Незримые

Глава 32

Мартин почти не работал больше. Прежде зимой он выходил на рыбалку – ловил на поддев и сетями, сейчас же забрасывал разок блесну и этим довольствовался. С собой он брал Ларса. Тот горел от нетерпения и рвался помогать. Еще Мартин, когда у него имелось желание, приносил торф, зажигал лампы на рыбьем жиру, которые всем остальным трогать запрещалось, резал рыбу и учил Барбру чему-нибудь, хотя это не требовалось и пользы не приносило. В остальное время Мартин играл с Ларсом, шведом, которого он принял, как своего собственного.

Они ползали на четвереньках по полу и дрались. Ларс вскакивал, сильный и уверенный в движениях, и хватал деда за волосы. Мартину казалось, что мальчик не рассчитал силу, слишком уж дернул, и он отвечал ему тем же. Потом притворялся, будто ранен и хочет отомстить, и Ларс, заливаясь смехом, выбегал наружу. Дед гонялся за ним по всему острову. Пока не уставал. А отдыхая, играть он отказывался. Кошка Карнут по-прежнему жила с ними, такая же старая, как и сам Мартин, она тоже спала у него на животе. Когда Мартин дремал после обеда, Ларс приходил к нему с поленом и тыкал им сперва кошку, а потом деда.

– О-хо-хонюшки, совсем я старик, – бормотал Мартин, вставая и выходя на улицу, словно выискивая работу.

Но обычно работы ему не находилось. Мартин рубил щепки и обучал этому Ларса.

Ингрид щепки рубить больше не желает, она печет лепешки, лефсе, хлеб, она доит коров, сепарирует молоко, сбивает масло, варит сырковую массу и варенье, она прядет, и вяжет, и садится на весла, и плавает. Ингрид считай что все умеет. Умеет очищать пух, плести сети, вязать леску, разделывать рыбу – а ведь работа это мужская, вывешивать рыбу на вешала, такую работу женщины делают лишь от нужды, собирать чаячьи яйца и ягоды и копать картошку – удивительно, но этот труд считается и мужским и женским. Однако с картошкой дела обстоят так же, как с торфом: отец стоит на своих двоих, а женщины ползают на коленях. Мартин тоже на коленях ползает. Когда не лежит на спине.

Нет в мире двенадцатилетнего ребенка, умеющего больше, чем Ингрид, она дочь моря, и когда волны набрасываются на берег, она видит в этом не опасность и угрозу, а подспорье и помощь почти во всем. Однажды, когда отец снова уехал взрывником, она говорит Ларсу, что надо бы взять ялик и сходить на Стангхолмен, к Томасу и Инге, попросить для деда табака, больно Мартин в последнее время сокрушается, что табак и кофе все вышли.

– Деньги-то у меня есть, – говорит она.

Их ей дала мать за то, что Ингрид выпотрошила и засолила селедку, которую они потом продали в факторию, и Ингрид хранит эти деньги в своем сундуке. Они спустили челнок на воду, с новой лебедкой это плевое дело, подняли парус и преодолели больше половины расстояния, когда мать заметила их и выскочила на берег. Они делают вид, будто не слышат, ветер сильный, крики уносит прочь, и до Стангхолмена осталось всего ничего, уже видно дома и пригорки.

Вот только бухты на Стангхолмене нет, лишь длинная отмель, поэтому приходится кружить между шхерами, и обогнув последнюю, они натыкаются на Томаса: рассержен он не меньше Марии и ругается.

– Ну-ка живо в обратку, погоды, что ли, не видите! – он показывает на небо, качает головой и бранится.

Они остаются без покупок, им даже причалить не удается, но с пустыми руками Ингрид возвращаться не хочет, к тому же и погода совершенно обычная, да и Ларс тоже так считает. Снова подняв парус и обходя островки, они направляются к фактории, до берега остается лишь полоса моря, когда первый резкий порыв ветра выдергивает у нее из рук канаты и того и гляди перевернет лодку. Ларс вопит и едва не падает за борт. Ингрид хватает ахтерштевень и держит его против ветра, почти спустив парус, и направляет лодку к зеленому пятну у скал, между факторией и церковью, этот курс выбрала не Ингрид, а ветер и море, волны захлестывают все сильнее, лодка черпает воду при каждом крене, и Ингрид кричит Ларсу, чтобы тот лез на корму, хватал швартов и прыгал на берег, пока их о скалу не ударило, а иначе его отсюда просто вышвырнет.

