Незримые

Глава 51

В деревне у них два дела, и сперва надо зайти к священнику. Туда Ингрид отправляется одна, хоть Ларс и против, но они с Феликсом сторожат ялик с сушеной рыбой и чаячьими яйцами, пока Ингрид, оцепенев от неожиданности, сидит в пасторском доме.

Причина этого в том, что пастор в щадящих выражениях и тем не менее безжалостно перечисляет имущество, за долгие годы приобретенное Хансом. Не то чтобы у отца Ингрид в жизни земной имелись огромные богатства, насколько Малмберге может судить, нет, Ханс стремился не только владеть Баррёем, но и построить на нем что-то, как любой наследник стремится оставить после себя больше, чем сам получил, таков жизненный круг, закон жизни. Но это означает, что Ингрид всегда считала незыблемым морским утесом то, что на самом деле было всего лишь трухлявым плотом, и у ее отца едва хватало сил удерживать его на плаву.

Она раздумывает, знает ли об этом мать, и спрашивает об этом пастора. И пастор отвечает, что не знает, а взгляд его просит Ингрид спросить об этом еще кого-нибудь, кого непонятно.

Ингрид говорит, что спрашивает просто на всякий случай.

Малмберге поднимается, бесшумно проходит по ковру на кухню и приносит Ингрид малиновый морс, а себе кофе, снова садится и, выдвинув ящик, переходит к сути. Суть же заключается в том, что Ингрид получает закладную, несколько квитанций и свидетельство о смерти отца, а также документ о передаче имущества. Сейчас она законная владелица Баррёя, единственная наследница, так как сыновей у ее отца не осталось и психически здоровой супруги тоже. Вручение проходит со всей торжественностью, словно нечто большее, чем они сами, наполняет эту комнату, где со стены за ними украдкой наблюдает безымянный апостол.

Ингрид немеет от страха.

Но еще ее распирает от гордости, и она читает свидетельство о передаче имущества, перечисление маленьких и крупных островов и шхер в королевстве, которое перейдет к ней, как только она достигнет совершеннолетия, пахотная земля, пустошь, права на воду, и торф, и ягоды, и всякую живность, и дрова, и мореный лес… готический шрифт, обозначенные пунктиром строчки, синие чернила, темные изысканные буквы, красная печать…

Пастор спрашивает, как самочувствие ее матери.

Ингрид поднимает глаза и задумывается.

И отвечает, что не знает, – спит она теперь не с матерью, а с Сюсанной и кошкой в южной зале, а Мария спит одна в старой комнате Ингрид. Днем она сидит на кухне или выносит стул на улицу, что твоя Барбру, в хлев заходит изредка и ужин тоже стряпает нечасто и медленно, приниматься за работу ей приходится на час раньше прежнего…

Священник кивает.

У нас коров чересчур много, – говорит ему Ингрид, – а земли мало. И нам лошадь нужна.

Она уже давно об этом думает: отец был словно живая машина, он один мог косой скосить двадцать молов[6]. Ларс в прошлом году осилил три, Барбру – два, а Ингрид – один. Они попытались впрячь в старую косилку корову, но намучились и молоко потеряли, хотя на картофельных грядках корова может помогать, там им всего и нужен только нож от плуга и отвал, но соотношения между пастбищем и пашней у них неверное, не могут они его выдержать…

У пастора Малмберге складывается впечатление, будто он усматривает расчет, где имеются две противоречащие друг другу тенденции, а Ингрид ищет золотую формулу жизни на Баррёе, отношение между животными, землей, людьми и морем, тонкое равновесие, которое необходимо поддерживать со всей чуткостью, чтобы на острове могло жить столько-то или столько-то жителей, не меньше и не больше, а ровно сколько их есть, – и пастор улыбается.

Они доходят до того, чтобы подвести своего рода итоги. Священник хвалит зрелость ее характера, снова выдвигает ящик и, словно в качестве последних наставлений, пододвигает к Ингрид несколько документов. Это копии свидетельств о крещении Феликса и Сюсанны. Он просит ее позаботиться о том, чтобы Феликс осенью пошел в школу на Хавстейне. Он, Юханнес Малмберге, уже взял на себя смелость записать его туда.

Ингрид поднимается и говорит да, хотя знает, что придется непросто: если сама она за этот год стала матерью, то Ларс стал отцом и даже больше. Причем у самого Ларса и в мыслях нет возвращаться за парту.

Но эта встреча ничего не отняла у нее.

Ингрид кивает и думает, что хотя она и не решилась задать ему самый сложный вопрос и сам пастор тоже ничего не сказал о детях, зато все ограничилось двумя копиями, которые она убрала в конверт вместе со свидетельством о передаче имущества и бумагой, подтверждающей, что отец умер.

Ларс с Феликсом уже вышли с фактории и сидят на ящике с коксом возле лавки, и когда Ларс видит, как Ингрид, зажав под мышкой конверт, выходит из дома священника, ему кажется, будто походкой она смахивает на учительницу. Он спрыгивает с ящика и спрашивает, что они решили насчет лодки с двигателем, достаточно ли у них денег и поручится ли за них священник?

