, с леской, грузилами и крючками, и сильнее, чем когда бы то ни было, томящийся по Лофотенам.

Рождественские дни он провел в сарае на новой пристани, укладывал леску, восемь корзинок. Привез он с собой и еще одно новшество: Мартин подряхлел, а Ларс еще маленький, поэтому в лодочном сарае Ханс установил лебедку, чтобы проще было спускать лодки на воду и вытаскивать их на берег, отныне знай только крути за ручку, наподобие точила.

Мария и Барбру пекли и складывали в сундук провизию на четыре месяца, чинили постельное белье и одежду… А в отдельный отсек отправились очки, бритва, камфорные капли, карандаш, колотый сахар… И второго января они снова стояли на скале и прощались с отцом, братом, супругом и дядей, махали руками и кричали в пустоту, а в зимней тьме мигали, будто на похоронах, гакабортные огни шхуны дяди Эрлинга. Потом они пошли домой, окунувшись в одиночество и мрачность, Барбру, Мария, Ингрид и Ларс, четверо из островитян. Потому что в этот знаменательный день Мартин лежал в своей комнатушке, дряхлый и измотанный двумя тяжелейшими на его памяти зимами так, что считай полчеловека и осталось. Следующие месяцы он выспится как следует, и сколько бы сын его ни пробыл на Лофотенах, да пребудет с ним удача.