Скалу они миновали, но лодка с мокрым плюхом зарылась в мягкую подушку из водорослей и остановилась. В порывах ветра штурвал, подрагивает, словно дверь на сквозняке.

Ингрид и Ларс прыгают на берег и стараются подтянуть лодку повыше. Но лодка не поддается, и Ингрид знает, что это означает: с приливом море поползет на-верх и лодку, их драгоценную лодку, медленно, но верно перемелет в труху.

Сил смотреть на это у Ингрид нет.

Она тащит Ларса наверх, к фактории. От дождя и брызг они насквозь промокли, и никто не видит, как они плачут, в том числе и когда заходят в мелочную лавку и останавливаются у прилавка, за которым стоит Маргот, и рослая Маргот, узнав их, недоумевает, что они здесь забыли в такую погоду. А поняв, что они одни, совсем выходит из себя.

– Да мы ж за табаком для дедушки… – всхлипывает Ларс.

– За каким еще, к лешему, табаком?

– Да для дедушки ж, для дедушки…

Из носа у него ручьем текут сопли, Ингрид прекращает плакать и вытирает его.

Ларс вырывается и убегает. Ингрид бросается следом и ловит его уже на улице, где Ларс вдруг остановился, словно окаменев, он дрожит, зубы у него стучат.

Она ведет его назад, они садятся в закутке с коксом. Сказать им нечего, делать тоже, поэтому Ингрид снова принимается плакать. Они на суше, но им хочется в море. Потом Ингрид замечает, как ветер слабеет, она выходит из-под навеса и чувствует, что дождь тоже поредел. На юге небо светлеет, проясняется.

Они возвращаются в лавку и покупают леденцы и банку сиропа, расплачиваются и, не слушая криков Маргот, бегут к лодке. Та покачивается на прежнем месте, целехонькая.

Они вычерпывают воду, на откатывающихся волнах оттаскивают ее подальше и начинают грести.

Ингрид самой не верится.

Они гребут по мертвой зыби, оба налегают на весла, и сперва Ларс гребет в такт с Ингрид, но затем все сильнее распаляется и что-то выкрикивает, Ингрид догадывается – он считает, она ускоряет темп, но в конце концов отстает от Ларса. Позади остается последний островок. Ларса укачивает, его рвет, он теряет одно весло, и они смотрят, как оно исчезает в море. Ингрид гребет. Ларс опускается на колени, скрючивается, ложится на дно, прямо в воду, и зажимает уши руками. Ингрид гребет, ей жарко, перед глазами пляшут красные всполохи, руки дрожат, спина горит, она гребет и ждет, каждой своей клеточкой ждет она, когда налетит ветер, ждет знака, что ничего не получится, потому что это невозможно, слишком далеко, море чересчур суровое, и ветер набирает силу, вода вокруг белеет, Ингрид знает, что они пропали, и тут ялик сотрясается от удара, садится на мель.

Вот только никаких шхер здесь нет.

Это другая лодка о них ударилась.

Ингрид оборачивается и видит их большую плоскодонку. На веслах Мария и Барбру, а дед стоит, выпрямившись, несмотря на сильный крен, лица у всех бледные, застывшие, а голоса без звука, дед ставит ногу на борт, выжидает, наклоняется, выпрямляется, замирает и, словно юнец, перепрыгивает в ялик, вырывает весло из рук Ингрид, толкает ее на дно между скамейками, и она лежит возле Ларса и смотрит на деда, смотрит, как одно весло он, будто рычаг, заводит в подступающую волну и разворачивает ялик, так что море теперь сзади, а после садится, склонившись вперед и подставив ветру черное крыло весла.