Незримые

Глава 46

Однако они не успели. Уже на второй день Рождества к острову причалила шхуна «Баррёйвэринг», а за штурвалом стоял разгневанный дядя Эрлинг: по милости этого треклятого пастора он узнал о гибели брата лишь за день до Рождества, пастор послал, видишь ли, телеграмму морем, и она шла незнамо сколько через все острова, – а он теперь даже к сезону толком не готов. Помимо троих рыбаков, дядя привез с собой жену Хельгу и восемнадцатилетнего сына Арнольда.

А где Мария?

О нет, так здесь теперь все кувырком пойдет.

Они привезли половину свиной туши и связку колбас. Хельга, Барбру и Ингрид отмыли весь дом и протопили в каждой комнате, в каморке старого Мартина тоже – и в нее вселилась Хельга с чемоданом, Библией, вышитой скатертью и рождественским вертепом, а рыбаки остались ночевать на шхуне.

Ларс попросился вместе с ними на Лофотены, но об этом и речи быть не могло: они выходят далеко в море, рыбачат на самом краю шельфа, а ему всего двенадцать исполнилось. Ларс возразил, что мог бы на берегу оставаться, наживку готовить.

– Наживляльщиков у нас и без тебя хватает, – отрезал Эрлинг. Он наказал Ларсу оставаться на Баррёе и заботиться о семье. Да и в школу пора возвращаться. Хельга решила остаться, пока Мария не вернется.

– Ведь она же вернется?

Этого они не знали.

Все рождественские праздники рыбаки, Ларс, Ингрид и Феликс готовили в сарае снасти: обвязывали балластины, приводили в порядок поплавки, якорные тросы и чаны, умудрились подготовить два комплекта снастей с меткой Ханса, и поэтому дядя Эрлинг щедро пообещал им целую долю. Закончили они третьего января, отчалили в сильный ветер и взяли курс на север. Ингрид с Ларсом и Феликсом стояли на пристани, строя собственные планы.

С Хельгой же дела шли не совсем ладно.

Хельга была разочарована, что Марии нет, и не скрывала своего расстройства. Кроме того, ее раздражало, что никто не хочет говорить о родителях и все отмалчиваются, когда она пытается выяснить, что же произошло. Помимо прочего, она, чистоплотная и богобоязненная, вмешивалась в домашние дела, словно Барбру и без нее не знала, как вести хозяйство. И еще она не отпускала Феликса в море: семилетний ребенок в открытой лодке зимой – куда это годится!

Барбру предупредила гостью, чтобы та разумно жгла у себя в комнатушке торф – его у них мало. Заснеженных торфяных штабелей Хельга не заметила, поэтому так мерзла по ночам, что укрывалась двумя одеялами. Ко всему прочему, в хлев она носа не казала: у нее, шкиперской супруги, дома на Буёе имелась собственная прислуга. Даже Сюсанна сторонилась ее, об этом позаботилась Ингрид, а когда Хельга просила Феликса сделать что-нибудь, тот подходил к Барбру и дожидался, когда та велит сделать еще что-то, и выполнял просьбу Барбру.

Со школой дела шли через пень-колоду, Ларс просто-напросто остался на острове и расхаживал тут с видом настоящего мужчины, для которого новой временной хозяйки будто бы и не существовало. Феликс выходил с ним в море, насколько сил хватало, а в остальное время ему помогала Ингрид. Треску они вешали сушиться, а сайду, которую не засаливали, съедали, и пикшу тоже, из нее Хельга делала котлеты, которые они ели с польского фарфора, и от нового года едва пара недель прошла, когда однажды вечером Хельга, сидя в кресле-качалке старого Мартина и глядя, как Сюсанна бегает по комнате, сказала, что да, пора ей, пожалуй, домой, здесь все идет на лад.

Через два дня она вместе с Библией, рождественским вертепом и остальным скарбом загрузилась на «молочную» шхуну Паулуса. Никто, кроме Ингрид, не обнял ее, но Барбру доброжелательно улыбалась и, держа за руку Сюсанну, объясняла малышке, как надо провожать отчаливающую от острова лодку:

– Ну вот, теперь помаши-ка.

В следующий раз Паулус опять пришвартовался двумя швартовыми и спустился на пристань – перекинуться парой слов с Ларсом. Не согласятся ли они отправлять с Паулусом по несколько ящиков трески – молока сейчас самая малость, а он им даст почти ту же цену, что и на фактории платят, там, кстати, новый владелец, некий Банг Юхансен, и они снова рыбу скупают.

– А чего не ту же? – спросил Ларс.

– Перевозка, – ответил Паулус.

– Ты ж не сам платишь.

– За что?

– За топливо.

Паулус криво улыбнулся и сказал, что они рассчитаются, как время придет. Ларс ответил, что каждый раз, загружая к Паулусу на шхуну рыбу, хочет получать расписку, где будет указан вес каждого ящика в килограммах, у них на острове есть безмен, поэтому рыбу они взвесят, и деньги он хочет получать сразу же.