Ингрид отвечает, что у них будет не лодка, а лошадь.

– Лошадь?!

Ничего глупее Ларс в жизни не слыхал, у них уже была лошадь, она месяц работает, а следующие одиннадцать стоит и жрет.

– Ты чего, весь Баррёй косой косить будешь? – спрашивает Ингрид.

На это Ларсу ответить нечего. Ингрид говорит, что лошадь они возьмут в аренду.

– У Адольфа в Малвике, у него-то три лошади.

– А до нас лошадь чего, доплывет?

Ингрид объясняет, что лошадь доставит Паулус, ведь перевозит же «молочная шхуна» коров и племенных быков.

– Так накладно ж выйдет? – спрашивает Ларс.

– Коров мы только двух оставим.

– Чего это?

Она растолковывает, что двух коров как раз достаточно, чтобы «молочная» шхуна к ним заходила, от нее они теперь зависят. Но Ингрид во избежание скандала умалчивает о той части уравнения, где в плюсе возможность добираться на шхуне до школы, и не озвучивает еще и другую его часть, которая говорит, что когда коров только две, в хлеву меньше работы, Барбру может вязать сети, Ингрид – готовить к сезону снасти, и собирать ягоды, и… еще что-нибудь, а Мария… о матери Ингрид тоже не упоминает.

– И овец разведем побольше.

Отныне овцы станут как можно меньше пастись на Баррёе и как можно дольше – на Скугсхолмене, Кнутене и Йесёе: их будут отправлять туда, как только снег весной стает, и забирать не раньше, чем он ляжет осенью, а то и позже.

На это Ларс тоже почти не отвечает, они приходят на факторию – здесь их ждет другое дело.

Ларс загоняет ялик под подъемный кран, и на берег переправляют тяжеленную бочку с яйцами и сушеную рыбу. Услышав на пристани шум, Банг Юхансен выходит к ним и спрашивает, что происходит.

Он хочет проверить яйца на свежесть, открывает крышку бочки, смахивает песок, достает четыре больших чаячьих яйца и два гагачьих, и опускает их в воду. Яйца тонут, как и полагается, вот только он положил их в бочонок глубиной почти метр, а не в ведро, поэтому, чтобы достать их оттуда, ему приходится сунуть голову внутрь и почти нырнуть. Выныривает он сверху весь мокрый, они смеются над ним, он улыбается и спрашивает:

– Сколько у вас яиц в одной бочке?

– Восемьдесят, – отвечает Ларс.

– И еще есть?

– Еще бочка. Завтра будет.

Банг Юхансен кивает и начинает инспектировать сушеную рыбу, которую они свалили в грузовой поддон. Здесь ему тоже придраться не к чему. Вот только цена упала, это все рынок…

– Жирная корова, – говорит Феликс.

– Чего-чего?

Феликс того и гляди повторит, и Ингрид отвешивает ему затрещину.

– Сам не понимает, чего несет.

– Понимаю! – возражает Феликс и хватает еще одну затрещину. Опустив голову и разглядывая доски пристани, Ларс улыбается, а Банг Юхансен говорит, мол, вот сопляк дурной, снова смотрит на рыбу и спрашивает, сколько тут. Ингрид просит его взвесить рыбу и дать им расписку, и еще одну – за яйца. Он взвешивает так, чтобы все вокруг видели, вес получается тот же, что и у них самих, когда они взвешивали ее на острове. И расписки он им тоже отдает.

– Так ведь у вас и пух есть?

Ингрид успокаивается и отвечает Бангу Юхансену, что про пух они попозже поговорят.

– Почему?

То, как он задает этот вопрос, его взгляд, выражение лица заставляют Ингрид спросить, действительно ли ему нужен пух. Он отвечает, что, разумеется, пух ему нужен. Ингрид и прежде такое видела, когда приходила сюда с отцом, тогда владелец фактории просто называл цену, и отец соглашался или отказывался и уезжал, порой ни с чем. Ингрид спрашивает, почем в этом году пух. Банг Юхансен называет цену. Ингрид повторяет, что подумает, – сперва надо оставшуюся рыбу доставить, на это уйдет дня три-четыре, и яйца тоже привезти. Банг Юхансен кивает:

– Ну да, ну да, яйца.

По пути домой Феликс с Ларсом сидят на веслах, а Ингрид на скамейке на корме. На коленях у нее коричневый конверт, а мягкий летний ветер треплет ей волосы.

– Ты чего улыбаешься? – спрашивается Ларс.

– Ничего, – отвечает королева Баррёя. Ее ввозят в королевство подданные, которые ничего не подозревают о ее планах и ничего не узнают о них, пока планы не начнут воплощаться в жизнь. Она научилась этому у отца. Молчание. Неожиданность. Конверт со свидетельством о передаче имущества и копиями. Нет, это у матери она такому научилась. Или нет? Ингрид не помнит. Она больше не улыбается. Она тоскует по ним обоим так, как ни разу не тосковала с тех пор, как они умерли. А Ларс смотрит в другую сторону.