Паулус расхохотался и сказал, что про такое он сроду не слыхал, дай-ка он поговорит с Ингрид. Ларс позвал Ингрид, и та повторила слова Ларса. Сошлись на том, что платить Паулус будет не каждый раз, а каждый третий, то есть раз в неделю, а если из-за мерзкой погоды он не сможет причалить, проценты, чур, не накручивать. Тут они все рассмеялись, а Ингрид с Ларсом как-то странно переглянулись.

В течение недели Паулус забрал 391 килограмм рыбы, потом – 443 килограмма, но дальше ему отдали всего восемьдесят. Оказывается, Ларс с Ингрид, заглянув в лавку, прознали, что Паулус не сдает свежую рыбу в факторию, а сушит ее на вешалах, которые специально для этого поставил на скалах чуть в стороне от своего хозяйства: сушеная рыба оплачивается лучше свежей, хоть она и легче в четыре раза. Они сходили посмотреть на эти вешала и убедились, что расположены они примерно так же, как и их собственные вешала на Баррёе, то есть на голой скале. Поэтому на четвертой неделе они передали Паулусу всего два ящика, в каждом из которых лежало не больше восемнадцати килограммов. Паулус сострил, что погода-то знатная, а они, похоже, дома сидели, хе-хе.

Ларс сказал, что они потеряли много снастей, получил расписку на тридцать шесть килограммов и выслушал ехидные замечания насчет все пухнущих от рыбы вешал. Пропустив замечания мимо ушей, Ларс пошел в дом и объявил, что теперь всю треску они станут сушить сами, и менька тоже, и сдавать на факторию в июне, когда туда съезжаются покупатели и торговцы, Ханс с Мартином так и поступали.

Однако отделаться от Паулуса не вышло, за уже разделанную рыбу, готовую, чтобы сдавать в факторию для засолки, он предложил им цену, от которой они не смогли отказаться. Ингрид и Барбру разделывали треску на новой пристани, потом взвешивали и складывали в ящики, счищали с них снег, когда Господь посылал им снег, платил Паулус за такую рыбу сразу же. Потом Паулус попросил еще и тресковые головы и спины, но уже высушенные, как делают на Лофотенах. Обзаведясь иголками, они принялись нанизывать головы и связывать тресковые спины, а после вывешивали их на вешалах, из этого потом делалось гуано; и за это им тоже обещали заплатить.

Ларс начал вести учет деньгам, он записывал, строил планы, придумывал прежде неизвестные и сам хотел распоряжаться финансами. Ингрид на это не соглашалась. Они кричали друг на дружку. Барбру решила, что деньги будут у нее, а весной она разделит между ними все, что останется. И Феликс тоже свою долю получит. Ларс возразил, заявив, что он работает больше Феликса.

– А вот и нет, – сказала Барбру и спросила, на что им тресковые головы и спины, которые сушатся на вешалах.

– Это будет гуано, – ответил Ларс.

– Это чего такое?

– Не знаю.

– Это чтоб удобрять, – объяснила Ингрид, – пойдет на экспорт.

Барбру спросила, что такое экспорт.

– Они его за границу продают, – сказал Феликс.

Остальные серьезно посмотрели на него.

– Где тебя такому научили?

– Дома.

Ингрид спросила, чему он их еще научит из того, что дома выучил. На это у Феликса ответа не нашлось. Ларс обозвал Ингрид каргой, и Ингрид погрозила ему разделочным ножом. Барбру велела им прекратить.

– Сопляки вы проклятущие. Все.

– Мы не сопляки, – возразил Феликс, – мы взрослые.

Барбру рассмеялась и вернулась в дом. Ингрид продолжала разделывать рыбу, и Ларс сказал, что разделывает она небрежно, а на рыбьей спине остается чересчур много мяса. Ингрид предложила научить его. Подумав, Ларс согласился, и Ингрид научила их разделывать рыбу. Наблюдавший за ними Феликс спросил, где она этому научилась.

– Папа мне показывал.

Ларс спросил, почему Ханс его тоже не обучил. Ингрид не стала говорить, что ее папа не был ему отцом. Ларс старательно чистил рыбу. Посмотрев на Ингрид, Феликс спросил:

– Я ж вам брат?

Ингрид спросила, на что ему это знать.

Ответить он не смог, и поэтому Ингрид сказала, что она ему не мать и не сестра. Но не такого ответа ждал Феликс, поэтому, когда Ларс вышел на пристань поднять оставшийся улов, Ингрид прошептала Феликсу на ухо, что он – брат Ларса, вот только самому Ларсу об этом неизвестно, так что пускай это будет секрет. Глаза у Феликса наполнились слезами. Смотреть на это было невыносимо, Ингрид сказала, что нечего время терять, и пошла в дом, вспоминая про письмо от Сесение, она вообще его часто вспоминала, по много раз на дню, оно возвращалось к ней короткими внезапными вспышками, и продолжаться так не могло, письмо надо сжечь.